— Вы правы, — согласился Оле. — Ни одна известная раса никогда не мостила больше десяти акров в одном месте. Древние вавилоняне…

— Заткнись, Оле. Продолжайте, доктор.

— Пожалуй, на этом все. Дрейк лучше меня изложит остальное.

— Но вы еще не сказали, что заставило вас проглотить наживку в Сан-Франциско.

— Ваша маринованная рептилия.

— Так не пойдет. Вы только что говорили, что весь ваш хлам не стоит и полцента по сравнению с реальной вещью, за которой вы охотитесь.

— Я преследую цель своей жизни. Это вас удовлетворяет?

— Совершенно. Какова цель вашей жизни?

Доктор засмеялся.

— Да вы морской юрист похитрее Оле! С тем же успехом я могу рассказать вам всю свою историю целиком и покончить с этим. А после Дрейк сможет поведать вам что-нибудь стоящее.

Лейн на миг задумался.

— Все это началось, — продолжал он, — когда мне было около десяти лет. Тетя подарила мне на Рождество экземпляр замечательного научного романа Мэри Шелли — жены поэта, — идея которого основана на искусственном сотворении жизни.

— Я читал его, — нетерпеливо перебил Оле. — Это шедевр. Прямо как в кошмарном сне. «Франкенштейн» — так называется книга.

— Большинству читателей, у которых есть хоть немного мозгов, эта история нравится. Как минимум, это полет воображения, что уже очень много в мире прозаичных, озабоченных сексом зануд. Что ж, эта книга определила ход моей жизни. Вспомните, Оле, как герой романа создает живое существо из химикатов. Это существо было не простой амебой, а сложным, высокоорганизованным чудовищем, наполовину человеком.

Я ничем не умалю значение увлекательной истории миссис Шелли, если скажу, что такое невозможно. Сегодня мы точно это знаем. Благодаря простому смешению химических веществ, как сделал ее герой, невозможно сотворить сложное, высокоорганизованное живое существо.

С другой стороны, не исключено, что из химических веществ удастся создать коллоид — своего рода желе или клееподобное вещество, обладающее некоторыми из основных свойств живой материи. Хотя до сих пор ни один химик или биолог этого не сделал, это не является абсолютно невозможным. Но хочу подчеркнуть, что создание такого коллоида было бы несравненно более легким подвигом, чем тот, который лежит в основе истории миссис Шелли.

Мы можем увидеть относительную сложность этих двух методов на примере из другой области. Первые дикари убивали друг друга, швыряя голыми руками камни. Мы уничтожаем друг друга оптом с помощью различных изобретательных и дьявольских приспособлений, в том числе чрезвычайно сложных машин. Так вот, существует гораздо больший разрыв между клееподобной субстанцией, имеющей некоторое сходство с живой материей, и простейшим организованным живым существом, чем между обломком камня, летящим по воздуху, и торпедой, управляемой по беспроводной связи.

Но все это ремарки в сторону. Самым важным для меня в книге миссис Шелли было то, что возрасте десяти лет она пробудила мое воображение. Я твердо решил стать ученым. Целью моего существования должно было стать сотворение жизни. Я считаю, что это самое главное приключение.

Затем, позже, изучая кое-что из науки, получая образование в неурочные часы, я ясно увидел, что был в миллионе миль от своей цели. А еще позднее, углубившись в естественные науки, я понял, что мой честолюбивый план был фантастической мечтой.

Я видел тогда и вижу сейчас, что если человеческим существам суждено создать жизнь чисто искусственными средствами, то это произойдет не в нашем поколении, не в нашем столетии и, возможно, не в ближайшие два столетия. В том, что в конце концов это будет сделано, у меня нет ни малейшего сомнения. Но до сих пор нам не удалось даже точно сформулировать проблему.

