В Уртреде все омертвело, и он ничего не чувствовал. Он посмотрел на лицо старика при свете фонаря и отвернулся. Джайал уже ушел вперед по прорубленном им тропе.

— Нельзя хоронить его здесь, — сказал наконец Уртред. Все его существо восставало против мысли о похоронах приверженца Ре в сырой болотной земле. — Священные птицы не слетают на топкие низины, и Фуртал в День Воскресения достанется Червю.

— Не бойся, жрец, — подавив слезы, сказала Аланда, — мы поднимем его туда, где вода не коснется его тела.

Мягко высвободившись от Талассы, она расправила плащ и этим будто вернула себе прежнюю уверенность. Повернувшись к зарослям камыша, она протянула руки ладонями вверх— и растения начали сгибаться и переплетаться, образуя четыре столба по краям прямоугольника. Потом верхнее пространство между ними перехлестнули зеленые побеги, за ними последовали более толстые стебли — и вскоре на столбах возник прочный помост.

А среди камыша и травы на нем вдруг расцвели шиповник и эглантерия.

Никто за все это время не произнес ни слова — не было надобности в словах и теперь. Уртред поднял старика на руки. Тот весил не больше ребенка, и его лысая голова тоже походила на младенческую — так безмятежно он спал. Уртред с благоговением возложил старика на помост.

— Пусть найдут тебя птицы Ре, — молитвенно произнес жрец, — пусть они, насытившись тобой, отнесут тебя к Ре, дабы он хранил твое тело вплоть до Возрождения. И да сделает сияние Ре светлыми твои дни в раю. И да услышат твою лютню во Дворце Белой Розы.

Уртред почти не знал старика, но слова заупокойной молитвы застревали у него в горле. Он отвернулся, не в силах смотреть на заплаканные лица женщин, и поплелся по тропе за Джайалом — вся бодрость покинула его, и губы шептали мольбу о скором пришествии рассвета.

Со своего наблюдательного поста на вершине храма Исса князь Фаран смотрел на увитые туманом болота и на светящееся небо. Ему удалось спуститься с пирамиды Маризиана без дальнейших повреждений. Кое-кто из Братьев все еще оставался около нее, но от живой стражи не осталось и следа. Теперь по всем городским стенам стояли караульные — живые мертвецы, способные подметить малейшее движение в темноте. Но за тот час, что Фаран провел здесь, никто еще не заметил Талассы с ее спутниками — а скоро станет поздно. Не пройдет и часа, как на равнину хлынет свет из-за восточных гор: Ре освободится от ночного плена в чертогах Исса, а Фарану вместе с Братьями придется укрыться во мраке подземелий.

И блажен будет тот, кто укроется от дневного света: увиденное Фараном в городе напомнило ему картины семилетней давности. Трупы, белые как мел, порой растерзанные на куски, валялись на улицах. Повсюду клубился дым и летали искры от горящих домов. При переходе через храмовую площадь Фарана смутил высокий воющий звук из храма Ре, объятого пламенем. Это был многотысячный вопль тех, кто сгорал заживо в святилище. Их кровь не достанется Братьям, и многие, вставшие ныне из могил, так и не утолят своей жажды.

Виновница всех несчастий Братьев, Маллиана, закутавшись в плащ, взятый с мертвеца, всю дорогу жалась к Фарану. Несытые вампиры принюхивались к ней, желая избежать второй смерти ценой ее крови. Фаран мог бы отдать ее им, но это было бы слишком просто: он питал иные намерения относительно верховной жрицы Сутис. Колдовство Голона вновь удержало упырей на расстоянии. Другой их спутник, тень Джайала, словно бы не имел запаха — вампиры относились к нему как к одному из своих, не как к живому. Здесь была какая-то тайна, но Фаран собирался раскрыть ее позднее — после того, как найдет Талассу. Выбравшись из гробницы, этот человек, казалось, преодолел свой страх, и легкая улыбка играла на его рваных губах. Но его книга, книга Иллгилла, была теперь у Фарана, и князь, опять-таки позднее, намеревался допросить его о ней. Сначала нужно найти Талассу.

