Барин этому делу изумли́лся, спрашивает кучера: «А что, кучер, какая это Нужда? Знаешь ли ты ее?» — «Я только сейчас сударь, слышу». Спрашивает барин мужичка: «Какая же это, мужичек, Нужда? Охота бы мне ее поглядеть где она у тебя?» Мужичек и говорит: «На что тебе, сударь?» — «Да охота мне ее поглядеть»,
И в то же время в чистом поле, на бугри́не, в зимнем време, как стояла со̀ снегом были́на. «А», сказал мужик, «а вон, сударь, на бугре Нужда стоит. Вон она как от ветру шатается, и никто не догадается». Барин и говорит: «Нет ли времечка тебе ее нам указать?» — «Пожалуй, можно, сударь». Сели на тройку лошадей и поехали в чисто поле Нужду глядеть.
Выехали они на бугри́ну и проехали эту были́ну, а другая-то дальше стоит. И указывает мужик рукой: «А вон, сударь, она в стороне — нам ехать нельзя: снег глубок». — «Покарауль-ка», сказал барин: «наших тройку лошадей: я схожу, погляжу».
Барин слез да и пошел, а кучер-то говорит: «Да, сударь, возьмите и меня: и мне охота поглядеть». — «Пойдем, кучер!» И полезли по̀ снегу два дурака. Эту былѝну пройдут, другую найдут, а еще Нужду не видят.
Вот мужичек-то был не промах, выстегнул иху тройку лошадей, сел да и полетел. Только они его и видели. И не знают, куды уехал. Вот полазали по̀ снегу два дурака, тут их постигла нужда. Оборотились этим следом, на дорожку вышли, к повозочке подошли, а лошадушек след простыл.
Думали, думали барин с кучером... Что̀ делать? Лошадей-то нет, и повозку-то бросить жалко. Говорит барин кучеру: «Впрягайся-ка, кучер, в корень, а я хотя на пристёжку». Кучер говорит: «Нет, вы, барин, посправнѐ, немножко посильнѐ; вы — в корень, я — в пристёжку». Ну, нечего делать, запрегся барии в корень. Вот и везут да везут; повезут да привстанут.
Этот же мужичек припрятал ихих лошадей, надел одёжку другу и пошел повстречу. «Что это вы, барин, повозку на себе везете? — Барин сердито говорит: «Уди. Это Нужда везет». — «Какая же это Нужда?» — «Ступай вон там в поле, на бугре!» А сам везет да везет.
До села доехал, лошадей нанял. Приехал домой на троечке, на чужих. Нужду увидал: тройку лошадей потерял.
ПРИМЕЧАНИЯ
Тексты А. Новопольцева напечатаны в сборнике: Д. Н. Садовников. Сказки и предания Самарского края. СПБ. 1872, под №№ 17, 4, 41, 67.
4. Спящая девица. Соединение двух сюжетов: об оклеветанной девушке (Анд. 883) и мертвой царевне (Анд. 709): схема первого сюжета обычно развивается следующим образом. Дядя, надзору которого поручена племянница, в отсутствии отца, пытается соблазнить ее. Потерпев неудачу, он клевещет на нее отцу, тот поручает сыну убить сестру. Брат, однако, не решается выполнить приказание отца и дает возможность сестре спастись. Она скитается в лесу, выходит замуж за царевича. Один из приближенных пытается ее соблазнить; она убегает, переодетая в мужское платье. Под видом рассказчика на пиру она разоблачает своих гонителей и клеветников.
Такой тип представлен в сборниках Онч. 80, См. 3, 233; Сок. 26. Соединение этого сюжета с сюжетом мертвой царевны также традиционно. В такой редакции сказка представлена в сборниках: Аф. 121-б и у Сок. 26, 97. В последних двух вариантах дядя обольститель — не купец, но духовиое лицо: поп-протопоп (№ 26), монах (№ 97). У Новопольцева дядя обольститель представлен как крестьянин-хлебопашец.
