Ланы дома не было. Завтра утром я перееду. Собрать вещи было делом пяти минут. Мой нехитрый скарб уместился в небольшую спортивную сумку. Серая бумажная папка с документами отправилась было вслед за вещами, но я задумалась и положила ее на кровать.

Вся моя жизнь в этой папке. Российский паспорт, загранник и старая выцветшая фотография женщины, которая приходилась мне матерью. Я открыла папку и достала пожелтевшее фото.

– Кристина, ты дома? Пойдем куда-нибудь поужинаем, – веселый голос Ланы вывел меня из раздумий.

– С удовольствием, – я улыбнулась, было приятно видеть Лану не в слезах. Фотография была все еще у меня в руках, и Лана внимательно ее разглядывала.

– Чье это фото? – в ее глазах мелькнуло удивление, которое она тут же скрыла. Это было так мимолетно, что я не уверена, что мне не показалось.

– Да так, – я замялась, – женщины, которая меня родила.

Я еще раз равнодушно посмотрела на фото и убрала его в папку.

– А что это за сумка? – голос Ланы дрогнул.

– Лана, я нашла квартиру и завтра переезжаю, – я подошла к ней и обняла, – спасибо тебе за всё! Позвони Джошу, скажи, что я больше не буду вам мешать.

За ужином Лана была непривычно тихой и задумчивой. Мои мысли тоже были далеко от Нью-Йорка. Один вопрос к темноволосой девушке на фото останется навсегда без ответа. Всего один вопрос: ПОЧЕМУ? Почему она меня бросила?

– Только сейчас сообразила, что никогда не спрашивала тебя, какая у тебя фамилия в девичестве была, – вопрос Ланы удивил меня.

– Федорова. Кристина Георгиевна Федорова. Бабушка дала мне отчество своего отца.

– Красиво звучит, – она задумчиво ковыряла еду вилкой. – А что случилось с твоими родителями?

– Мать меня подбросила бабушке, когда мне был месяц, а отца я никогда не знала, – я пожала плечами и отставила тарелку. – Это грустная история. И из нее в живых сейчас осталась только я.

– Почему ты решила, что твоя мать умерла? – Лана явно была в растерянности, но я не могла понять причину. Как адвокату, ей наверняка доводилось выслушивать истории похлеще.

– Бабушка наняла детектива, чтобы найти ее. Он нашел. Ее труп. Сообщил ей об этом в письме. Бабушка умерла, когда прочла это письмо, – я вспомнила тот промозглый декабрьский день, когда хоронили бабушку, и вздрогнула. Непрошенные слезы хлынули на лицо. Я не заметила, как стала всхлипывать. Лана встала из-за стола и обняла меня.

– Не плачь, моя девочка, не плачь, – она поцеловала мои волосы на макушке. Я подняла глаза и увидела, что она тоже плачет.

– Я тоже вспомнила свою маму, – пояснила она, прочитав в моем взгляде вопрос. – Я была не идеальной дочерью. К сожалению, сейчас уже слишком поздно что-то исправить или попросить прощения, – она разомкнула объятия и села на место.

– Извиниться никогда не поздно.

– Она умерла. Так что, поздно, – она смахнула слезу.

Домой мы шли в молчании, каждая в своих мыслях.

Утро выдалось дождливым.

Желтое такси доставило меня по адресу, записанному Марией на бумажке печатными буквами. До навеса перед пиццерией с ярко-красной дверью было меньше метра, но нью-йоркскому ливню этого хватило, чтобы вымочить меня до трусов. Дрожа от холода, я удивленно смотрела на красную дверь. Куда идти? Внутрь? В ответ на мой немой вопрос сбоку высунулась светловолосая голова Марии.

– Ты похожа на мокрую курицу, – она захохотала непривычно громким смехом и широко открыла дверь справа от пиццерии.

Я поспешила за ней, боясь, что не найду этот тайный вход, если дверь закроется.

По скрипучим ступенькам мы поднялись на второй этаж, Мария толкнула окрашенную в темный цвет дверь и потянула меня за руку.

– Добро пожаловать домой, – она широко улыбнулась и развела руки в стороны, приглашая этим жестом осмотреться.

Квартирка была маленькой, но чистой и уютной. В спальне, большую часть которой занимала кровать, жила Мария. Мне отводилась гостиная с диваном и чудесным широким подоконником. Из окна было видно арку на Вашингтон-сквер и парк. Кухни как таковой не было: в двух квадратных метрах стоял холодильник, микроволновка и раковина.

