Из лап судебной и психиатрической системы я её выгрыз буквально зубами. Пришлось идти на стыдную сделку, то есть согласиться на компромиссы по обвинению. Но я её даже под домашний арест на время следствия не дал посадить. Любое ограничение свободы искалечило бы ребенка окончательно. Она была хрупка, как замороженный мыльный пузырь. Я принял личную персональную гражданскую ответственность, хотя все, включая доктора Микульчика, говорили, что девочка непременно сорвётся, и я загремлю под фанфары. Но я видел перед собой человека, пережившего пять лет ада, и верил, что три года нормальной жизни до совершеннолетия она тоже как-нибудь одолеет.

Не ошибся. Хотя мешки в спортзале теперь приходится менять в два раза чаще, и поводов меня не любить в городе стало на один больше. Среди местного бомонда все так и остались в уверенности, что «проклятый Аспид подставил невинных людей ради очередной малолетней ведьмы», и никакие доказательства, от которых у присяжных вставали дыбом волосы во всех местах, для них ничего не значили. Все знают, что Аспид – что-то вроде злого колдуна. И детей он не зря собирает самых оторв, там поди секта какая-то…

Иногда удивляюсь, что меня не линчевали под фейерверк и народное ликование. Возможно, это ещё впереди.

– Карина, хватит. Нельзя работать на одной злости, надо учиться технике. Кто ещё не размялся – разогреваемся, ребята, и переходим к тренировке. Младшая группа – налево, старшая – направо. Для начала десять кругов. Побежали!

***

Доктора Микульчика я нашёл на крыше. У него там стоит пара шезлонгов, столик, холодильник, навес на случай дождя. Когда рабочий день заканчивается, он поднимается туда и «медитирует на закат». Бухает то бишь.

– Присаживайся, Антон, – любезно пригласил неизменно вежливый доктор. – Как твоё душевное?

– Спасибо, терпимо в целом. Бросаюсь на людей не чаще обычного.

– У тебя синяк?

– Где?

– Вот.

Я пощупал скулу.

– Похоже, да. Я и не заметил. Молодец, девочка.

– Растут ученики?

– Или я теряю форму. Вот, скоро сорок.

– Отмечать планируешь?

– Не хотел, но…

– Дети настояли?

– Да, не смог отказать.

– Ничего, это правильно. Дай им возможность выразить своё отношение.

– В смысле на стол насрать?

– А ты бы на их месте поступил именно так?

– Я на своём поступил именно так, однажды.

– И сколько тебе было?

– Не помню. Тринадцать? Четырнадцать?

– Поймали?

– Нет. Но все знали, что это я, и я получил изрядных пиздюлей.

– А почему знали?

– Потому что, а кто же ещё?

– Ты всегда был таким… Нонконформистом?

– Я был маленьким, глупым, злым и на всю башку ёбнутым. И не надо мне вот этих подходов. Я не хочу «поговорить об этом».

– Ты зря отказался от терапии.

– Я вырос в убеждении, что человек должен со всем справляться сам.

– А если он не может? Не хватает сил?

– Значит, он слабак. Слабаком быть плохо.

– То есть человек, который не может в одиночку поднять бетонный столб, слабак? Он не должен просить о помощи?

– Микульчик, это фигня. Если не можешь поднять столб – заработай денег и найми кран. Но бегать с криками: «Боже, я не могу поднять столб, это меня фрустрирует, помогите мне принять это!» – херовый вариант.

– У тебя странные представления о терапии.

– А у тебя странные представления обо мне.

– Ладно, не будем о тебе. А о чём будем?

– О продаже лечебницы. Это правда?

– Увы и ах. Или просто увы. Или просто ах. Я ещё не решил. Хочешь?

Доктор достал из холодильника бутылку красного вина. Я предпочитаю виски, но отказываться не стал. Иногда в жизни нужно разнообразие.

– И кто покупатель?

– Кто-то с очень большими деньгами. Но всё чисто и законно. Город может продать, они могут купить.

– А как же ты?

