Несмотря на глубокое огорчение, Оле тактично не стал ее будить. Вытащив трубку, он доверху набил ее твистом[13]. Крупно нарезанный табак отказывался гореть, и Оле полез в карман за ножом. Он уже собирался нарезать табак у себя на ладони, как вдруг вспомнил, что сделал с лезвием. В холодном поту он закрыл нож и вернул его в карман. Царапина, насколько он знал, могла оказаться смертельнее клыков сотни кобр. В любом случае, он не хотел рисковать в темноте.

Оле снова попытался закурить. В конце концов, он пошел на компромисс, тратя спичку на затяжку. Вспышки мелькали без перерыва. В пропитанной копотью и невыразимым разложением атмосфере туннеля табак утратил насыщенный ореховый вкус, подчеркиваемый рекламными щитами, но это было даже к лучшему. Дым спичек, особенно их головок, был слаще табачного.

Дьявол пришел по его душу как раз в тот момент, когда он достал четвертый коробок спичек. Что-то с влажным звуком волочилось по полу. От новой теории Оле затошнило. Не только у похожих на летучих мышей птиц, но и у грязных падальщиков имелись глаза. И теперь одна из этих огромных мерзких тварей, источая зловоние при каждом движении, ковыляла во вселенской тьме к маленькому дружелюбному маяку Оле.

Шум прекратился. Затем размеренное хлюпанье возвестило о том, что омерзительное чудовище остановилось и стало вылизывать себя. Смыв с себя остатки обеда или завершив свой неприличный туалет, оно начало протяжно вздыхать и греметь решетчатой броней из роговых чешуек. Снова воцарилась тишина.

Вскоре отвратительный скрежет возвестил о том, что ходячая непристойность принялась вычесывать из шкуры паразитов. Чудовище снова тяжело и глубоко вздохнуло — вероятно, решив, что дружеский огонек во тьме был лишь случайным миражом перегруженного желудка. Протяжная слюнявая отрыжка одновременно породила и подтвердила эту гипотезу в парализованном мозгу Оле. Он больше не зажигал спичек.

Должен ли он разбудить Эдит? Если она издаст хоть звук, чудовище их обнаружит. С другой стороны, если зверь подберется ближе, а Эдит в эту минуту внезапно проснется, она сойдет с ума от ужаса и станет неуправляемой. Он решил разбудить ее как можно более нежно.

— Что такое? — спросила она и вспомнила. — Ах…

Он зажал ей рот ладонью. Снова приняв его за сумасшедшего, она начала яростно сопротивляться.

— Опасность, — прошептал он ей на ухо. — Молчите.

Все ее мышцы напряглись, она мгновенно замерла. Затем она услышала, как по полу волочится и шаркает, приближаясь к самолету, какое-то грузное тело. Эдит мгновенно поняла, что надвигалось на них.

— Ваш нож. — прошептала она.

Он раскрыл лезвие. Какая польза была от этой игрушки против закованного в броню зверя весом более ста тонн? Но это было их единственное оружие, и инстинкт заставлял Оле напрягать все свои слабые силы.

Существо услышало их движения. Прерывистое шарканье, несущее ароматы запахов проказы, ускорилось. Монстр очутился рядом с ними, со стороны Эдит. Пройдет ли он мимо машины? В пропитанной сажей темноте зверь неуклюже двинулся вперед. Ороговевший бок заставлял обшивку скрипеть и раскачивал самолет, едва не опрокидывая его.

В течение нескольких секунд медлительный мозг животного не мог истолковать необычные ощущения. Затем он осознал их, и мерзкая тварь присела на корточки. Самолет накренился набок. Еще фуг, и он опрокинется.

Загадка оказалась слишком сложна для тупого мозга, и огромное животное возобновило свое неуклюжее продвижение. Затем, судя по звукам, зверь развернулся на брюхе и припал к полу. Сидел ли он головой или хвостом к ним? И в каком положении он мог слышать лучше? Вскоре они это узнали.

Кто-то из летчиков слегка пошевелился. Что-то скрипнуло. Секунд десять зверь не обращал на это никакого внимания. После, осознав наконец значение шума, проникающего в его нервные узлы, монстр чуть подался вперед, прямо к креслу Эдит.

— Быстрее! — закричала она. — Нож! Свет!

