– Прохо быть срисском умной, Кэп-сама. Он быр простой серовек, и не осень меня понимар.

– Совсем как я.

– Немнозко похозе, да. Я сама виновата – дря меня быра вазна торько работа. Вазнее, сем муз и доська. Натаса права – я умная, но дура.

– Так часто бывает.

– Со мной связарась одна компания, которая дерара игры. Я совсем нисего не понимара в играх, и так и сказара. Но они всё равно меня взяри. Оказарось, сто они дерари не просто игру, они дерари церый мир. Им нузен быр спесиарист по топорогии неориентируемых пространств.

– Зачем?

– Стобы их мир быр настояссий, понимаес? Но при этом в него мозно быро играть.

– Так бывает?

– Иногда. Я иссредовара такие пространства раньсе.

– Это как?

– Представь себе город, в котором время ири пространство, ири и время, и пространство сразу явряются фигурами Пенроуза.

– Не могу представить. Они что там, ходят вверх ногами? Или носят трусы наизнанку?

– Нет зе, для зивуссих там всё выгрядит посьти нормарьно, к неборьсим странностям они привыкри. А для внеснего набрюдатеря они рибо конгруэнтны, рибо ненабрюдаемы, зависит от фазы.

– И никто об этом не знает?

– Посему не знает? Кому порозено, те знают. Есть церый институт. Называесся ИОП. Институт Обсефизисесских Пробрем.

– ИОП? Почему-то звучит знакомо.

– Просто на непририсьное срово похозе, Кэп-сама. О нём мало кто знает.

– И зачем это всё изучалось целым институтом?

– Если с насым миром сто-то срусисся, хоросо иметь запасной, да?

– Нет.

– Посему?

– Потому что, если будет запасной, то с нашим точно что-нибудь случится. Наличие резервных вариантов провоцирует на смелые эксперименты.

– Я просто математик, Кэп-сама. Я указываю возмозности, а как люди ими распорязаются, они ресают сами.

– В этом все учёные, – вздохнул я, – заботливо дают обезьяне гранату, объясняют, как выдернуть чеку, а потом удивляются результату. Что могло пойти не так? Ведь они же предупредили о последствиях!

– Ты дазе не знаесь, наскорько ты прав, Кэп-сама.

– Эй, вы чего застряли? – Натаха вылезла из переплетения труб, чумазая, но довольная. – А я чего нашла! Вы не поверите!

***

– Оу! – воскликнула Сэкиль, когда Натаха торжественно распахнула перед нами дверь. – Натаса, я тебя рюбрю!

– Да я сама на себе жениться готова! Чур я первая в душ!

Перед нами открылось нечто вроде кабинета, совмещённого с гостиничным номером «люкс». Отделанное полированным деревом помещение с массивным столом и удобным креслом отделено лёгкой дверью от комнаты-спальни. Там широченная мягкая кровать, встроенные шкафы, ковёр на полу, люстра на потолке и – ванная за матовой стеклянной дверью.

– Там есть горячая вода! – сказала Натаха. – Я первым делом проверила! И нормальный шампунь! И… А, к чёрту, быстро не ждите!

Мы с Сэкиль смотрели, как раздевается за полупрозрачным стеклом её далёкий от модельных пропорций силуэт.

– Заль, сто Натаса такая некрасивая, – с искренним сожалением сказала азиатка. – Она хоросая зенсина. Грубая, простая, но хоросая.

– Это важнее красоты. Красота приедается. Красота уходит с возрастом. Красоту очень легко потерять. Остаётся человек, какой он есть.

– Ты рюбис её?

За этим вопросом неслышно прозвучал другой: «А меня?» Или мне показалось. Не то я сокровище, чтобы искать моей любви.

– Не знаю, – сказал я честно. – Любовь – это такое, на перспективу. Что-то протяжённое во времени. Она включает в себя планы на будущее. «Жили они долго и счастливо и умерли в один день». А что делать, если вы уже умерли? Если ваше время замкнуто в эту, как её, топологию мужика на «П»?

– Пенроуза.

– Никак не могу запомнить. Буду звать её «эшеровской». Или правильно «эшерской»?

– Мозно «есеровской». Рюди понимают картинки, а не математику.

– В общем, вы с Натахой – самое дорогое, что есть у меня в этой послежизни. Но для любви здесь слишком мало пространства-времени. Любовь – это «до гроба», а не после. Кто поручится, что этой ночью мы не забудем, кто мы, как уже бывало? Не уставимся утром с ужасом: «Кто эти люди, и почему я с ними в одной постели?»

