Неужели пошел дождь? Солнце скрылось, газоны поблекли, тучи низко проплывают над стадионом. Слышен гул голосов. Голосов, слившихся в едином порыве людей, которые заплатили за вход, чтобы увидеть победу своего кумира. Судьи-секундометристы сидят на «курьих жердочках»; в своих белых одеяниях они похожи на верховных жрецов.
А что будет, если он потерпит поражение? Ведь Берт не может выиграть, не он первым коснется финишной ленточки — прошли времена, когда он грудью рвал ее. Соперники помещают ему, да он и сам помешал себе этим паническим спуртом. На двадцать метров опередил он Хельстрёма, за которым начинает растягиваться группа бегунов. Конечно, победит Хельстрём, он обязательно победит, порукой тому красота стиля, ширина его бегового шага, способность сдержать волнение при таких состязаниях, — впрочем, все это не засчитывается. Грациозность прыжка, красота броска и стиль бега сам по себе не приносят победы. Засчитывается лишь пройденное расстояние и засеченное время.
Берт бежит впереди всех. Он тяжело дышит, но и его соперники дышат не легче. Берт уже не кажется побежденным, вид у него куда лучше, чем был на старте; он бежит сейчас, как тогда на чемпионате «Львов гавани»: ожесточенно, яростно, будто своим бегом хочет отомстить всем тем, кто уже списал его в тираж. Длинноногий, смуглый Муссо, выступающий за Италию, вырвался вперед; он становится неожиданной угрозой для Берта, обгоняет Сибона, обгоняет удивленно раскрывшего глаза Хельстрёма, который прижимается к внутренней бровке и уступает дорогу. И вот уже Муссо догоняет Берта, делает рывок. Ему осталось всего пятнадцать метров, десять — услышал ли его мольбу хитроумный Гермес или Агон, бог спортивных состязаний? А может быть, ему помогла Афина? Лицо Муссо залито потом. Мышцы на шее вздулись. Верхняя губа вздернута, рот стал квадратным, словно застыл в муке. В глазах лихорадочный блеск. Нет, он не догонит Берта, который почувствовал угрозу даже не оглянувшись. Кажется, будто настойчивый и отчаянный взгляд соперника подгоняет его. Берт ускорил темп и не уступил лидерства. Вот они пробегают мимо трибуны. «Берт, Берт!» Неужели это кричал я, неужели мой голос несется над беговой дорожкой, неужели я хочу, чтобы Берт услышал меня и почувствовал новый прилив сил? Разве я не перестал верить в его победу? Может быть, я напрасно не махнул рукой, когда он искал меня взглядом перед стартом. В первый раз я не захотел оказать ему эту маленькую услугу, дать понять, что я здесь и желаю ему удачи. Может быть, мне нужно было помахать ему рукой, несмотря на все? Ведь, несмотря на все, он не перестал быть бегуном, он по-прежнему определяет темп, с ним еще надо считаться. А ну-ка, Берт, покажи им, разделай их под орех!
Муссо не отстает, но его уже нагоняют Хельстрём и Сибон, они бегут в одном темпе, почти вплотную друг к другу, словно подчиняясь одному ритму, словно их объединяет безмолвный договор; они подгоняют и ведут друг друга, пусть с подозрением и опаской. И все же у них есть преимущество по сравнению с другими спортсменами, которым приходится следить за остальными, определять свою тактику и бороться в одиночку. Хельстрём и Сибон полагаются лишь друг на друга, признают только друг друга, высокомерно полагая, что один из них обязательно одержит победу.
А другая пара? Она распалась. Курчавый румын Оприс втиснулся между двух датчан; на последнем месте бежит Мегерлейн, швейцарский почтальон, теперь уже со спокойным, сдержанным, почти равнодушным лицом. В беге на пять тысяч метров он завоевал бронзовую медаль, пробежав почти всю дистанцию с таким же спокойствием и кажущимся равнодушием, как сейчас. Выйдя на последний поворот, он неожиданно вырвался, обогнал одного за другим своих соперников и побежал один по самой середине гаревой дорожки; если бы он сделал рывок раньше, то пришел бы к финишу вторым.