После роскошных апартаментов на Парк-Авеню эта квартирка в Гринвич-Виллидж напоминала скорее скворечник, но я влюбилась в нее с первого взгляда.

– Спасибо, Мария! – я радостно обняла свою новую соседку, та фыркнула и оттолкнула меня. – Высуши сначала свою одежду, потом обнимайся, – она добродушно улыбалась.

– Я спущусь за пиццей, а ты переоденься пока, отметим твое новоселье, – Мария оставила меня одну.

Я осторожно развесила мокрую одежду на старом радиаторе под подоконником, надеясь, что он не развалится под тяжестью вещей и задержалась возле окна. Сквозь мокрое стекло был виден кусочек площади. Нью-йоркский ливень закончился так же внезапно, как и начался. Люди уже сидели на скамейках, грея руки о бумажные стаканчики с горячим кофе из ближайшей кофейни. Мужичок с бородой самозабвенно играл на саксофоне. Двое ребят на роликах отрабатывали резкие повороты. Жизнь шла своим чередом. Никто не обратил внимание на нового жильца в крошечной квартирке над пиццерией.

Пицца была отменной.

– Джо утверждает, что итальянцы рвут на себе волосы от отчаяния, когда пробуют его пиццу, потому что его пицца гораздо лучше итальянской, – Мария усмехнулась, откусывая идеально ровными белыми зубами кусок маргариты. Горячий сыр обжег ей язык, и она смешно высунула его, пытаясь остудить.

– Мм, это самая вкусная маргарита, которую я пробовала, – от наслаждения я закрыла глаза. Томатный соус был превосходным – в меру соленым, с легкой кислинкой и умеренной сладостью, а тесто тонким и хрустящим. – А я ела ее и в Италии, и во многих других странах, – я облизала соус с пальцев и потянулась за другим куском.

– Готова поспорить, что ты никогда не пила с пиццей самый идеально подходящий ей напиток, – Мария хитро подмигнула, – что тебе в Италии наливали, а? Белое или красное?

– По-разному было, и то, и другое, – впервые в жизни я уплетала пиццу за обе щеки.

Мария вытащила из холодильника две стеклянные бутылочки и одну протянула мне.

– Это что, кола? – я удивленно подняла брови.

– Это – идеальное дополнение к пицце, – она ловко открыла крышку кольцом и глотнула.

– И-де-аль-но, – выдохнула она.

– Но я не пью колу, в ней столько сахара.

Мария откупорила и мою бутылку и всунула мне в руку.

– Пей!

Я дожевала кусок пиццы и глотнула колу.

– Идеально! – повторила я, блаженно прикрыв глаза.

– Кстати, Джо – китаец, – Мария собрала коробку и бутылки в мусорку. – Мусор выставляем по четным числам возле пиццерии.

Я не знала, какая информация удивила меня больше, поэтому промолчала.

– Вечером покажу прачечную, где я стираю. Вот твои ключи. Бойфрендов не води сюда, – она чмокнула меня в щеку и упорхнула.

У меня был выходной в ресторане. Вещи из сумки я достала за две минуты. В квартире было чисто, так что не найдя себе дела, я решила прогуляться и изучить новый район.

Возле арки на Вашингтон-Сквер шумел фонтан. Я не спеша обошла его и увидела козырек кофейни на углу напротив парка. Горячий кофе – отличный спутник в прохладный дождливый день. Осторожно прихлебывая американо с молоком, я пошла по улице.

Эта часть Манхеттена была совсем не похожа на центр. Двух и трехэтажные домики из темно-коричневого кирпича, крылечки с коваными низенькими заборчиками, маленькие кафешки, кажется, только для своих клиентов-соседей, были как будто не из Нью-Йорка. Даже ритм жизни здесь был свой – размеренный и неторопливый. Я не заметила, как сама стала идти медленнее. Мне нравился этот дух спокойствия и тишина.

В очередной раз свернув за угол, я заметила девушек на одном из крылечек. Я остановилась посмотреть.

Высокая тонкая блондинка с шикарными длинными волосами позировала со скучающим выражением лица. Другая девушка щелкала затвором с невероятной скоростью. В один момент она перестала щелкать и внимательно разглядывала что- то в камере. На ее лице можно было заметить сочетание разочарования и легкого раздражения.