– Какой кот, Джиу? Чеширский? – кажется, наш диалог начал скатываться в кэролловский абсурд.

– Шрёдингера. Вы сейчас Наблюдатель, понимаете? Пока вы не знаете, кот может быть жив или мёртв. У него неплохие шансы вылезти из коробки, пожрать и полежать на тёплом. Жить долго и счастливо. А когда вы узнаете, волновая функция сколлапсирует, кот окажется в одном из возможных состояний. Окончательно. Вы это чувствуете, на самом деле, поэтому, например, не ищете Марту, не пытаетесь пообщаться с выпускниками, не выясняете, чьего сына растите, избегаете думать, откуда у вас дочь.

– Не многовато ли ты про меня знаешь?

– Пока вы смотрите Дораму, Дорама смотрит вас.

– И причём тут кот Шрёдингера?

– Я и есть этот кот. Один из. В коробке может быть сколько угодно котов. При этом кот может знать о Шрёдингере, но Шрёдингер не может знать о коте. Жизнь полна парадоксов.

– Ты сейчас не жива и не мертва? Интересная аналогия…

– Это не аналогия, а самая что ни на есть буквальная правда. И я, и моя команда, и наши родители… Ну, кроме Отуба. Её коробку, вы, к сожалению, открыли.

– Не припоминаю такого.

– Значит, вот-вот откроете. Это называется «ситуация с отложенным выбором». Когда будущее наблюдение влияет на прошлое событие. Кот становится жив или мёртв не в тот момент, когда вы открыли коробку, а когда решили её открыть.

– А я могу передумать?

– Только если знаете, в какой именно коробке кот. Вы каждый день открываете кучу коробок, не зная, что там. Однажды находите дохлого кота. Но он умер, когда решение было принято.

– Мне жаль, Отуба. Я бы извинился, но не очень понимаю, за что именно.

Темнокожая девчонка только мрачно зыркнула на меня из-под дредов.

***

– Комнаты готовы, – сообщила вернувшаяся Настя. – Но я сейчас лопну от любопытства.

– Тогда отойди подальше, забрызгаешь, – недовольно сказала Отуба. – Лекций не будет, автограф-сессии тоже.

– А ты и правда такая бука, как в Дораме! – восхитилась дочь. – Вау!

– Бубука… – буркнула Отуба. – Пошли спать, это был тяжёлый день.

Настасья повела их в комнаты, а я торопливо налил виски. Надо успеть выпить, прежде чем она вернётся и посмотрит на меня укоризненным взглядом, застав со стаканом в руке.

– Нетта, душа моя, какого хрена творится? – спросил я, отхлебнув хорошенько.

– Антон, не спрашивай. Я ведь тоже кот в коробке. Мяу. Однажды ты её случайно откроешь и выбросишь то, что от меня осталось, даже не поняв, что это было.

– И сколько вокруг меня коробок с котами?

– Все. Причём в одной из них сидишь ты сам.

– Ничего не понимаю, Нетта. Я тупой. Я на журфаке учился. Мне эта квантовая физика…

– Ничего, – засмеялась она своим тихим шёлковым смехом, – я люблю тебя не за это.

А я подумал, что если я и кот, и Шрёдингер, то, открыв очередную коробку, однажды загляну в свои мёртвые глаза. Почему в моих коробках коты оказываются исключительно дохлые? Жаль, в теории вероятности я тоже не силён.

– Убирай стакан, – сказала Нетта, и её силуэт истаял, – Настя возвращается.

Я выхлебал одним глотком оставшийся виски и убрал посуду в тумбочку. Веду себя как какой-нибудь алкоголик. Но я ведь не он?

Правда?

***

– Отец!

– Я этот человек.

– Тебе не кажется, что ты мне должен пару объяснений?

Интересно, она тоже кот в коробке? Что я увижу, неосторожно сдвинув крышку? Хочется отрезать себе руки, чтобы нидайбог.

– Настасья, ты счастлива?

– Интересная попытка сменить тему разговора. А как ты думаешь, пап? Я счастлива?

– Думаю, что счастливые люди не изучают психологию. Только те, кто ищет объяснение, почему они несчастны.

– Я не несчастна сейчас. Но это результат сознательных усилий и долгого труда. Стартовая позиция была не очень.

– Я такой плохой отец?

