Когда буддизм добрался до Китая, Яма быстро слился с ранее существовавшим даосским божеством по имени Тайшань Фуцзюнь

(яп. Тайдзан фукун), выполнявшим роль своеобразного судьи, определявшего судьбы людей на основании их жизненных заслуг. К тому времени, как буддизм пришел в Японию, Яма уже не только направлял людей к их следующей реинкарнации (такова была его первоначальная роль), но и судил их прошлую жизнь (взяв на себя функции Тайшаня Фуцзюня)[94].

В Японии Эмма — устрашающий, но справедливый персонаж. В зависимости от легенды он может править буддийским адом либо существовать в собственной обители, которая связана со всеми мирами. Души предстают перед ним и оцениваются по карме, которую они накопили за свою последнюю жизнь. Обиталище Эммы часто описывают как огромный дворцовый зал, полный духов-«чиновников», работающих под началом небесного судьи. Сам он обычно изображается как гигант, физически возвышающийся над душами, которые он судит. Часто Эмма одет как придворный эпохи Хэйан, а иногда — как древний китайский дворянин в конфуцианской придворной одежде. У него суровое выражение лица, но сам по себе он не злой — его работа необходима для функционирования вселенной.

Эмма не имеет отношения к древним ками, связанным со смертью, таким как Идзанами. Его загробный мир, буддийский ли это ад или нет, отличается от Ёми-но куни, синтоистской страны мертвых. Однако статус Эммы как судьи душ отделился от его первоначальной позиции буддийского персонажа. Как произошло и с Бэндзайтэн и Китидзётэн, сейчас его воспринимают скорее как местного ками, чем как буддийское божество. Поклонение ему в Японии сильно отличается от поклонения индийскому Яме. Сегодня Эмме нечасто служат напрямую, но он стал известной фигурой в поп-культуре, касающейся призраков, смерти или загробной жизни. Он появляется в произведениях самых разных жанров, от страшных рассказов до фантастических манга и аниме, например в популярной франшизе «Ю Ю Хакусё» (1990–1994).

Эмма, изображенный одновременно и как китайский чиновник, и как ужасающий повелитель ада, что отражает его двойственную роль

Dallas Museum of Art

Ко времени японского Средневековья (ок. 1200–1600 гг.) грань между буддийскими и синтоистскими божествами стала очень тонкой. Так произошло не за одно мгновение. Судя по самым ранним сохранившимся записям с японского архипелага, две религии переплелись уже в давние времена. Японцы довольно долго осознавали чужеродность буддизма, однако еще в древности он стал значимой религией, а буддийские идеи и мораль начали доминировать. К тому же синтоизм изначально зародился не как религия в том же смысле, что и буддизм. Только благодаря влиянию буддизма и других континентальных религий поклонение различным ками стало системой, связанной со строгими практиками и принципами.

Начиная с IX века религиозные лидеры пошли еще дальше и предположили, что местные ками и буддийские боги — не просто похожие существа, а одни и те же. Эта концепция известна как хондзи суйдзяку, или «первоначальная основа и оставленные следы». Первоначально она появилась в Китае во времена династии Тан (618–908) как способ включить даосских и местных народных божеств в буддизм. Китайские философы считали, что более разумно не просто ставить местных божеств ниже буддийского пантеона, как это было с индийскими богами, а полагать, что эти знакомые боги — на самом деле «следы» (яп. суйдзяку, кит. чуйцзи) буддийских оригиналов (яп. хондзи, кит. бэнди). Например, буддийский бодхисаттва Авалокитешвара мог пожелать спасти людей Древнего Китая. Но в отсутствие проповедников, ведущих людей к истине, Авалокитешваре легче проявить себя в лице богини Гуаньинь (Каннон), которую хорошо понимали местные жители, поскольку она вписывалась в их существовавшую веру. Китайская богиня оказывается «следом», а бодхисаттва — «оригиналом». Они не были отдельными персонажами, которые позже стали чем-то одним, а всегда, с самого начала были одним и тем же[95].

Японские монахи, обучавшиеся в Китае, принесли идею хондзи суйдзяку в Японию. Эта теория использовалась для аргументации в пользу объединения определенных будд и бодхисаттв с важными ками. Каннон (Авалокитешвара) часто объединялась с Аматэрасу в середине эпохи Хэйан, поскольку обе они были женскими божествами, олицетворяющими свет и добро. Эти пары упоминаются во снах, записанных придворными в их дневниках, и в реальных религиозных обрядах, проводившихся в храмах. Синтоистские святыни строились внутри буддийских храмовых комплексов, и наоборот. К началу эпохи Камакура хондзи суйдзяку стала привычной концепцией для нескольких буддийских школ, даже несмотря на то, что новейшие формы буддизма, такие как дзен, уменьшили ее значимость. Конечно, всегда находились священнослужители и уважаемые монахи или монахини, которые не соглашались с хондзи суйдзяку, однако на протяжении столетий эта теория оставалась самым популярным объяснением взаимодействия между двумя религиями[96].

В XIV веке заметно выросла популярность школ буддизма Чистой Земли и Дзёдо Синсю, что привело к сдвигу в понимании хондзи суйдзяку. Ками всегда были «следами» — формами, которые буддийским божествам пришлось принять, чтобы обратиться к японскому менталитету. Однако доктрина Чистой Земли подчеркивала: эти следы гораздо менее важны, чем их оригиналы. Теперь, когда в Японии уже столько веков существовал буддизм, стоило ли вообще поклоняться ками? Группа священников, служивших в великом храме Аматэрасу в Исэ, решила опровергнуть этот аргумент, создав собственную концепцию. Объединяла этих священнослужителей семья Ватараи, и они оказались в числе первых, кто дал синтоизму организованную доктрину и отстаивал ее как равную буддизму[97].

Ватараи выступали за хондзи суйдзяку, используя синтоистские термины. Например, они позаимствовали учение о том, что сияние Вайрочаны порождает будд по всему космосу, и применили его к Аматэрасу. Поскольку солнечное божество было отражением чистоты и света, само собой разумелось, что она могла считаться представителем очищения в центре мультивселенной в такой же степени, как и различные будды, считавшиеся эманациями Вайрочаны. Таким образом, Аматэрасу также являлась эманацией Вайрочаны, но той, что была ориентирована именно на Японию и японцев. Согласно этой логике, Аматэрасу, а также несколько других важных ками (отметим, что все они были связаны с семьей Ватараи или храмом Исэ) оказываются изначальными японскими проявлениями той же истины, которую принес буддизм[98].

Начиная с идей семьи Ватараи, раннесредневековые сторонники синтоизма выдвинули концепцию, что именно синтоизм, а не буддизм является основным источником японских ценностей — не потому, что синтоизм «лучше», а потому, что (согласно новому нарративу) он такой же, как буддизм, а отличается лишь другой, более привычной японцам палитрой красок. Однако, как мы увидели из старинных легенд в предыдущих главах этой книги, в действительности все было не так. Хотя ни одна религия не лучше другой, очевидно, что ни древние мифы о ками, ни мифы императорского цикла не то же самое, что буддизм. Тем не менее к Средневековью эти две религии оказались настолько переплетены, что любая попытка возвысить одну над другой могла быть с тем же успехом использована в противоположную сторону. Теория хондзи суйдзяку позволила буддизму и синтоизму не только слиться, но и свободно и открыто заимствовать друг у друга.