Оригинальность Новопольцева в этой сказке выразилась, главным образом, в сцене разоблачения, где в образе переодетой девицы он набросал некоторые свои автопортретные черты. Некоторое дублирование этого образа, еще более разработанного у того же Новопольцева — в сказке об оклеветанной жене (см. наст. сб. прилож.). В обрисовке этих образов отчетливо проявляется скоморошья традиция. Прекрасной параллелью к ним является Аф. 121 b, где в аналогичном положении является царевна, в виде поваренка: «Есть у нас на кухне новый поваренок, много по чужим землям странствовал, много всяких див видывал и такой мастер сказки сказывать, что на̀ поди. Купец по̀звал этого поваренка. «Потешь, говорит, моих гостей». Отвечает ему поваренок-царевна: «Что рассказывать вам: сказку али бывальщину». Упоминание своего имени в рассказе довольно часто практикуется сказителями. Введенный в эту сказку в качестве побочного мотив «мертвой царевны» очень распространен в виде самостоятельной редакции. В русской литературе он прекрасно известен, благодаря знаменитой сказке Пушкина.
С большим искусством и даже психологической, тонкостью, не свойственной обычно Новопольцеву, разработан мотив тоски царевича, живущего с мертвой невестой.
8. Иван-царевич и Марья-Краса, Черная коса. Соединение трех различных сюжетов: сюжет двух братьев (Анд. 303), освобождение царевны от змея (Анд. 300 А) и сюжет трудных задач, выполнимых с помощью зверей-помощников (Анд. 554). В таком сочетании эта сказка более нигде не встречается; можно предположить, что такая редакция является изобретением самого сказочника. Сознательное объединение различных сюжетов подчеркнуто и двукратным начином — присказкой. На ряду с обычным начином, открывающим сказку («в некотором было царстве» и т. д.), начальная присказка встречается и в середине рассказа, открывая собою, как бы вторую часть («тут начиналась сказка, начиналась побаска» и т. д.), при чем Новопольцев искусно вкладывает эту присказку в уста богатырю Карке. Такой прием и у самого Новопольцева встречается только один раз и абсолютно неизвестен у других сказителей.
Соединение различных сюжетов дано и в первой части: в рассказе о старшем брате и его неудачной женитьбе. Этот эпизод сказки использован, как завязка.
Основные варианты сюжета представлены текстами Аф. 92, Макаренко (см. в наст. сб. № 10 и примечание). Онч. 4, Эрл. 3 и нек. др.; частичное совпадение дает также Сок. 37. Что же касается вообще сюжета освобождения царской дочери от змея и попытки дворного дурака (так у Новопольцева; в др. вариантах — водовоз, слуга, пастух, царский чиновник, офицер и т. д.) присвоить себе этот подвиг, то варианты его многочисленны и кроме того неоднократно сочетаются с другими сюжетами. Частично он входит и в сказку И. Семенова о Синеглазке (см. в наст. сборнике № 8 и примеч.).
Очень оригинален образ Карки-богатыря, в котором сказитель соединил типы богатыря-помощника и верного слуги. В дальнейшем он как-то выпадает из сюжета и вновь появляется старший брат, — таким образом сказка искусно вновь возвращается к своему исходному моменту — сюжету о двух братьях.
Для сюжета трудных задач, выполняемых с помощью благодарных животных, см. основные варианты у Аф. 94, 95. Прекрасный вариант дает Худ. II, 62 в таком же соединении: добывание невесты. Такого же типа См. 108 и Эрл. 28, 31. Менее интересны и плохо разработаны Вят. Сб. 129 и 136.
Об эротической формуле «квас пил...» и т. д. см. в примеч. к № 8.
6. Барин и мужик (Анд. 1529 II). Аналогичный вариант представлен в сборнике Иваницкого «Материалы по этнографии Вологодской губ.» № 45. В этой сказке жертвой хитрого мужика является уже не барин, а поп.
7. Про нужду (Анд. 1528 I). В имеющихся сборниках не находим соответственных сходных текстов, но, несомненно, они существуют. Имеется лубок «Сказка о том, как нужда скачет, нужда плачет, нужда песенки поет» (изд. 1859 г.). Из частичных совпадений можно указать сюжет «шутки дома оставил: мошеник просит у барина лошадь съездить домой за шутками и не возвращается» (Анд. 1528).
СКАЗКИ И. СЕМЕНОВА
ИЛЬЯ СЕМЕНОВ
СКАЗКИ белозерского крестьянина Ильи Семенова, в частности, сказка о Синеглазке, пользуются в исследовательской литературе наибольшей известностью и популярностью. С. Савченко считал его лучшим из известных до той поры (1914) сказочников. Б. Соколов называет Семенова «типичным представителем рассказчика волшебных, чудесных сказок, мастером сказочной стилевой обрядности».
