Две последние страницы бьют наотмашь, целя не только в «Когито и историю безумия», но и в остальные работы Деррида:
Может быть, нужно бы было спросить себя, как такой аккуратный и столь внимательный к тексту автор, как Деррида, мог не только совершить столько упущений, но также произвести столько перемещений, перестановок, подмен? Но может быть, стоит спрашивать себя это в той мере, в какой Деррида в своем прочтении не делает ничего, кроме как возрождает старую добрую традицию. К тому же делает это вполне сознательно. И кажется, что эта верность с полным основанием его морально поддерживает. Во всяком случае, его прочтение несовместимо с мыслью о том, что классические интерпретаторы по невнимательности упустили из виду важность и своебразие пассажа о безумии и сне[617].
Но в одном Фуко выражает согласие с тем, кого стремится раздавить. Классические интерпретаторы стерли все шероховатости этого отрывка из «Метафизических размышлений» не в силу невнимательности или бесцеремонности, а «благодаря системе»:
Система, которую наиболее решительным образом в ее окончательном блеске сегодня представляет Деррида: сведение дискурсивных практик к текстуальным следам; отбрасывание производимых ими событий, чтобы остались только метки для чтения…
Я не буду говорить, что в подобной «текстуализации» дискурсивных практик кроется некая метафизика, точнее говоря, вполне определенная метафизика или ее завершение. Я пойду гораздо дальше: я скажу, что здесь видимым образом проявляет себя исторически вполне определенная «школярская» педагогика (petite pédagogie). Педагогика, которая наставляет ученика, что не существует ничего внешнего тексту, но что именно в нем, в его промежутках, его пробелах и его не-сказанном находится запас истока, что, следовательно, нет никакой необходимости идти куда-то в другое место, но что именно здесь высказывает себя «смысл бытия», – разумеется, вовсе не в самих словах, а в перечеркнутых словах-помарках, в образуемой ими решетке. С другой стороны, эта педагогика наделяет голос учителей тем безграничным суверенитетом, который позволяет ей бесконечно пересказывать текст[618].
«Школярская педагогика» – выражение прилипнет. Для разоблачителей Деррида, какого бы направления они ни придерживались, критика Фуко стала настоящим даром небес (даже Джон Р.Серл не преминет на нее сослаться в последующей полемике, хотя эта весьма техничная дискуссия по поводу Декарта как нельзя более далека от его интересов). Деконструкция пугала, казалось, что она подрывает основания западной метафизики и всего западного мышления, и вот теперь она приравнена к самой что ни на есть школярской и отсталой традиции, словно бы герой диссеминации занимался сплошь пустяками.
Фуко отправляет новое издание «Истории безумия» своему бывшему ученику и другу. В посвящении он просит его «простить за этот слишком припозднившийся и частичный ответ»[619]. Через два года Фуко еще раз пройдется по работам Деррида в одном итальянском интервью, назвав его подход к истории философии «удручающим»[620]. Речь теперь идет уже не о том, чтобы спорить, а о том, чтобы раздавить врага, то есть о жесте, который сам Фуко, как он скажет в одном из своих последних интервью, ненавидел[621]. Долгое время Фуко и Деррида не будут разговаривать и даже будут стараться не пересекаться. Эта ссора станет для Деррида одной из причин отстраниться от Critique.
После всех этих громких расставаний близкие отношения с Жаном-Люком Нанси и Филиппом Лаку-Лабартом приобретают еще большее значение. В один из первых вечеров, которые они проводят вместе в Рис-Оранжис, они много говорят об этом. Деррида хотел бы всеми силами помочь двум этим молодым философам, которых он все больше ценит. И хотя у него нет никакой власти в университетском мире, он заверяет их, что поддержит их в издательских делах, в частности в журнале Critique и в издательстве Éditions de Minuit.