– Я понимаю тебя, Кэп-сама. Наверное, ты прав. Нерьзя просто так сказать: «Я рюбрю тебя!» Нузно сказать сто-то дарьсе. «Выходи за меня». Или: «Я хосю от тебя детей». Или: «Давай зить месте, пока смерть не разрусит нас». А мы не мозем сказать друг другу нисего. Бедные мы бедные…

– Не грусти. У нас есть сегодняшний день и сегодняшняя ночь. Широкая кровать и даже горячий душ. Это уже немало. А может, и ещё что-нибудь найдётся. Давай посмотрим? Натаха явно надолго в заплыв ушла.

В левом шкафу оказалась мужская одежда – пиджаки, брюки и джинсы, бельё, спортивные костюмы, халат, куртки, фланелевые рубашки, домашние туфли, ботинки… Между полок инсталлирован небольшой сейф. Закрытый, кодовый цифровой замок. Ладно, это потом.

В правом – женская. Платья, юбки, блузки и прочие тряпочки. От их запаха у меня почему-то защемило сердце. Секунду казалось, что вот-вот вспомню – но нет. Отпустило.

– Мне верико, а Натасе маро будет, – разочарованно сказала прижавшая к себе платьице Сэкиль.

В стену встроены два закрытых деревянными резными дверцами минилифта. В одном – стопка полотенец и постельного белья. Наверное, он доставляет свежее взамен использованного. В другом – пусто.

– Это то, сто я думаю? – спросила Сэкиль

– Не знаю, о чём думаешь ты, а я – о жратве.

– Именно, Кэп-сама! Я назму?

Возле поднимающейся вверх дверцы – большая металлическая кнопка.

– Жми!

Кнопка, вдавившись, издала звонкий «Чпоньк!». Сначала за этим ничего не последовало, но когда мы, устав ждать реакции, разочарованно вернулись к осмотру помещения, за дверцей коротко брякнуло.

– Кэп-сама! Неузели мы в раю? – сказала Сэкиль, поведя тонкими ноздрями. – Бозе, как мне, оказываесся, не хватаро рыбы!

На сервировочном подносе – салат из зелени и морепродуктов в стеклянной салатнице, тарелка с большим рыбным стейком, соусница, корзинка с серыми круглыми булочками в кунжутной обсыпке, большой бокал белого вина, вилка и рыбный нож, завёрнутые в салфетку. Рыба горячая, истекает соком и паром, запах умопомрачительный.

– Я пости готова убить вас, стобы созрать это в одиноську! – призналась Сэкиль.

– Очень хорошо тебя понимаю, – вздохнул я, – но давай сначала попробуем так…

Я вытащил поднос с едой и поставил на небольшой столик на колёсиках, случившийся рядом, закрыл дверцу лифта, потом нажал кнопку снова. «Чпоньк!» – сказала кнопка.

– Ого! Чем это пахнет? – спросила вышедшая из ванной Натаха.

Она красная и распаренная, завернулась в большое махровое полотенце.

– Хотела ещё одежду постирать, но решила, что вы меня проклянёте за ожидание. А вы тут, оказывается, не скучаете!

– Не надо стирать, – сказал я, – сунь вон туда.

Показал ей лифт, откуда достал бельё.

-Уверен, Кэп? Это точно прачечная, а не мусоропровод, например?

– Заодно и узнаем…

– Ну да, не ты же без хоботьев останешься. Это Сека может голая ходить и гордиться, а моей жопенью интерьер не украсишь.

– Там в шкафу полно одежды. Мужская на тебя налезет, нам не до гендерных предрассудков.

Звякнул кухонный лифт.

– Охренеть! – завопила Натаха. – Да тут и вино! Алкоголь, божечки, как я тебя хотела!

Поднос сервирован точно так же, как предыдущий.

– Аркогорь есть тут! – сказала Сэкиль, открывая тумбочку.

– Девки-тётки-мужики! Мы в раю! – выдохнула Натаха.

***

Настоящий минибар – несколько бутылок разного вина, бутыль шампанского, водка, виски, пиво, снеки. Как в дорогой гостинице, только этикетки нейтральные – чёрным по белому, без картинок. «Вино красное сухое». «Вино белое сухое». «Вино красное полусладкое». «Вино игристое». И так далее.

– Пиво, пивко, пивцо, пивасик! – Натаха ухватила бутыль «Пива светлого» и заметалась в поисках открывашки. – Даже не просите, не поделюсь!