– Она рьёся вниз, но не рьётся сверху. Хотя это пространство Пенроуза.

– Может, где-то там застряло большое ведро. Потом оно наполнится, и ка-а-ак даст нам по башке!

Настроение наше далеко от позитивного. Сидим. Смотрим в темноту, едва разгоняемую фонариком. Идей нет, сил нет, еды нет. Вода, и правда, льётся, тихо журча в гулкой тишине.

– Не свети в мою сторону, – сказала Натаха и завозилась на краю. Журчания добавилось.

– Осяроватерьная простота манер… – вздохнула Сэкиль, выключая фонарик. – Иногда я ей завидую.

– Завидуй молча. Посмотрю на тебя, когда припрёт.

– Кэп-сама, сто мы будем дерать?

– Да хрен его знает.

Я лёг на спину. Бетон жёсткий, но не холодный. Наверное, на нём можно было бы даже уснуть. Я бы не отказался придавить. Устал я от всего этого смертельно.

Сэкиль прилегла рядом, тесно прижавшись и обхватив рукой.

– Потеснитесь, голуби, – с другого бока притёрлась Натаха. – Знаете, я так заебалась, что хочется шагнуть вниз. Вот прям тянет. Но я туда уже нассала.

– Какая ты послая зенсина, Натаса. И за сто я тебя рюбрю?

– За то, что на моём фоне ты выглядишь красивой.

– Оу, это пости компримент! Но я и так красивая, сама по себе.

– Кто бы спорил… А кстати, что это там, вверху?

Я открыл глаза и пригляделся – сейчас, когда фонарик не горит, в переплетении труб виден слабый свет.

– А ну-ка… – я осторожно встал и пошёл по карнизу вдоль стены.

Оказавшись на противоположной стороне шахты, посветил вверх.

– Сто там, Кэп-сама?

Женщины сидят там, где я их оставил, прижавшись друг к другу. Моральный дух совсем упал – похоже, они достигли того психологического предела, когда уже всё безразлично. Как бы, правда, не сделали глупость какую-нибудь.

– Там что-то упало!

Отсюда я отчетливо вижу свежие задиры и изломы на трубах и, кажется, догадываюсь, откуда они. Фонарик туда почти не достаёт, но…

– Похоже, там выбит большой кусок стены! Это он навернулся вниз и всё поломал. И вот что, барышни, – туда, пожалуй, можно залезть!

Мне пришлось долго тормошить и мотивировать впавших в уныние женщин, потому что они не хотели никуда лезть.

– Слазили уже, сидим вот, с крысами общаемся… – бухтела Натаха.

– Оставьте нас, Кэп-сама! Засем мы вам?

– Забирай Секу, а я тебе нафига? Глупая толстая баба?

– Натаса сирьная, она зарезет, а я так устара…

Угрозами, уговорами, обещаниями и заверениями в том, что мне без них обеих жизнь не мила, кое-как растолкал. Ловкая Сэкиль залезла по трубам и кабельным крепежам без проблем, а вот Натаху мы чуть не потеряли – она сорвалась уже в конце, у самого пролома, я ухватил её за рубаху и чуть не навернулся следом. Несколько секунд думал, что всё, но потом она зацепилась и кое-как вылезла.

– Как вы меня напугари! – сказала дрожащим голосом Сэкиль. – Я узе думара, сто остарась одна!

– Спасибо, Кэп, – Натаха обняла меня так крепко, что захрустели рёбра, – чуть не пизданулась, реально.

Я киваю и придерживаю левой рукой едва не вырванную из плеча правую. Похоже, потянул связки. Натаха совсем не пушинка.

– Блин, Кэп, извини, кость у меня широкая.

– Зопа у тебя сырокая! – не удержалась Сэкиль.

– И жопа тоже… И куда это мы залезли?

***

Помещение, освещённое единственной тусклой лампочкой, недавно стало жертвой какого-то технического катаклизма.

– Тут сто-то взорварось, – констатировала Сэкиль.

– Котёл. Тут рванул котёл. Вот его основание, вот трубы теплообменника, – Натаха показала нечто, похожее не то на произведение авангардного искусства, не то на попытку прокрутить в блендере пачку варёных макарон. – Вот кусок обшивки… А другим куском, похоже, стену как раз и вынесло. Здоровый был котёл, как паровозный!

– Это ты его так? – догадался я.

– Скорее всего. Когда перекрыла байпасы на горячем этаже. Думала, не рванёт, но рвануло. Бывает. Надо было обратные клапана в системе ставить, руки бы поотрывать здешним инженера́м.

