Ну, начинает мужичонка жить, поправлять хозяйство; мальчишку отдал в ученье; а сам нет нет и заплачет.
Начал так год от году мальчик учиться; пошла ему хорошо грамота; и чем лучше сын учится, тем больше горюет отец.
Окончил мальчик в уездном, надо его в губернском, в наверситет отдавать, пятнадцать лет уж ему. Стало ему пятнадцать лет, начал он проходить грамматическая, все эти дела делать, — приехал на побывку к отцу из губернского из этого из наверситета што ли, — прямо это — господин!
Ну, отец говорит: «довольно, сынок, учиться поживи с нами дома!» — «Нет, отец, я не буду страшиться ученья, ученый везде нужен и везде я буду принят и могу выкрутиться». — «Не долго тебе жить остается, пожил бы с нами»...
Однажды вечером все втроем сидят, пьют чай; он им советоват, как от дикарства отдалять себя. Вдруг, постучали в окно, и заглядывает тот самый человек, который у колодца с него расписку взял. «Ну, мужичок, долг свой забыл?» Сразу тишина в избе, — все умолкли, замолчал крестьянин, мать тоже... ну, словом, все трое замолкли от страху.
«Ну давай, собирай своего сына в путь дороженьку, когда-то он был твой, а теперь мой!»
«Што это такое?» — говорит жена.
«Да вот што: отдал я его... вот случилось по дороге, как шол я домой... задолила меня жажда, и кругом хоть бы какое жилье... Увидал я колодец, направился к ему, он полон воды и вода как хрусталь. — Когда я хотел напиться, он схватил меня, я туда-суда, вырываться; он огрёб меня под воротки: — подпиши, говорит, што дома не знаешь, тогда отпущу тебя... Я давай мечтать, мечтать — все перемечтал, в уме перебрал, — скота, посуду, всю домашность... нет, говорит, давай то, што ты дома не знаешь... Вот, я подписал, и он отпустил меня».
А он расписку скрозь окно кажет: «Штобы завтра твой сын был готов, я приду за ним!»
Ну, собирают они соседей, устраивают прощанье. Мать плачет, отец тоже натер глаза... А сын говорит: «Не бойтесь, я не пропаду, скажи, куда мне итти надо?» — «Да я и не знаю», говорит отец: «надо до второго дня подождать; если скажет, тогда уж делать нечего». Приходит второй вечер. Оне уже сидят, ждут...
Вдруг, стучит: «Ну, ты што, мужик, еще думаешь? Весь дом раскачу по бревёшку и сам ты не будешь живой! Высылай сына!» — «А куда я его пошлю?» — «А посылай, он сам придет, мимо меня не минет, сам ко мне зайдет!» — «Ну собирайся, сынок, делать нечего!» — отправляет его, куда глаза глядят.
Ну, пока што, пока сбирали его, утро уж забелело. Тогда он еще оставил, до утра дотянул. «Нет, еще оставим, надо как следоват собрать, хлебца ему, сухарей насушим, сколько под силу ему, кто знает, какой путь предстоит»...
Вдруг вечером сидят, ударил чем-то тяжеловесным в простенок, — вся изба задрожала: «Што, старый пес, я сказал тебе — раскатаю всю избу по бревешку!!»
Соседи поскакали из-за стола, — отрезвились: были пьяны, стали трезвы. Ну, ночью куда пойдешь... Дождались утра, утром, чем свет, взял котомку и пошол сын в путь дорогу, куда глаза глядят. «Ну прощайте. Может быть, я буду герой и вернусь назад!» Вся деревня собралась; всем удивительно, што посылает отец какому-то чорту сына. Отец и мать наговаривают таким плачущим голосом, а он просто, как на своей воле идет...
Проводили, ушол; идет долго ли коротко ли в путе-дороге, близко ли, далеко ли, — шол, шол, кончился день и пристигла его ночь. Куда деваться? Завидел пенёк, давай поспевать... дошол: оказалось, висит какая-то веревочная лестница. Он попробовал, веревочка дюжая: «Што — думает — мне по этой веревочке подняться да посмотреть, што это за пень?» Давай он цараповаться по этой веревочке; там пустота обхвата в два; просунул голову в нее, внутри там еще пень. Дай же я спущуся туда. Давай он спускаться; спустился, встал на ноги, — темнота, ничего не видать, тишина, ничего не слыхать.