– А я остаюсь. Они не будут закрывать лечебницу, наоборот, хотят её расширить и дофинансировать. Лично я буду получать какую-то космическую сумму, боюсь даже о ней думать сейчас.

– А зачем им это? Почему Жижецк?

– Потому что Кобальт Системс семь лет назад оснастила нашу клинику эксклюзивным медицинским вирт-оборудованием. Их очень интересует мой уникальный опыт по выведению из комы жертв… Э…

– Отравления неизвестным нейротоксическим агентом, – напомнил я ему официальную версию.

– Именно, – отхлебнул из бокала Микульчик. – Отравления.

Я последовал его примеру. Вино неплохое.

– То есть, ты доволен?

– Спроси меня об этом через годик. На бумаге выглядит красиво.

– А зачем им «Макар»?

– Я не спрашивал. Но, думаю, из-за вашего оборудования. У вас три экспериментальных вирт-капсулы с расширенным функционалом. Таких нет вообще нигде.

– Так мы ушибков там лечим, они нам нужны.

– Ушибков у вас заберут. И, строго говоря, правильно. Вы не лечебное учреждение.

– Строго говоря, они и не больные.

– Вопрос подхода. Как наблюдающий психиатр, я могу признать их подлежащими обязательной госпитализации в любой момент. Все формальные поводы наличествуют.

– Им станет хуже. Может быть, необратимо.

– Поэтому я этого и не делаю.

– Больницу город может продать или акционировать. Но «Макар» нельзя продать без согласия попечительского совета. Ты же меня поддержишь?

– Нет.

– Нет? Почему?

– Во-первых, меня немедленно вышибут из клиники. Из уже их клиники. Мне на это очень толсто намекнули.

– А во-вторых?

– А во-вторых, твоя одержимость детдомом не идёт никому на пользу.

– Вот сейчас не понял.

– Твоя активность вышла далеко за рамки служебных обязанностей. Ты не просто директор детдома, ты одержимый. Ты готов драться за каждого несчастного подростка в городе. Насмерть драться, забыв про всё, включая собственных детей. У тебя репутация совершенно недоговороспособного человека, у которого от слезинки ребёнка планка падает и глаза заволакивает багровая тьма.

– Микульчик, не гони. Ты пьян и сильно преувеличиваешь.

– Я не сильно пьян и не сильно преувеличиваю. А тебе бы стоило задуматься, почему ты ведёшь себя так.

– Может, потому что это моя работа?

– Напомню, ты – не педагог и не психолог. Ты вообще по образованию журналист, то есть дилетант широкого профиля. Должность у тебя чисто административная. Как директор ты должен следить, чтобы стены вовремя штукатурили, продукты были свежими, постельное бельё – чистым, и бюджет сходился. То, что ты взял на себя всё, от успеваемости до психологической реабилитации воспитанников, – вообще-то полное безобразие. Ты просто некомпетентен. Это не говоря уже о том, что ты психически неустойчив и отказываешься от терапии. Тебе это сходит с рук только потому, что это Жижецк, где традиционно плюют на федеральные правила. Ну и потому, что городской бюджет рад не оплачивать тебе полный штат. Дети живы-здоровы? Приход с расходом сходится? Ну и ладно, крутись там как хочешь, лишь бы претензий к городской администрации не возникало.

– Микульчик, ты к чему клонишь-то?

– Антон, подумай, почему для тебя это больше, чем работа. Намного больше. Кого ты пытаешься спасти на самом деле?

– Иди ты нахуй, Микульчик, – сказал я и ушёл.

Ничуть не обидевшийся доктор помахал мне вслед пустым бокалом и полез в холодильник за следующей бутылкой.

***

– Нетта, к чёрту, меня ни для кого нет на два часа, – сказал я, вернувшись. – Если нас будут брать штурмом, лейте кипящее говно со стен и отпихивайте лестницы швабрами.

– Слушаюсь, мой генерал! – Нетта откозыряла, материализовав на своей прелестной головке белый с золотом кивер. – Будем держать оборону!

А я пошёл к сыну. Надо исполнять обещания. На два часа в день я принадлежу только ему.

Глава 9. Кэп