Деррида этот текст особенно трогает. Через несколько дней он благодарит своего «дорогого друга» за его «величественную и щедрую увертюру» и пользуется этим случаем, чтобы впервые открыто сказать, насколько его творчество было для него важным:
Еще до того, как я начал писать, оно уже было постоянно со мной, помогая мне как незаменимый критический источник, но также как один из этих заговорщицких взглядов, строгость которого никогда не ограничивает, а, напротив, позволяет и заставляет писать. И эта связь, которая образовалась, конечно, также из того одиночества, о котором вы говорите, для меня в этой работе является столь близкой, тайной, потаенной, что она никогда не становится предметом речи[609].
Морис Бланшо, как говорит сам Деррида, – единственный, с кем у него могли бы быть схожие отношения «близости, признания и сообщничества» и которому он мог бы сказать это «столь же открыто и доверительно». Этот комплимент Деррида далеко не формален. Несмотря на трудности, вызванные разрывом с Tel Quel, с обеих сторон возобладают дружба и уважение, пусть даже Барт с Деррида будут встречаться лишь изредка. Вскоре после трагической кончины автора Camera lucida Деррида напишет превосходный текст «Смерти Ролана Барта»[610].
С точки зрения Соллерса и участников Tel Quel, контакт с Жаном Риста, а также с Арагоном представляется объявлением войны. 30 апреля выходит второй номер «Бюллетеня движения июня 1971 года», небольшого самодельного издания Марслена Плейне. В этой брошюре, которая открывается и закрывается стихотворением Мао Цзэдуна, Деррида становится мишенью два раза. Заголовок первого текста станет впоследствии широко известным: О mage à Derrida[611]. Да и вся статья в целом со всеми ее неловкими конструкциями достойна войти в анналы:
Специальный номер Lettresfrançaises против леваков и «хулигана» Оверне? Нет, специальный номер за философа Жака Деррида. Так, может, арагоновская газетенка – просто политическая губка? Философия, как хорошо известно, не имеет ничего общего с политикой, если только, разумеется, эзотерика не составляет отныне части идеологического арсенала кпфр [лс[612]]. И как сомневаться в этом, когда Жан Риста, духовный сын (нить) Арагона – Кардена, меняет курс… В этом номере немало парадоксов, но заценим вот какой: книга Деррида «Диссеминация», служащая предлогом для этого события интеллектуалов, выносящих вотум доверия политике кпфр, своим названием обязана эссе на сто страниц (треть книги), посвященному Деррида роману Филиппа Соллерса «Числа». Нужно ли говорить, что в этом номере Lettres françaises невозможно обнаружить практически никаких следов работы Соллерса, ни даже работы Деррида о Соллерсе[613].
Вторая статья, подписанная Фронтом идеологической борьбы, называется «Деррида, или Желтая антиопасность». Атака на этот раз одновременно грубая и путаная. В конце концов, автор «Письма и различия» долгое время оставался одним из столпов Tel Quel:
29 марта – Lettresfrançaises – В честь Деррида…Ревизионизм восхищается текстами философа-идеалиста Деррида, опубликованными более двух лет назад. Эклектичный бред. Сборная солянка интеллектуалов-ревизионистов (тусовщица баке-клеман и марксист Жан Жене). Определенно, как только заходит речь о революционном Китае, все проясняется. Деррида – определенный этап в истории авангарда, философ, который состоит лишь из позорного отказа от любой философской борьбы, принявшего форму ревизионизма. Но это умный идеализм, который в тысячу раз лучше глупого материализма. Деррида, завершенный и преодоленный сегодня авангардом в научной теории идеологий. Ревизионизм, загнанный в угол и возносящий до небес свои пустяки. Делишки-интрижки: ревизионизм живет исключительно эксплуатацией прошлых достижений того самого авангарда, который он обличает[614].
Участие Барта в этом номере Lettres françaises, разумеется, обойдено молчанием.
На похоронах Пьера Оверне Бернар Потра столкнулся с Мишелем Фуко, который спросил его: «Ну, чем вы там занимаетесь? Все той же философией каракулей?»[615] Мишенью для выпада стал не только Потра, но и, очевидно, Деррида, которого Фуко недавно дважды раскритиковал. Эта полемика, развертывавшаяся ровно в то же время, хотя и на совершенно другом уровне, что и разрыв с Tel Quel, станет одной из самых известных в истории современной философии.
Все началось в Японии несколько месяцев назад, когда редактор журнала Paideia Микитака Накано представил Фуко план специального номера, ему посвященного. Один из авторов собирается написать текст о «Дискурсе Фуко и письме Деррида», переведя по такому случаю «Когито и историю безумия». Но раздражение Фуко от статьи Деррида выросло вместе со славой ее автора: он предлагает своему японскому визави добавить к номеру не издававшийся ранее его ответ Деррида, над которым он какое-то время думает.
В этом тексте, который нужен ему в каком-то смысле для разогрева, Фуко признает, что анализ Деррида «определенно примечателен своей философской глубиной и тщательностью прочтения». Заверяя, что у него намерение не столько ответить на него по пунктам, сколько «присовокупить в нему несколько замечаний», Фуко сначала переводит спор в область принципов. Он делает ловкий ход: речь идет о том, чтобы связать деконструкцию с наиболее традиционной и даже наиболее нормативной стороной французской философии. Как утверждает Фуко, философия, по Деррида, полагает себя в качестве «закона» всякого дискурса. По отношению к ней допускают «ошибки» особого толка, «которые представляют собой нечто среднее между христианским грехом и фрейдовской оговоркой». «Достаточно будет малейшей зацепки, чтобы оголить всю конструкцию в целом». По Фуко, эта концепция философии приводит к тому, что она оказывается «по ту и по эту сторону от любого события»: «С ней не только ничего не может случиться, все, что может произойти, уже предсказано ею и охвачено»[616].
Фуко полагает, что в период, когда он писал «Безумие и неразумие. История безумия в классическую эпоху», он сам еще недостаточно освободился от постулатов философского образования, поскольку проявил «слабость, разместив в начале одной главы и, следовательно, в качестве чего-то привилегированного разбор одного текста Декарта». «Это, возможно, одна из наиболее доступных частей моей книги, и я охотно признаю, что я должен был бы от нее отказаться, если бы хотел быть последовательным в своей бесцеремонности в обращении с философией». Но Фуко не отказывается и от прямой схватки: после этих предварительных шагов он переходит к этим знаменитым страницам Декарта и пытается подорвать анализ Деррида.
Этим все могло бы и закончиться: публикацией, не получившей широкой огласки. Можно только представить, насколько были обескуражены японские читатели, когда столкнулись с этим скрупулезным сравнением латинского и французского вариантов небольшого отрывка из «Метафизических размышлений». Но Фуко хочет ударить побольнее: он пользуется переизданием «Истории безумия» в издательстве Gallimard, чтобы добавить два приложения. Во втором с красивым заглавием «Мое тело, эта бумага, этот огонь» он возвращается к своим аргументам против Деррида и развивает их. По сравнению со статьей в журнале Paideia тон стал определенно жестче. Аргументация Фуко развивается по двум направлениям: речь идет о том, чтобы дисквалифицировать позицию Деррида и в то же время устроить ему разнос на его собственной территории. Фуко методично сопоставляет текст Декарта и его комментарий у Деррида. И все это с иронией, с очевидным желанием задеть посильнее. Фуко играет в филолога и латиниста, не уклоняясь и от той работы с «каракулями», о которой упомянул Бернару Потра. Фуко хочет вернуть себе преимущество на всех фронтах сразу, показывая, что он понимает букву текста Декарта лучше Деррида, даже если этот текст не является его главным предметом. Короче говоря, забыв о своем прежнем воодушевлении, он снова принимается за сочинение, которое он считает неудачным, как он мог бы поступить в Высшей нормальной школе в начале 1950-х годов.
