Вскоре они вышли на широкую улицу, в конце которой за открытыми воротами пылало множество ярких огней, бросая вызов ночи. Первое, что поразило Уртреда, был запах — тот самый, что стоял в покоях Вараша: тяжелый мускусный запах стручков леты. Казалось, будто это горящие свечи испускают его, наполняя холодную ночь странным пьянящим теплом.

— Что это за место? — прошептал Уртред.

— То самое, куда мы идем. — И Сереш без дальнейших объяснений двинулся вперед, а Уртред за ним. Теперь он различил на каменном фризе ворот множество нагих тел, переплетенных в самых немыслимых позах. Уртред, хотя никогда еще не видел подобного, догадался, что это за дом: храм, посвященный богине плоти Сутис.

— Сюда ты меня и вел? — недоверчиво спросил он.

— Куда же еще? Ты у нас святой — Червь вряд ли станет искать тебя тут! — Уртред раскрыл было рот, чтобы возразить, но промолчал. Приходилось согласиться, что Сереш рассудил здраво: это последнее место в Тралле, где может скрыться разыскиваемый жрец. — Только не с парадного входа, — шептал Сереш. — Эта твоя маска так и бросается в глаза. Ступай за мной! — Сереш перескочил через лужу и, низко пригнувшись, нырнул в боковой переулок, идущий вдоль храмовой стены. Уртред шел следом, не зная, что еще предстоит ему испытать в эту невероятную ночь.

После разговора с Талассой Маллиана пустилась блуждать по своим владениям, точно дикая кошка. Она кралась по коридорам храма, готовясь уличить кого-нибудь из женщин в нарушении правил — будь то делом или словом. Но жрицы, наученные горьким опытом, старались ей не попадаться. Чуя это, Маллиана еще пуще бесилась. Зловеще шурша черным плащом, она шла по коридору в заднюю часть дома.

Кот, мало беспокоясь о настроении своей хозяйки, крался за ней, прыгая на волочащийся край плаща и в последний миг отскакивая. Наконец, увлекшись охотой, он вцепился в подол когтями. Маллиана, почувствовав толчок и тяжесть едущего за добычей кота, обернулась и отдернула плащ, с размаху грохнув кота о стену. Дальше она пошла и вовсе чернее тучи. Кот, присмирев и жалобно мяуча, теперь куда осторожнее последовал за ней. Но если он своим смирением надеялся подольститься к хозяйке, его ожидало разочарование.

Одна из женщин прошмыгнула мимо верховной жрицы, прижимаясь к стене. Маллиана почувствовала минутное удовольствие, видя, как та придерживает браслеты, чтобы их звяканьем не раздражать начальницу. Но это чувство быстро прошло, и Маллиана дошла до конца коридора с растущим неудовольствием.

Здесь было тихо — лишь капли падали с крыши да вдалеке, в зале, играла лютня. Все было, как всегда, в храме Сутис — ничего не изменилось за пятьдесят лет, проведенных Маллианой в его стенах. Все здесь подчинялось двум вещам: доставлению удовольствий и получению десятины. Но теперь, когда Маллиана постарела и подурнела, все уловки, интриги и лживые слова приобрели для нее вкус праха. Пятьдесят лет пошли прахом.

Она знала, что никогда не покинет этого места — не выйдет отсюда, пока сердце не остановится или солнце наконец не погаснет окончательно. Тем временем власть оставалась ее единственной отрадой, а потеря власти — самым большим опасением. В этот вечер Маллиану мучило то, что она навсегда теряет власть над Талассой. Утешало лишь то, что в полночь девушку, если только чудо ее не спасет, отдадут князю Фарану. А Маллиана за эти семь лет навидалась достаточно, чтобы знать: мучить других для Фарана так же естественно, как дышать. Да, Фаран быстро отнимет у Талассы то, чего давным-давно лишили саму Маллиану: юность, красоту и надежду. Все это дочери невинности — когда их мать умирает, они пытаются выжить на горьком молоке человеческого естества.

Но легко ли вот так взять и отдать Талассу? Не заклеймив ее позором до самого смертного часа? Но что можно выдумать после всего, что вынесла Таласса за эти семь лет... Юнец и старик, калека и больной — со всеми Таласса имела дело, если не по доброй воле, то и без жалоб.

