«Он становился совсем другим человеком?»

«Только если он выпил лишнего… После чего он превращался в такого большого и доброго медвежонка, который признавался всем в любви. Когда он выпивал, он сразу лез обниматься. И к ребятам тоже, будто они были его старшими братьями. Стоило ему сказать: „Ты мой лучший друг“, как у него тут же наворачивались слезы.

Он не был жестоким человеком, не был сердитым или недовольным. Он был грустным. Он был преисполнен грусти, и я не знаю почему.

Единственное, что приходит в голову, так это какой-то секрет, связанный с его отцом, о котором он не хотел мне рассказывать. Он не мог говорить о таком. Он вообще не говорил о своих чувствах, не делился личным».

«Какое у него было детство?»

«Он вырос в Галифаксе. И всегда говорил, что был счастливым ребенком. Его родители жили вместе. Оба были алкоголиками — отец, насколько я понимаю, надолго уходил в запои. Я думаю, его мать начала пить, когда Джимми был подростком».

Позже я узнал от Донны, сестры Джимми, которая была старше его на два года, что все их детство отец был запойным алкоголиком. У нас с Донной состоялись два разговора. «Мне очень нравилось мое детство, — сказала она мне вначале, — младшие братья и сестра не разделяют мою точку зрения… но я считаю, что у нас было отличное детство. Очень счастливая семья…

Джимми был славным маленьким мальчиком, счастливым ребенком. Мы все время играли. Бывало, мы выходили на задний двор и устраивали водные бои — знаете, с такими небольшими пистолетами-распылителями. Я просто вижу в нем ребенка с очень счастливым лицом».

«Какими вы запомнили своих родителей?»

«Мой отец был самым милым и дружелюбным человеком на свете. Он был большой шутник. Постоянно дурачился с нами, понарошку дрался, играл или щекотал. Он часто пародировал Дональда Дака. Случалось, к нам приходили гости и говорили: „Попроси своего папу сказать что-нибудь как Дональд Дак“.

Он был смешной, но его приходилось слушаться. Мы дурачились с ним, но если папа сердился, дрожала земля… Когда он был раздражен или злился, наступал предел. Если он требовал что-то сделать, ты это делал».

«Почему?»

«Потому что в противном случае тебя наказывали или орали на тебя».

В девятнадцать лет Донна вышла замуж и переехала в другой город. Джимми жил с родителями до двадцати двух лет. Потом он уехал в Ванкувер (как сказал, ненадолго, якобы навестить друга), позвонил родителям и сообщил, что не вернется. Он сдержал свое слово и лишь изредка наведывался к ним в гости.

«Он просто позвонил и сказал, что не приедет домой. Он оставил письмо с объяснением в верхнем ящике своего стола».

«Он сбежал».

«Именно так. Я помню, как он говорил родителям о том, почему это сделал: „Слушайте, я не мог вам все рассказать, не хотел вас обидеть…“»

«Значит, у Джимми было ощущение, что если он станет независимой личностью, то тем самым ранит своих родителей».

«Нам всем внушали это чувство. Мы заменяли собой весь мир для мамы. Мы были для нее всем. Она старалась изо всех сил, но была очень привязана к нам — в ущерб и мне, и особенно Джимми. Оглядываясь назад, я понимаю, что это была чрезмерная, нездоровая привязанность. Я считаю, что в какой-то момент надо выпустить своих детей из родительского гнезда. Думаю, психологически мама так и не отпустила нас. Во многих ситуациях я чувствовала себя ей обязанной, как и Джимми. Когда ты становишься взрослым, родители, как правило, стараются понять и принять твое решение жить отдельно».

«Тот факт, что Джимми сбежал на Западное побережье, не означает, что он почувствовал внутреннюю свободу».

«Конечно нет. Он чувствовал себя ужасно. Он ощущал огромную вину. Он переехал, но ему пришлось жить с этими чувствами».

По словам Донны, даже на пороге смерти душевная боль родителей была невыносима для Джимми: «Незадолго до празднования Дня труда мне позвонил брат. Он рассказал мне о том, как обстоят дела с меланомой, и добавил: „Понимаешь, Донна, я не в состоянии позвонить маме и папе, я с этим не справлюсь. Можешь позвонить им вместо меня?“ Я ответила, что, разумеется, сделаю это. И он добавил: „Просто преподнеси это так, чтобы потом они не звонили мне в расстроенных чувствах и слезах, потому что я этого не выдержу“».