– Я вот чего не понимаю, Сэкиль. Допустим, мы в этой… Топологии Пеннивайза…

– Пенроуза, Кэп-сама!

– Да, этого самого. Ничего не понимаю, поэтому верю. Но… почему это все вот так? – я обвел жестом технические руины вокруг.

– А что не так, Кэп? – удивилась Натаха. – Вполне по делу спроектировано. Кроме клапанов. Но они ж не знали, что найдётся кто-то настолько отмороженный, как я?

– Как-то всё это… – я даже затруднился сформулировать. – Просто. Ну, то есть, сложно, конечно, я в этих трубах заблудился бы. Но…

– Кэп-сама, – сказала Сэкиль, – вам казется, сто всё здесь нереарьно? Поэтому дорзно происходить само?

– Что-то вроде того. Никогда не думал, что котлы в аду – это вот так буквально.

– Нет-нет, Кэп-сама, всё не так. Мы едим и какаем, знасит, дорзна быть еда и трубы для какасек. Это называется «консенсус набрюдатерей». Мир устроен так, как устроен, потому сто все знают, как он устроен. Мы не мозем придумать нисего, кроме того, сто узе видери. Мы не мозем увидеть нисего нового, дазе есри это сунуть нам под нос.

– Не понимаю, Секиль. Дурак я.

– Кап-сама, есри кто-то сказет вам, сто он понимает квантовую физику, прюньте ему в граз. Её можно изусять, но понимать нерьзя. Посему фотон ведет себя как ворна или как сястица в зависимости от того, кто на него смотрит? Нипосему. Вот так.

– И всё равно… – упрямлюсь я. – Вот мы поломали какую-то трубу…

– Много труб, Кэп! – возмущается Натаха.

Я отмахиваюсь.

– Это я понимаю – трубу сломали, тут остыло, там нагрелось. Это понятная мне физика, физика говна и пара, я в школе такую учил. Но почему от этого память перестала пропадать?

– У меня есть гипотеза, Кэп-сама. Стобы обойти принцип квантовой неопредерённости Гейзенберга, в квантовых высисритерьных сетях испорьзуют сверхпроводясие кубиты. В резиме сверхпроводимости эректроны образуют бозе-эйнстейновский конденсат, и порусяется синхронность квантовых нейронов. Это позворяет порусять квантовые эффекты на макроуровне. Мозет быть, заморозенный этаз – это сверхпроводяссяя сясть квантового макрокомпьютера. Нарусирась сверхпроводимость – нарусирась синхронность.

– Заодно холодильник со жратвой разморозился, – хмыкнула Натаха. – Его, небось, к этому… Сверхчего-то там пристроили, раз там всё равно холодно. А тепло сбрасывали в систему подогрева воды и всякого такого.

– И к чему это нас приведёт?

– Не знаю, Кэп-сама. Это как с тем котом.

– А что опять с ним не так? Я только-только начал понимать этот парадокс…

– Нет, Кэп! – засмеялась Сэкиль. – Его невозмозно понять, торько описать. Вот, например, сто будет, есри нескорько независимых набрюдатерей открывают коробку с котом, не зная друг о друге? Врияет ри резурьтат первого набрюдетеря на резурьтат остарьных? Действитерьно ри, если один уже увидер кота мёртвым, то другой не мозет увидеть его зивым?

– И как, может?

– На микроуровне – есё как. На макроуровне… Мы ведь видери зивыми тех, кто умирар, да?

– Но Абуто умерла насовсем?

– Наверное да, Кэп-сама. Наверное, потому сто мы всё поромари.

– Да блин! Это ж она и просила!

– Не перезивай, Натаса. Мы не мозем предсказывать будусее, потому сто оно зависит от многих набрюдатерей сразу.

– Да ну вас, – расстроилась Натаха, – пойду лучше посмотрю, что тут есть. Всё ещё не помню, чем занималась до всего этого, но жопой чую – трубы мне как родные! Бывают бабы-теплотехники, Кэп?

– Бабы, Натах, бывают что угодно.

– А я кое-сто вспомнира, Кэп. Но сто-то меня это не радует.

– Не хочешь – не рассказывай.

Сэкиль задумчиво походила туда-сюда, потом присела на трубу, вздохнула и сказала:

– Одназды, Кэп-сама, я дорго-дорго искара работу. Я математик, специализируюссийся на квантовых высисрениях и обсей топорогии. Не самая востребованная спесиарьность. У меня росла дось, меня оставил муз, мне быри осень-осень нузны деньги.

– Тебя бросил муж? – удивился я. – Такую умную и красивую?