Прекрасно. Он ощупал там ощупью дверь, — уж ниже дупла, под корнем дупла. Отворяет дверь, там, конешно, стоит седой старичок, как лунь, и усердно богу молится. Не стал перерывать. Этот ученый человек, он долго продолжал молиться. Прекрасно. Окончил моленье старичок: «Здравствуй, молодой юноша!» — «Здравствуй, старичок! Приюти меня; я, вот, шол, шол я, застала меня ночь, вдруг может найти какая туча и может меня похитить или побить градом.
«Куда же твой путь лежит?»
«А я не знаю, — иду, куда глаза глядят».
«Как же так?»
«Да так! — я вынужден и сказано мне итти»...
И объяснил ему также, как был отец на заработке, и мать осталась беременной. «Вот, говорит, пошел он на заработки... так, так все рассказывал ему: и уходил он на заработки работать на пристани на морской и прожил девять лет. И вздумал обратиться домой... Шол он пустынным местом, и вот его задолила жажда, захотел он пить; и хотел так пить, што готов был отдать все за два глотка воды.
Вдруг он видит на путе-дороге стоит колодец и вот он пустился к этому колодцу и видит — труба наполнена водой и вода чистая, как хрусталь; отец припал и давай пить в нападку, какая-то фигура вцепилася ему в бороду и давай тянуть ко дну, топить в этом колодце. Отец мой уперся и вытащил чудовище вон из колодца, оказался человек весь в шерсти.
«Я с тобой разочтусь... Зачем ты без спросу пьешь мою воду из колодца?» Отец мой испугался: «Разе она золота, вода, што надо спрашивать?» — «Вода не золото, да она заветная, отвечает он: подписывай мне, што дома не знаешь, а то я с тобой разочтусь». Отец мой все перебрал дома, што есть в хозяйстве, а тот: «отдай, што не знаешь дома, пиши мне залог». Отец говорит: «Я же неграмотный, да и бумаги у нас нет». — «Ничего, говорит, вон ветром несет пергаментный кусок кожи». Отец подымает этот пергаментный кусок кожи... А вон лежит перо — потерял кто-то ручку... потом вон подыми перочинный ножичек, вон выглядыват из травы — и попросил руку. Тот только успел показать, как тот распорол у его палец: «Расписывайся, собирай пером»... Хорошо. Расписался он этой кровью, взял он, лохматое чудовище, расписку, когда до востребования предъявит ее. «Ну пей — говорит — теперь, сколь хошь», отцу. Вот он воды напился и добрел до своего села. Там завидела его жана, и я бросился к отцу, хоть я его и не знал, без его я вырос... Прибегаю я: «Ах ты сынишка мой, сгубил я тебя!» — думаю я себе, да чем он мог меня сгубить?»
«Вот отдали меня в училище, прошол я школу уездную, а потом в губернском закончил. Шестнадцать лет приехал я на побывку к родителям и вот, вечером — голос: што, мужичок, забыл свой долг?.. Тут отец и рассказал все; на другой вечер — угрозы уж, а на третий еще пуще. Ну, отец спрашиват: «Куда же ему итти?» — «Пусть туда идет, куда глаза глядят». На третий вечер так ударил в стену, што гул по избе и прогнулся простенок. Меня проводили; вот я и иду, куда глаза глядят... Шол — шол и дошол по степи до пенька и пробрался через дупло к тебе».
«Ну што ж молися спасу, завтра я тебе што-нибудь расскажу об этом».
Утром, конешно, встает, просыпается; тут у него хлебца кусочек, водичка в железном ведерке... «Вот закусывай и направлю я тебя, несчастного бедного, што ты идешь к чародею, к нечистому духу, страдать, а я тебя направлю на путь истинный».
Вот этот самый, — оне братья были: один обучился магии черной и всякой чертовщине, и жил в озере, и то творил, что люди не творят, и был беспощадный злодей, а его брат тридцать лет молился в дупле, жил в одиночестве от людей, как бобыль.
«Ну, так ему счастливо жить несчастливому кровопийцу; он трудиться не хочет, он сидит на дьявольском троне и думат, што царь, а сам уж в кохтях у сатаны. — Но я тебе дам наставленье... Теперь ты, конешно, пойдешь — держи путь на восток, и придешь к большому озеру, так што оно длиной протянулось верст на семьдесять и шириной на версту будет это озеро. У этого озера будут ракитовы кусточки стоять — увидишь; приходи в эти кустики и западай, лежи и дожидай, што будет».