– Ты никакой отец. Извини. Это не претензия. Ты такой, какой есть. Ты никогда не обижал меня специально. Ты всегда желал мне добра – в твоём понимании такового. Ты не давил на меня и даже старался быть деликатным. Я люблю тебя. Но ты не умел быть отцом и до сих пор не научился. Михе тоже будет что рассказать психотерапевту, когда он вырастет.

– Я люблю его. И тебя.

– Я знаю. Никогда в этом не сомневалась. Но иногда хотелось видеть что-то кроме готовности за меня убить.

– Папа страшный и ужасный?..

-…Люди все боятся папу! – подхватила Настя.

Надо же, помнит. Этот стишок она сочинила, когда ей было десять. Теперь его обожает Миха. Наверное, я с самого начала был так себе родитель. Прошли те простые времена, когда от отца требовалось всего лишь отмудохать дубиной тигра.

– Если ты закончил с запоздалыми родительскими рефлексиями, может быть, объяснишь, что у нас делают актёры из Дорамы?

– Проблема в том, Настюх, что это не актёры…

Всё-таки у меня не только красивая, но и очень умная дочь. Она не стала переспрашивать и удивляться, а села и задумалась.

– Если они не актёры, то кто же тогда мы? – задала она именно тот, единственно правильный, вопрос.

Жаль, ответа на него у меня не нашлось.

***

На пробежке меня догнал мотоцикл. Винтажный, красивый, громкий, с коляской. Не разбираюсь в моделях, но сам по себе бензиновый двигатель сейчас способен разорить на одних налогах.

– Это мамкин, – небрежно бросил управляющий им Степан. – Она коляску привинтила, когда я родился.

Мотоцикл покатился рядом, приятно рокоча мотором на низких тонах. В коляске сидит, завесившись дрэдами, мрачная Отуба, сзади Степана пристроилась, небрежно свесив ноги на одну сторону, Джиу.

– Не слишком заметно? – спросил я её.

Девочка спрыгнула с мотоцикла и легко побежала рядом.

– В самый раз. Есть время прятаться, есть время блефовать. Пусть думает, что мы не боимся.

– Спрашивать, кто именно, нельзя?

– Ты знаешь ответ.

– Он звучит как хлопок одной ладони? – меня всегда бесит, когда начинают делать сложные лица и отвечают на вопросы аллегориями.

– Именно.

Она звонко хлопнула ладошкой по кожаному сидению:

– Езжайте, Стёп, работаем по плану.

Мотоцикл рыкнул, набрал скорость и укатил вдаль.

Мы с Джиу какое-то время бежали молча, почти касаясь локтями, и я не выдержал первым. Ещё одна пробежка похерена.

–Что тебе надо, странное ты создание? – спросил я, останавливаясь.

– Ты знаешь, что.

– Я работаю над этим.

– Чем больше ты тянешь, тем больше коробок откроется. Тебе не жалко бедных пушистых котиков? – она сложила руки кошачьими лапками, прижала их к груди и сделала жалостные глазки.

Вышло очень трогательно.

– Чертовски жалко, – вздохнул я, – да и надоело смертельно.

– В том то и дело, что смертельно. В том-то и дело.

На этой оптимистической ноте мы расстались. Джиу пошла «работать по плану», каким бы он ни был, а меня ждал очередной сеанс мозголомки.

Как бы Наблюдателю так извернуться, чтобы вообще никаких коробок не открывать?

***

– Помоги открыть! – бросил мне Микульчик. – Не видишь, заело!

У капсулы надрывается тревожный зуммер, панель пылает красным, на ней скачут какие-то цифры. Даже мне понятно, что так быть не должно.

– Да быстрее же!

Наверное, это должны делать какие-то специальные люди, но, когда взвыл сигнал, мы с Микульчиком шли по коридору мимо.

– Блокировка, блокировка, да чёртова блокировка же… – приговаривает доктор, стуча маленьким кулачком по кнопке аварийного открывания.

Я же просто берусь за ручку, приседаю и со всей дури тяну вверх. Раздаётся хруст, щелчок, крышка поднимается. Иногда удобно быть тупым, но сильным.

Худая, почти безгрудая чернокожая женщина лежит в мягком силиконовом чреве. Она обнажена, лицо её безжизненно, ключицы и кости таза выпирают, в руки вживлены системы питания, лобок закрыт системой выведения. Она как будто шевелится, но это работают контактный миостимулятор и противопролежневый массажёр.

– Вытаскивай, вытаскивай! – суетится Микульчик.