Также он неоднократно приглашает их выступить, как вдвоем, так и поодиночке, в Высшей нормальной школе по темам, которые они сами выберут. Нанси и Лаку-Лабарт предлагают семинар по Лакану, что очень воодушевляет Деррида. «После интервью в Promesse это могло показаться специально выбранной стратегией, – признает Жан-Люк Нанси. – Но у нас на самом деле было желание прочитать Лакана, сначала для самих себя, а потом для наших студентов в Страсбурге. Наша работа состояла в основном в подробном разборе „Инстанции буквы“, одного из главных „Текстов“. Постепенно было выявлено то, что там было взято от Гегеля, что от Батая и что от Хайдеггера»[622].
В этот период Деррида мечтает изменить Школу, например, набирая некоторых студентов вне конкурса, ориентируясь на их реальные знания. Также ему хотелось бы увеличить число междисциплинарных проектов и открыть реальное пространство для исследования, но во всех этих начинаниях он натыкается на консерватизм института. Новый директор Жан Буске раздраженно предлагает ему вернуться к преподаванию латыни Декарта. Обиженный Деррида просит Жана Боллака и Хайнца Висманна устроить семинар для интерпретации текстов греческой философии с новых позиций. Деррида, который занялся древнегреческим довольно поздно, всегда хотел углубить свой подход к древнегреческиму языку и мысли, тексты которой он цитирует с подчеркнутой аккуратностью.
В марте 1972 года в Éditions de Minuit в серии Critique выходит «Анти-Эдип» Делеза и Гваттари, ставший настоящим хитом. В стилистическом плане разрыв с предшествующими работами Делеза очевиден уже по первым, впоследствии прославившимся строкам: «Оно всюду фурычит, то без остановок, то с перерывами. Дышит, пыхает, ест. Срёт, трахает». С теоретической точки зрения, как отметит Винсент Декомб, хотя Делезу и Гваттари, судя по всему, удалось сделать то, «к чему все тщетно стремились – осуществить фрейдо-марксистский синтез, – [причина лишь в том, что] он [„Анти-Эдип“] утвердил непочтительный стиль», благодаря которому этот синтез в конечном счете оказался и не фрейдистским, и не марксистским[623].
Деррида реагирует на эту книгу с изрядным раздражением. На ужине у Жерара Гранеля он набрасывается на этот неожиданный бестселлер Делеза и Гваттари с такой яростью, что его собеседник отказывается с ним спорить[624]. По мнению Деррида, «Анти-Эдип» – это «очень плохая книга (путаная, полная вымученных отречений и т. д.), но в то же время событие, важное как симптом, если судить по спросу, на который она, очевидно, отвечает, и тому, как ее приняло общественное мнение в его довольно значительной и весьма подозрительной части»[625]. По всей вероятности, у этой отповеди не только теоретические основания; она направлена также против Фуко, давнего друга и союзника Делеза. Деррида убежден, что организуется «что-то вроде единого однородного фронта, состоящего из Change, Tel Quel, Делеза и Фуко», и этот фронт во многих отношениях представляется ему опасным. «Как хотели бы утвердить они мысль, будто все, что против них, – это КПФ (с которой, как вам известно, у меня нет никакого сговора и которая на самом деле не доверяет „нам“, и, возможно, не без основания), можете представить себе эффект изоляции и „затравленности“»[626].
Ирония календаря: конференция по Ницше проходит в Серизи с 10 по 20 июля 1972 года сразу после другой знаменитой конференции, в которой Деррида также должен был участвовать, той, что Tel Quel посвящает «Арто/Батаю», призванным под стяги культурной революции. Еще немного, и их участники могли бы встретиться. На конференции «Ницше сегодня?», которой руководит странная пара – Морис де Гандийак и Бернар Потра, возникнет ряд острых моментов. Участники – несколько разных групп: архаисты и новаторы, а также делезианцы и дерридеанцы. Во вступительном обращении Бернар Потра определил задачи конференции без всякой рисовки: «Всем нам более или менее известно, что нас ждет на конференции вроде „Ницше сегодня?“… Каждый уже сказал то, что хотел сказать о Ницше, и невозможно прийти к компромиссу между этими желаниями».