Холодное и невыразимо зловонное дыхание обожгло ей лицо и погасило половину горсти спичек Оле. Но вспышка показала ей, куда целиться, и она, вложив в это движение весь свой вес, ударила зверя в глаз. Острое восьмидюймовое лезвие разрезало глаз, как желе. Рука Эдит нырнула в разрез вслед за ножом.

Никакая рана, нанесенная тупоголовому созданию, сама по себе не могла объяснить ужасный вопль, который разорвал в клочья тишину туннеля. Зеленая паста на лезвии действительно была ядом. И яд прошел по кровеносным сосудам и зрительному нерву прямо в мозг монстра.

Каждый его нерв был в аду. В своей мучительной агонии он яростно метался по туннелю всего в нескольких ярдах от самолета, конвульсивно дергался и с грохотом падал на пол корчащейся массой мучений, сотрясая даже скалы.

Ни одно человеческое существо не смогло бы без жалости слушать эти ужасные крики. За те полторы минуты, что оно еще прожило, несчастное создание испытало все муки всех разновидностей ада, возникшие в человеческом воображении с начала времен. С последним дрожащим воплем абсолютной боли оно испустило дух.

— О Боже мой, — выдохнула Эдит. — Это я сделала. Черт, черт, черт!

Она зашлась в рыданиях и прижала к ушам сжатые кулаки.

Предсмертные муки собрата разбудили ревущую, сбитую с толку орду падальщиков. Натыкаясь друг на друга в темноте, монстры дрались и вопили до тех пор, пока не затрясся свод. Множество птиц-рептилий, встревоженных шумом, с грохотом понеслись по черному туннелю, хлопая крыльями и визжа от испуга или боли, когда их безмозглые головы бились о невидимые стены. Их изломанные тела, дождем посыпавшиеся на каменный пол, подергивались и трепыхались, пока обезумевшие чудовища не растоптали их в клочья.

Дважды, когда птицы с крыльями летучей мыши задевали оттяжки, самолет тошнотворно трясло. Ревущий монстр, неуклюже убегавший от своего преследователя, заставил всю машину завертеться волчком. Эдит и Оле понимали, что если столбы огня не вырвутся наружу в самое ближайшее время, самолет вскоре превратится в щепки, а тела его пилотов — в кровавое месиво.

Сквозь оглушительный грохот они почувствовали дрожь в глубине земли и более сильное содрогание пола. Подземные волны прокладывали себе путь по лабиринту коридоров под туннелем. Через мгновение твердый каменный пол вздыбился, как морская зыбь, колодцы взревели, и десять тысяч столбов пламени с треском ударили в свод.

Охваченные паникой, огромные твари разбежались по своим норам в горе разложения. Так суетятся тысячи пчел, когда пасечник поднимает крышку улья, впуская солнце в их тайный мир.

Ослепленные внезапным ярким светом, тучи похожих на рептилий летучих мышей разбивались о стены туннеля, ломая головы, крылья и шеи. Но самым ужасным было то, что сотни их бросались прямо в колонны пламени; огонь поджаривал их заживо и подбрасывал к скальному своду, где они взрывались, осыпая пол дымящимися внутренностями.

Не успела Эдит понять, что задумал Оле, как норвежец провернул пропеллер и вернулся в машину. Удар ошеломленного падальщика развернул самолет.

— Кратчайший путь, — крикнул Оле и повел самолет к горе трупов.

Взлетев над ней, они погрузились в дым и вонь. Теперь они поняли причину более тусклого света вокруг гноящейся кучи. Колодцы были забиты гигантскими тушами, которые скатились с огромной груды, подрытой падальщиками. Пламя яростно набрасывалось на эти препятствия, вспыхивавшие огненными розами. Тяжелый черный дым. поднимающийся из этих жутких крематориев, наполнял узкий канал над горой разложения неописуемым зловонием.

Милю за милей летели они по узкому просвету между грудами туш и каменной крышей, освещенные только мерцающим багровым светом, отраженным от свода. Неужели это никогда не закончится? Позади остались двадцать миль, двадцать пять, а непристойные птицеящеры все еще поднимались при их приближении и кружили над своим прерванным пиршеством, когда гудящий парвеню пролетал мимо.

Дым сгустился, но стал менее зловонным. Запах горящей нефти показался Эдит и Оле дуновением небес.