Там, где соревнуются по прыжкам в длину, добились удачи: прыжок на шесть с лишним метров засчитан. Аплодисменты на передних скамьях и на почетной трибуне. Все аплодируют мускулистой спортсменке, которая стоит позади судей; она подпрыгивает, откидывает со лба совершенно мокрые пряди волос, посылает воздушный поцелуй скамьям, с которых ей аплодируют, бежит к месту старта и натягивает на себя коричневый тренировочный костюм. Медаль она получит наверняка — не то что Берт. Но не медаль, не почетный диплом и не приз доставляют спортсмену самую большую радость. Сначала он идет к судье, чтобы узнать засеченное время, замеренное расстояние. Да, все изменилось. В старину спортсмены бежали только ради приза; греческий бегун никогда бы не вышел на старт, если бы не ценный приз. Ахилл знал это. Когда на похоронах Патрокла он открыл состязания по бегу, то прежде всего позаботился о призах, которые выставили у финиша.
Нет, ради одной олимпийской лавровой ветви, ради абстрактного удовлетворения ни один эллинский атлет не пробежал «бы ни шага; они гнались за золотом, за серебряными кувшинами, за быками и драгоценным оружием, которые выставлял устроитель состязаний. Сначала люди бежали ради спасения жизни, потом ради призов, а теперь только ради рекордов.
Хельстрём и Сибон догоняют Муссо; нет, не они его догоняют, а Муссо замедлил бег; попытка спрятаться за спину Берта стоила ему слишком много сил. Муссо отстает, дает себя обогнать, пристраивается сзади Сибона и бежит в его темпе. Втроем, со спокойной уверенностью в победе, они преследуют Берта, их бег равномерен, руки, плечи и ноги работают ритмично, корпус сохраняет один и тот же наклон. Все трое кажутся одним бегуном, как будто общность усилий стерла все различия между ними, заметен лишь их стремительный и могучий беговой шаг.
Неужели Берт снизил темп? Снова он оглядывается на своих соперников. Зачем, зачем он это делает? Сто раз ему говорили, что он теряет время, что оглядываться нельзя, и он неизменно признавал ошибку; неужели во время бега он все забывает? Неужели бег так действует на бегуна, что тот не думает ни о чем, кроме своих соперников? Не оглядывайся, Берт, беги, беги, не смотри назад, тебе не надо знать, что происходит сзади! Ты идешь первым…
Боже мой, зачем он оглядывался, ставил на карту выигранное время? Так он не добьется победы, Берт Бухнер не будет новым чемпионом Европы. Почему я испытываю страх? Почему у меня опять сдавило горло? Из-за него? Я не могу больше оставаться безразличным. Теперь и Tea вскочила с места, в передних рядах все стоят, даже Tea, которая пришла сюда, чтобы увидеть поражение Берта. Tea стоит у барьера и следит за его бегом пока еще спокойно, без видимого волнения.
На этот раз ей не придется принимать диплом и медаль после финиша, как тогда… Когда же это было? На каких соревнованиях? На чемпионате земель, за несколько недель до национального чемпионата? Берт бежал в тот день под палящим солнцем, в немилосердную жару. Он вырвался вперед, только Реверс не отставал от него, механик с бледным лицом, который продержался сзади Верта больше двадцати двух кругов и вдруг покачнулся, упал, снова поднялся, опять рухнул и в конце концов, судорожно дергаясь, с идиотской улыбкой свалился на гаревую дорожку. Он продолжал улыбаться даже на носилках, когда санитары несли его в палатку. Берт не заметил исчезновения своего самого опасного соперника, он продолжал бежать так, будто Веверс все еще у него за спиной, и выиграл забег с лучшим временем года. А потом, когда началось чествование победителей, спортсмены, занявшие второе и третье места уже стояли на зеленом пьедестале, стояли и оглядывались по сторонам, ища Берта глазами, но главный победитель исчез. Они искали его в уборных, между ларьками, в раздевалке и в санитарной палатке; руководитель земельных соревнований вызвал Берта по радио: его настоятельно просили явиться на чествование победителей, но он так и не пришел. Никто не знал, куда он исчез. И тут Tea перепрыгнула через барьер, пересекла гаревую дорожку, без особой робости подошла к пьедесталу почета и встала между спортсменами, запившими второе и третье места, с той естественностью, с какой жена заменяет мужа. Шепнув что-то руководителю соревнований, Tea под веселые и сочувствующие аплодисменты зрителей приняла диплом и медаль Берта. Вместо Берта она обменялась рукопожатиями с его побежденными соперниками, вместо него повернулась к противоположной прямой, а потом подошла к нашей скамье, где сидели Виганд, Кронерт и я. Она положила диплом и медаль в портфель, заговорщицки кивнула мне и за спиной моих соседей прошептала:
