Хотя отношения между участниками по большей части остаются гладкими, теоретических конфликтов все равно много. Одному участнику, который спрашивает у Делеза, «как он намеревается обойтись без деконструкции», последний отвечает вежливо, но четко, указывая на то, что этот «метод», хотя он «им восхищается», не имеет ничего общего с его методом.
Я ни в коем смысле не выступаю в качестве комментатора текстов. Текст для меня – лишь одно маленькое колесико в экстра-текстуальной практике. Речь не о том, чтобы комментировать текст по методу деконструкции, какому-то другому методу текстуальной практики или по каким-то другим методам, речь о том, чтобы понять, для чего это нужно в экстратекстуальной практике, которая продолжает текст[627].
Это не так далеко от критики, которую прежде предъявил Мишель Фуко, несомненно в более радикальной форме. Деррида вспоминал также о том, что встретил тогда Жана-Франсуа Лиотара, когда тот работал в гостиной: «„Работаете до последнего момента“, – сказал я ему. И он мне ответил, улыбаясь: „Точу оружие“ и можно было легко понять, кто тут друг, а кто враг»[628]. После 1968 года речь шла уже не о том, чтобы комментировать тексты традиции, пусть и по-новому, но о том, чтобы изменить мир.
Деррида, выступающий среди первых, читает одну из своих больших лекций, которые вскоре станут легендой Серизи. Ее текст в материалах конференции, опубликованных в следующем году в серии «10/18», занимает 50 страниц, впоследствии он будет издан в качестве отдельной небольшой книги «Шпоры». Хотя заявлено название «Вопрос о стиле», Деррида сразу же утверждает, что, однако, «женщина будет моим предметом»:
Нет никакой «женщины», никакой истины в себе относительно женщины в себе – вот что, по меньшей мере, он сказал, и столь разнообразная типология женщин в его сочинениях – толпа матерей, дочерей, сестер, старых дев, жен, гувернанток, проституток, девственниц, бабушек, девиц маленьких и больших – подтверждает это.
Именно поэтому нет никакой истины Ницше или текста Ницше[629].
Он идет по следу фигур этих женщин, утверждая, что «вопрос о женщине (или женщины) подвешивает разрешимую оппозицию истинного и неистинного», «доказывает непригодность герменевтического проекта, постулирующего некий истинный смысл текста» и «высвобождает чтение из горизонта смысла бытия или истины бытия»[630].
Сара Кофман, специалист по Ницше, открывает спор громким заявлением: «Я хотела поначалу поблагодарить Жака Деррида за этот прекрасный доклад. Его речь и правда столь суверенна, что после нее сказать нечего…». Но Хайнц Висманн, признав то, что стиль лекции, вероятно, скажется на стиле всех остальных докладов, пытается поймать Деррида на филологическом вопросе: истина по Ницше – это «Frau» или «Weib»? «Это „Weib“», – сразу же отвечает Деррида. Но у Висманна ощущение, что в своей лекции Деррида постоянно путает два этих немецких слова, которые, хотя и обозначают женщину, имеют едва ли не противоположные значения: «Frau» – это благородное и уважительное слово, тогда как «„Weib“, имеющее скорее уничижительные коннотации, обозначает женщину, которая заставляет себя желать, самку, в конечном счете проститутку… То есть нужно бы проследить в тексте Ницше игру „Frau“ и „Weib“, чтобы в полной мере понять метаморфозу истины»[631].
Вопрос, который в будущем приведет к важным последствиям, задала Фаузия Ассаад: «Нельзя ли было бы, ориентируясь на ваш текст, найти возможность заниматься философией по-женски?». Восхищенный Деррида ловит мяч на лету: «Вы задали мне личный вопрос? Я тоже хотел бы писать как (одна) женщина. Я пытаюсь…». Высказывание не осталось незамеченным. Эта конференция в Серизи и книга, которая станет ее продолжением, сыграют важную роль в том, как Деррида будет принят феминистками, особенно в США. Вскоре между Деррида и женщинами, которых западная философская традиция столь часто игнорировала, образуется союз. И возможно, в этом было что-то личное.
Границы между публичной жизнью и частной – один из наиболее сложных вопросов, с которыми сталкивается биограф. Длительные любовные отношения, которые с 1972 года связывают Сильвиан Агасински и Жака Деррида, – одно из главных затруднений, вставших перед автором настоящей работы. Сильвиан Агасински не пожелала дать собственного свидетельства, а ее огромная переписка с Деррида, по-видимому, будет еще долгое время недоступной[632]. Поэтому я могу подойти к этой истории лишь извне, опираясь на оставленные ею следы. Но, конечно, немыслимо было бы обойти эту связь молчанием, когда она уже стала известна широкой публике, особенно после президентской кампании 2002 года, найдя отражение даже на сайте «Википедии», так что отныне она кажется неотделимой от творчества и борьбы, в которой участвовал Деррида, от GREPH (Группы исследований преподавания философии), «Почтовой открытки» и многого другого.
Хотя важно уважать личное пространство каждого и вкус к тайне, о котором не единожды заявлял Деррида, не менее важно вспомнить его собственное высказывание о еще более знаменитой истории – связи Ханны Арендт и Мартина Хайдеггера. Жак Деррида упомянул о ней на одном из своих семинаров и января 1995 года, в словах, которые, как легко себе представить, были подобраны с величайшей тщательностью:
Я думаю, что однажды нам надо будет, поднимая вопрос об Арендт и Хайдеггере… заговорить открыто, достойно, по-философски, на высоте и в соответствии с масштабом истории о великой общей страсти, которая связывала одного с другой на протяжении того, что можно назвать целой жизнью, на разных континентах и невзирая на их границы, вопреки войнам и холокосту. Эта единичная страсть, архив которой вместе с его бесчисленными историческими нитями, неразрывно политическими, философскими, публичными и частными, явными или тайными, академическими и семейными, постепенно открывается… эта страсть на целую жизнь заслуживает большего, чем то, что ее обычно окружает, то есть, с одной стороны, стесненного или стыдливого молчания, а с другой – вульгарных слухов или же шушуканья в университетской курилке[633].
Точно так же, хотя Деррида заявил, что его покоробила публикация в 2001 году переписки Пауля Делана и его жены Жизель Целан-Лестранж, дело было не в том, что он в принципе против, а в том, что, по его мнению, подобная публикация могла бы привести к ошибкам из-за отсутствия опубликованных других любовных переписок, в частности с Ингеборг Бахман и Иланой Шмуэли[634].
Сильвиан Агасински, внучка польского шахтера, приехавшего во Францию в 1922 году, родилась в Наде (Алье) 4 мая 1945 года, а выросла в Лионе. Обучаясь в лицее Жюльет-Рекамье, она занималась театром, как и София, ее старшая сестра, которая станет профессиональной актрисой и выйдет замуж за актера и юмориста Жана-Марка Тибо. Будучи студенткой филологического факультета Лиона, Сильвиан слушала, в частности, лекции Жиля Делеза. Она обосновывается в Париже в 1967 году, около года работает в качестве журналиста-фрилансера в Paris-Match и с головой уходит в события 1968 года. «Такая красавица, что просто дух захватывало» – так говорили о ней многие, с кем она тогда была знакома. Она хотела стать актрисой, но в итоге снова вернулась к учебе, в том числе к занятиям у Хайнца Висманна. Заняв первое место на письменном экзамене CAPES по философии, она успешно сдает экзамены на звание агреже, становясь преподавателем в Сен-Оме (в Суассоне), затем в лицее Карно в Париже, где ведет подготовительные курсы в Высшую коммерческую школу (НЕС).