Сейчас они все стояли на вершине пирамиды Исса, обвеваемые ветром с гор, которые делались все виднее с приближением рассвета. У Фарана невыносимо ныла культя руки — каждый порыв ветра резал ее как бритвой; ничего подобного он не испытывал со времен своей первой смерти. Но глаза его, несмотря на это, продолжали неустанно обшаривать болота вокруг города. Хотя здесь, наверху, бушевал ветер, внизу по прежнему лежал густой туман. В нем блуждали болотные огни, делаясь все тусклее в серых проблесках рассвета.

Фаран, в который уже раз, выругался. Неужто Таласса погибла в гробнице? Фаран воочию видел силу Голоновой ворожбы и не сомневался, что демон копит мощь для последнего сокрушительного удара. Да, она могла погибнуть — но как знать? Жрец и старая ведьма, что сопровождали ее, вряд ли сдались бы так легко.

В этот миг снизу подал голос одни из караульных. Фаран поспешно перешел на ту сторону, откуда раздался крик, и стал вглядываться в темноту. К юго-западу от него светилась пирамида черепов, а к ней медленно двигался крохотный красный огонек. Меч Иллгилла — оружие, скинувшее его, Фарана, в яму! Он снова взглянул в небо: в серой полосе над Ниассейским хребтом появились белые проблески. Погоню на болотах застанет рассвет — Таласса уходит!

Он снова выбранился. Да, она ускользает от него — это невыносимо. Лучше бы ее растерзали на куски Братья, чем дать ей наслаждаться свободой без него.

Вскочив на парапет с безумием в душе, он посмотрел на храмовую площадь. В тени, подальше от огней, кишели Братья — все, сколько было их в Тралле с тех пор, как Червь сделал свой первый укус. Раньше Фаран думал, что в катакомбах их около двух тысяч, но внизу, казалось, их было куда больше, тех, кто умрет второй смертью на рассвете, поскольку в городе не осталось ни единой капли крови. Сколько их там? Пять тысяч, а то и больше — и это только на площади. Еще тысячи, без сомнения, рыщут по улицам и катакомбам, вынюхивая кровь, пока свет дня не убил их.

Фаран сохранил достаточно сил, чтобы перекрыть голосом гул пожара и вой ветра. Его слова разнеслись далеко над пепелищами и пылающими домами, неся тем, кто его слышал, последнюю надежду на вечную жизнь в смерти:

— Братья! В Тралле нет больше крови. Вы видите — луна почти закатилась. Ре сызнова вырвался из пут нашего владыки. Но к югу от городских ворот, где я угасил Огонь на поле битвы, еще есть кровь. Ступайте туда, Братья, пока не настал рассвет, и пейте досыта во имя Исса, не щадя никого!

Ропот пробежал по толпе вампиров, и все скопище, колыхнувшись, повалило к воротам цитадели.

Фаран ощутил в глазу какую-то влагу и вытер ее уцелевшей рукой. Слеза. Единственная слеза за полтораста лет. Никогда он не стиснет в руках мраморно-белой шеи Талассы, никогда не ощутит ее сладкой, как ягода, крови на своих губах, никогда не овладеет ею. Братья в своей бессмысленной похоти растерзают то, чем он так дорожил...

Он подумал, не последовать ли за Братьями, презрев близость рассвета. Что из того, если восходящее солнце обратит его в пар? Все лучше, чем эта достойная осмеяния полужизнь, когда он не может иметь ничего, что искренне желает. У Фарана вырвался мучительный стон, и он заскрежетал зубами так, что рот наполнился костяной крошкой.

Голон, говоря ему что-то, помог сойти с парапета. В помрачении Фаран позволил чародею увести себя внутрь пирамиды. Там ожидал Калабас, окутавший плащом изувеченную руку князя. Не все еще потеряно — у него есть книга Иллгилла. Где бы ни был его враг, Фаран найдет его. Семь лет он ждал — теперь он отправится в путь и навсегда угасит Огонь.

Он лишился Талассы, но в его жизни еще оставалась цель. В запасе у него вечность — или время, оставшееся до угасания солнца. И он добьется успеха.

На болотах становилось все светлее. Путники выбрались из высоких зарослей камыша, и туман быстро редел под ветром, задувшим с востока. Показалась дорога — белая от костей близ моста через ров и бурая дальше. Слева в жемчужно-сером свете мерцала пирамида из черепов — ярче в этот предрассветный час, чем в сумерки.