И вот настал день, когда «Хернинг» наконец достиг того места в океане, под которым лежал затонувший Аверорн.

Дельфины торопливо уплыли прочь. Их увенчанные острыми плавниками серые спины радужно блестели в лучах утреннего солнца. Тауно не сомневался, что они отплывут лишь на минимально безопасное расстояние – их племя отличалось ненасытным любопытством и страстью к сплетням.

Он проложил курс так, чтобы шлюп приплыл на место именно утром, и теперь у них для работы оказался полный светлый день. Парус был спущен, и широкодонный корпус едва пошевеливался – день был спокойным, с легким ветерком и почти безоблачным небом. Весело катились маленькие волны, покручивая на верхушках редкую пену. Глядя через борт, Тауно поразился, как восхищался этим всю жизнь, насколько хрупка и изящна каждая волна и насколько каждая из них не похожа на другую, да и на саму себя мгновение назад. И с какой теплотой солнечный свет разливается по его коже, какой прохладой овевает его соленый воздух! Он ничего не ел с раннего утра – глупо набивать желудок перед битвой, и теперь ощущал свой желудок, и это тоже было приятно, как и любое из ощущений само по себе.

– Ну, – сказал он, – быстрее начнем, быстрее закончим.

Моряки вытаращили на него глаза. Они уже успели вытащить на палубу пики и теперь сжимали их с такой силой, словно собирались плыть с ними в обнимку. На пяти загорелых, грязных и заросших лицах читался ужас, моряки нервно сглатывали, шевеля кадыками. Ранильд стоял с решительным видом, держа в левой руке взведенный арбалет. Нильс, хотя и бледный, пылал и дрожал от нетерпения. Он был слишком молод, и до него еще не дошло, что молодые тоже могут умереть.

– Беритесь за дело, тюфяки, – презрительно усмехнулся Кеннин. – Пора приниматься за настоящую работу. Что, лебедку покрутить уже кишка тонка?

– Здесь приказываю я, мальчик, – непривычно спокойно произнес Ранильд. – Но он все же прав. За работу.

Сивард облизнул губы.

– Шкипер, – хрипло выдавил он. – Я… мне… а не лучше ли будет повернуть обратно?

– Заплыв в такую даль? – усмехнулся Ранильд. – Знай я раньше, что ты баба, смог бы найти тебе другое применение.

– Зачем съеденному человеку золото? Мужики, подумайте! Спрут может утащить нас в море так же легко, как мы вытаскиваем попавшую на крючок камбалу. Мы…

Больше ему говорить не пришлось. Ранильд свалил Сиварда на палубу ударом, раскровянившим ему нос.

– К лебедке, отродье портовых шлюх, – взревел капитан, – или пусть меня сожрет дьявол, если я сам не отправлю вас в пасть к спруту!

Моряки бросились выполнять приказ.

– Храбрости ему не занимать, – заметила Эйян на языке морских людей.

– Но и подлости тоже, – предупредил ее Тауно. – Никогда не поворачивайся спиной к любому из этой шайки.

– Кроме Нильса и Ингеборг.

– О, разве ты не захотела бы повернуться спиной к нему, а я к ней? – рассмеялся Кеннин. Он тоже не испытывал страха, ему не терпелось скорее оказаться в море.

Собрав примитивный подъемник, моряки подняли над палубой то, что готовилось весь долгий путь. В огромный валун был намертво вколочен большой железный стержень, затем выступающую его часть расплющили и заточили в форме зазубренного наконечника копья. По окружности валуна вбили кольца, а к ним привязали огромную сеть. По внешнему краю сети закрепили двенадцать корабельных якорей. Всю эту конструкцию свернули в огромный сверток и привязали к плоту, правильный размер которого подобрали методом проб и ошибок. Подъемник перенес все сооружение через правый борт, накренив шлюп.

– Пошли, – сказал Тауно. Сам он не испытывал страха, хотя и сознавал, что этот мир – тот, что сейчас его принимал и который он воспринимал многократно обострившимися от опасности чувствами, – может внезапно перестать для него существовать, и не только в настоящем и будущем, но и в прошлом.