Я высказал Донне предположение о том, что «очень счастливое лицо» Джимми, которое, по ее воспоминаниям, было у него в детстве, возможно, вовсе не отражало его истинный облик. По крайней мере отчасти, это могла быть защитная реакция, которую он использовал в ответ на беспокойство и гнев родителей. Это был способ отгородиться от той боли, которую переживания родителей ему причиняли. Он защищался путем отрицания собственных чувств. Донна перезвонила мне спустя несколько дней. Наш разговор пробудил в ней много воспоминаний. Она хотела поговорить со мной.

«После нашего разговора я весь день продолжала думать об этом. Я легла спать поздно ночью. И проснулась около четырех утра. Просто невероятно, как много воспоминаний пробудилось и продолжало появляться.

Вы упомянули слова Линды о том, что Джимми переполняла грусть. Возможно, это было связано с отцом. Я знала Джимми очень, очень хорошо, и он действительно испытывал сильную грусть. Вернусь к истокам, к воспоминаниям о его детстве. Я помню только один раз, когда папа вел себя с братом грубо — из-за того, что он слегка испортил ковер в гостиной. И вспоминаю много улыбок, смеха. Но отец не принимал никакого участия в жизни Джимми. Никогда не водил его на хоккей. Никогда не играл с ним.

Самое удивительное: наш отец всегда говорил, что любит нас, но при этом мог сильно обидеть. Один из моих братьев был довольно полный, и он высмеивал его на глазах у чужих людей. Он мог сказать в его адрес просто ужасные вещи, так же как и Джимми.

Я никогда не сердилась на отца — всегда выгораживала его, возможно, сознательно, а может быть, сама того не подозревая. В ту ночь ни с того ни с сего я сильно разозлилась. Я начала размышлять о Джимми и обо всем, что происходило с ним в детстве и сопровождало его на протяжении всей жизни. Я постоянно прокручивала в голове те многочисленные случаи, когда отец повышал голос. Если он пытался что-то починить, а рядом не было нужных инструментов, или винты падали на пол, или что-то шло не по плану, он начинал громко орать, и мы страшно этого боялись. Мы сразу прятались по углам. Неожиданно в голове всплыл его голос, все его крики и вопли, и я подумала: так не должно быть. Мы не должны были проходить через подобное.

Даже перед смертью… Отец пришел увидеться с Джимми — он приехал из Галифакса. Всю дорогу за рулем были моя сестра и ее муж; отец все это время не отрывался от бутылки. Они приехали за пару недель до того, как Джимми положили в отделение паллиативной помощи. Отец зашел в квартиру и сидел там, потягивая пиво. Он даже не удосужился зайти в спальню, чтобы посмотреть на собственного сына, чтобы встретиться с Джимом.

Мы пытались скрыть это. Мы не хотели, чтобы Джимми узнал, что его отец не может посмотреть ему в лицо, потому что боится увидеть, как выглядит его сын. Наконец папа набрался смелости, вошел в комнату и спросил: „Джимми, тебе что-нибудь принести? Ты что-нибудь хочешь?“

Отец покинул комнату, подошел к холодильнику и вдруг сказал: „Почему здесь нет яблочного сока? Уму непостижимо!“ Он начал рвать и метать. Мы были поражены. Надев пальто, он ринулся в магазин и принес Джимми яблочный сок.

После этого отец уехал домой, и на этом все закончилось. Он ни разу не навещал Джимми в больнице. Он вернулся в Галифакс и больше никогда его не видел. И самое смешное… Ну, вы знаете, что Линда была беременна Эстель, и они поженились за пять дней до смерти Джимми. В тот день он находился в полукоматозном состоянии».

«Да, он был сонным. Нам пришлось увеличить дозу обезболивающего препарата».

«Я до сих пор вспоминаю одну вещь… После свадьбы, несмотря на слабость, он поднял руку и сказал: „Посмотри, кольцо прямо как у папы“. Его обручальное кольцо выглядело в точности как кольцо отца. Забавно, что именно Джимми произнес эти слова. Кольцо прямо как у папы».