Кроме тех ночей, когда ее призывал к себе князь Фаран. В первый раз Маллиана сама отправилась с ней — ночной визит в храм Червя возбуждал верховную жрицу, и она надеялась увидеть укус, который прервет жизнь Талассы, заразив ее горячкой, не излечиваемой ничем, кроме живой крови или смерти.

Но посыльный сказал Маллиане, что князь не намерен пить кровь — он хочет лишь ласкать. Маллиана только плечами пожала: неужто живой мертвец ограничится одними ласками? Носилки Фарана прибыли за ними глубокой ночью. Таласса, к разочарованию Маллианы, не издала ни звука, когда стражи пришли за ней, хотя ее нянька подняла было крик. Но утихомирить старую и слабую Аланду не составило труда.

Затем последовала сцена в подземелье глубоко под храмом, где обитает Серая Плесень. Там горела всего пара мигающих факелов, и Маллиану одолевал страх в этой комнате, так близко от пьющих кровь — не сцапают ли и ее заодно? Но ее оставили одну во мраке, отнесясь с пониманием к ее нездоровому любопытству. Фаран, сопровождаемый своей темной свитой, явился, точно призрак, из какой-то потайной двери, наполнив воздух запахом плесени. Прислужники, раздев Талассу и заковав ее в цепи, поспешили удалиться. Нагая, дрожащая девушка повисла на цепях, покачиваясь и задевая ногами пол, — тело ее казалось безжизненным, словно она уже умерла. Верховная жрица затаилась во мраке, ожидая, что будет дальше.

Фаран, взмахнув плащом, как летучая мышь крыльями, сбросил его и обнажил жилистое, мертвенно-белое тело. Князь был прекрасно сложен, только кожа у него совсем высохла и обтягивала наподобие сохнущих в дубильне шкур твердые, как дерево, мускулы. С этим великолепным телом плохо сочетался крошечный, сморщенный, белый член, притаившийся, как червяк, меж мраморных ляжек. Подойдя к Талассе, Фаран раздвинул коленом ее ноги. Она осталась безучастной, как труп, когда он взял в ладони ее груди, гладя молочно-белую кожу своими иссохшими пальцами и дыша ей в ухо.

До Маллианы дошел его шепот:

«Я знаю, мое дыхание не слишком свежо, но все же поцелуй меня». После этих слов Таласса, доселе недвижимая, замотала головой из стороны в сторону, мерцая в тусклом свете золотом волос. Фаран, запустив руку в ее локоны, запрокинул ей голову, выпятив горло, и рот его наполнился слюной. Тогда из мрака внезапно возникли двое прислужников и оттащили князя прочь, стараясь делать это не слишком грубо. Фаран пожирал взглядом голубые вены на шее Талассы, словно жаждущий в пустыне, все время, пока его оттаскивали и снова закутывали в плащ. Потом слуги вместе с Фараном растворились во тьме столь же бесшумно, как и явились.

Маллиана осталась недовольна: ведь она пришла сюда полюбоваться унижением Талассы, а возможно, и смертельным укусом. Вместо этого слуга вынес ей увесистый кошелек с золотом. На ее вопрос, доволен ли Фаран, слуга велел ей идти прочь, сказав, что встреча будет повторена в будущем месяце.

Маллиана почувствовала себя замаранной, словно это она висела на цепях, а не Таласса, которая, когда Маллиана набросила на нее плащ, впала в близкое к столбняку состояние. Словно это ей, верховной жрице, нанесли оскорбление. Храмы Сутис и Исса определенно сродни: оба придают первостепенное значение плоти, только Сутис печется о ее ублажении, а Исс — о ее сохранении. Однако всякая плоть слаба, и Маллиана поняла с годами, что свободен лишь тот, кто способен выйти за стены телесной тюрьмы. За эту-то свободу Маллиана и ненавидела Талассу пуще всего.

Теперь, в ночь своей горчайшей утраты, Маллиана снова думала о князе Фаране: неужто он решился после нескольких лет воздержания наконец вонзить зубы в чистые голубые вены Талассы, впрыснув яд ей в кровь? Или он будет держать ее при себе, словно жаждущий, глядящий на чашу с рубиновым вином, не касаясь ее, ибо предвкушение слаще насыщения? Маллиана подозревала, что потому-то он так и очарован Талассой: после двухсот засушливых лет только эта неутоленная страсть и поддерживает в нем жизнь. Он каждый раз колеблется на краю, мо никогда не дает себе воли.