Полукровки сбросили всю одежду, оставив только головные повязки и пояса для кинжалов. У каждого через плечо была переброшена пара гарпунов. На мгновение они остановились у борта. Перед ними сверкало родное море – перед высоким Тауно, гибким Кеннином, белокожей высокогрудой Эйян.

К ним подошел Нильс. Переплетя свои руки с руками Эйян, он поцеловал девушку и заплакал, потому что не мог отправиться вместе с ними. Рядом Ингеборг взяла за руки Тауно, не сводя с него глаз. Она причесалась, но на лоб ей спадала выбившаяся соломенная прядь. На ее курносом широкоротом веснушчатом лице Тауно увидел ту печальную привлекательность, которую никогда раньше не встречал среди морского народа.

– Может случиться, я больше не увижу тебя, Тауно, – сказала она так тихо, что даже стоявшие рядом не расслышали ее слов, – и знаю, что сейчас не могу и не должна высказать то, что переполняет мое сердце. Но я стану молиться за вас, чтобы если будет суждено тебе встретить смерть в этой схватке ради твоей сестры, то Господь дал тебе в последний момент ту чистую душу, которой ты заслуживаешь.

– О, ты так… добра, но… Знаешь, я твердо намерен вернуться.

– На рассвете я набрала ведро морской воды, – прошептала она, – и начисто вымылась. Ты поцелуешь меня на прощание?

Тауно молча поцеловал ее.

– За борт! – тут же крикнул он и прыгнул первым.

Шестью футами ниже море приняло его с радостным всплеском и обволокло своей животворной силой. Целую минуту он упивался его вкусом и прохладой и лишь потом скомандовал:

– Опускайте.

Моряки спустили на воду нагруженный плот. Тот остался на поверхности – вес его груза точно уравновешивал подъемную силу. Тауно отвязал веревки. Люди столпились у борта. Полукровки помахали руками – не морякам, а ветру и солнцу – и ушли под воду.

Сделать первый вдох в море всегда легче, чем первый вдох воздуха – надо лишь выдохнуть, а затем расправить губы и грудь. Вода входит в тебя, пощипывая рот, ноздри, горло, легкие, пропитывает органы, кровь и все тело до самого дальнего волоска и ногтя. Такая нежная встряска переключает организм на подводную жизнь: тончайшие телесные соки начинают разлагать сам жидкий элемент, образуя вещество, в равной мере поддерживающее жизнь рыбы, зверя, плоти и огня; сквозь ткани просеивается соль, внутренние печи разгораются в полную мощь по сравнению с прежним тлеющим светильником.

И именно в этом кроется причина немногочисленности морского народа. В море им требуется гораздо больше пищи, чем человеку на берегу. Скудный улов или болезнь среди китов могут стать причиной голодной смерти целого племени. Море дает, но оно и берет.

Дети Агнете окружили неуклюжий груз, ухватились за него и поплыли в глубину.

Поначалу вода вокруг них напоминала по цвету молодую листву и старый янтарь. Вскоре начали сгущаться сумерки, прошло совсем немного времени, и мрак поглотил последние остатки света. Несмотря на возбуждение, они ощутили холод. Их обволакивала тишина. Они направлялись к глубинам, неизвестным в Каттегате или во всей Балтике, – здесь был океан.

– Подождите, – сказал Тауно на языке морских людей, предназначенном для разговоров под водой, языке низких звуков, пощелкиваний и причмокиваний. – Плот опускается спокойно? Вы сможете его удержать?

– Да, – ответили Кеннин и Эйян.

– Хорошо. Тогда здесь меня и ждите.

Они не стали возражать, выказывая чрезмерную смелость. План был составлен, и теперь они подчинялись ему с готовностью тех, кто уважает большую глубину. Тауно, самому сильному и опытному, предстояло отправиться на разведку.

У каждого к левому предплечью был пристегнут фонарик из Лири. То был пустотелый хрустальный шар, наполовину обложенный полированными серебряными пластинками, другой половине была придана форма линзы. Точно такие шары освещали дома морских людей – в них обитали крошечные морские животные, светящиеся в темноте. Отверстие в шаре, затянутое мельчайшей сеткой, не давало им уплыть и пропускало внутрь воду. Шар покоился в ящике из костяных пластинок с заслонкой. Сейчас заслонки всех фонариков были опущены.