Когда мы точно узнаем, что именно мы ищем, мы это найдем. В настоящее время мы не имеем даже научного определения жизни, которое было бы чем-то большим, чем схоластическая мешанина слов. Следовательно, хотя многим из нас может казаться, будто мы знаем, что ищем, на самом деле мало у кого есть подготовка, способности и научный такт, чтобы искать это разумно. Люди, которые занимаются сегодня происхождением жизни — это безнадежные чудаки того же рода, что искатели квадратуры круга и изобретатели вечного двигателя.

Рано осознав, что моя изначальная мечта была химерой, я обратился к более естественным и гораздо более полезным исследованиям. Я не жалею о времени, потерянном в тщетной погоне за недостижимым знанием. На самом деле оно не было потеряно: так я усваивал истинную науку. С тех пор основная часть моей работы была посвящена законам, управляющим развитием и угасанием животных, и. в качестве побочной темы, изучению болезней, зависящих от аномального развития. Я не стану утомлять вас всем этим.

Я сказал, что отказался от своих поисков жизни. Это не совсем верно. Невозможно искоренить из сознания надежды, желания и страхи детства и юности. Хотя в зрелом возрасте я отбросил всякую мысль о том, чтобы когда-либо напрямую атаковать проблему жизни, мои подсознательные привычки мышления были непоколебимо закреплены в моей юности. Мой психологический склад остался таким же, и я все еще вынужден против своей воли, по большей части подсознательно, постоянно думать об этой проблеме.

Иногда мне кажется, что вся моя работа была направлена на достижение моей первой цели. Я часто бываю потрясен, обнаружив, что то, чем я действительно интересуюсь в том или ином исследовании. — это не искусственное воспроизведение раковых образований, а полноценное создание живых клеток. Какой-то знакомый дух словно продолжает нашептывать мне: «Сделай это. и вопреки себе ты найдешь то, что ищешь». И я, неосознанно слыша этот шепот, поступаю так, как мне велят. Это, конечно, всего лишь реванш моих собственных подавленных желаний.

И снова я не жалею. Ибо моя работа привела по крайней мере к трем положительным открытиям, признанным компетентными специалистами как реальный и ценный вклад в наши знания о некоторых заболеваниях и борьбу с ними.

Теперь, Андерсон, вы спросите, какое все это имеет отношение к нашей экспедиции. Самое прямое и непосредственное. Не будь моего подавленного честолюбия, вы никогда не получили бы от меня ни цента на расходы. Меня не интересует нефть или какая-либо другая форма заработка. Я не стал бы пересекать эту каюту, чтобы заработать миллион долларов. Денег у меня достаточно для меня самого и для Эдит. Большее богатство было бы помехой. И если бы вы пришли ко мне без этой маринованной рептилии, я бы сразу указал вам на дверь.

Вы помните, как сначала я принял вашу находку за молодой экземпляр известного доисторического животного? Верно, ни одно из обнаруженных до сих пор ископаемых не имеет одновременно чешуи и перьев. В цепочке от рептилий к птицам существует почти такое же «недостающее звено», как в цепочке от антропоидов к людям. Но, несмотря на все это, ваш монстр на первый взгляд не выглядел полной аномалией. Короче говоря, он мог являться вполне натуральным животным. Так я сперва решил.

Затем, пока вы рассказывали о своих приключениях, я задумался. Будь вы бывшим зоологом, а не бывшим горным инженером, я мог бы гораздо яснее изложить следующий момент — суть всей истории.

Размышляя над вашим образцом и присмотревшись к нему повнимательнее, я понял, что монстр действительно был монстром, то есть существом, которого природа никогда не создавала и не подвергала эволюции. Имелись поразительные различия между анатомическим строением этого существа и любым мыслимым продуктом упорядоченной эволюции.

Лягушка не превратится путем эволюции в лошадь, независимо от того, сколько времени вы дадите ей отныне и до скончания веков. Все потомки лягушек сохранят определенные специфические особенности строения, резко отличающие их от лошадей. Они никогда не пересекутся. Через миллион лет любой опытный ученый сможет с первого взгляда сказать, что потомки наших лягушек и наших лошадей, живущие в его время или окаменевшие в скалах его времени, никогда не имели общего предка.