Конечно, какой-нибудь проницательный человек, способный последовательно мыслить, может и сам, наблюдая у разных людей повторяющиеся детали внешности, сделать вывод о том, что есть некий организующий центр над этим. Проницательный человек может сам присоединиться к обществу, изобразив на своем лице обнаруженный им тайный знак. Но для деятельности тайного общества это не составит угрозы. От проницательных людей могут зарождаться слухи и распространяться вокруг, но они, в основе своей, только создадут ореол значительности вокруг общества, в определенном смысле подготовят почву для всходов. Может показаться опасной ситуация, когда проницательный человек окажется в окружении Верховного Правителя — который, если б знал правду, должен был бы уничтожить или изолировать ложного носителя тайных знаков, но в этом окружении могут находиться — и находятся уже — скрытые члены общества, которые в состоянии нейтрализовать проницательного. Кроме того, общество организует распространение в народе мнимых тайных знаков, не несу их смысла, но сбивающих непосвященных с толку.

— А ты сам, случайно, не тайный член? — поинтересовался третий. — А то так рассказываешь, что вполне можно подумать.

— Нет, это только мои предположения, — сказал пятый.

— Чтобы не было ненужных предположений, могу открыть секрет, — сказал второй. — Свою бровь я однажды проиграл в карты. Но она, я думаю, скоро отрастет, и тогда вопросов не будет.

— А черные зубы я, кстати, здесь видел у нескольких синих мундиров, — сказал третий.

97

Мир построен из кубиков — мельчайших частиц, не видимых глазу. Из них первые существуют вечно, вторые гибнут сами по себе через короткое время. Третьи и четвертые гибнут, сближаясь друг с другом. Шестые, сближаясь с пятыми, начинают вращаться вокруг них. Эти кубики номер пять и шесть будет уместнее поставить на первое место, назвав первыми и вторыми, потому что из них, грубо говоря, состоим мы сами и весь окружающий нас мир, в мелочах не видимый глазу.

Оказывается, впрочем, что слово «вращаться» здесь почти неуместно. Потому что в кругу этих мельчайших частиц начинают терять смысл такие слова как «здесь», «там», «сейчас», а все предстает в виде размытого облака, внутри которого то, что там есть, как бы одновременно находится во всех местах, где оно могло бы случайно находиться.

То есть случай, о котором мы так долго говорили, вместе со всеми его вариантами, представлен на этой картине в чистом и полном виде.

Теперь обратим внимание на нестойкие частицы — те, которые были вторыми в нашем первом перечислении, но, вытесненные более важными, стали третьими.

Такая третья частица гибнет через короткое, в среднем, время, но в облаке ее возможностей всегда есть место для того варианта, в котором она остается целой и невредимой. Поэтому гибель частицы происходит только с точки зрения того, кто смотрит на нее со стороны.

С точки зрения самой частицы она бессмертна.

98

Со дна ямы Эф третий смотрел на босые ноги человека Ю, его узкие ступни и круглые пятки. Человек приходил, садился на край, снимал обувь — иногда это были сапоги, иногда туфли, и сидел, свесив ноги и время от времени шевеля пальцами.

Там, наверху, всегда была хорошая погода, было тепло, а на дне могло быть и холодно и сыро, словно яма реально была много глубже, чем в действительности. Третий поднимал лицо вверх и смотрел на босые ноги человека Ю, делая вид, что смотрит на небо, или не делая вид.

Ему казалось, что между ним и человеком Ю таким образом устанавливаются какие-то доверительные отношения, которым даже то и дело возникавший рядом Фа четвертый не был помехой.

Пока третий смотрел, Бе пятый изучал рисунки на стенах, чтобы определить место, где нужно копать. В рисунках так ли, иначе изображался человек, или два человека, может быть три — но не в полном виде, а приблизительным собраньем частей: губ, глаз, локтей, ладоней… Простая указующая рука, какая была на стенах первой ямы, среди них уже не встречалась. Направление могло быть указано большим пальцем ноги, или взглядом, или угадываемым движением локтя. Изображенное в виде условной фигуры сердце или пупок тоже могли оказаться полезны.

Ломая голову, пятый задумывался — «зачем эти сложности, какой смысл за ними?»

Пятый находил место, третий копал, Му второй наблюдал за процессом.

Если место было выбрано правильно, камень оказывался на глубине примерно локтя. И начиналось. Зеркальные грани множились, крутились, уносились вверх. Все радовались — те, которые были на дне ямы, и те, которые были наверху. Даже невозмутимый второй приплясывал, поднимая вверх руки, и смеялся.

Когда последний блик и последний отблеск исчезали высоко в небе, радость проходила как хмель после веселого дыма. А на дне ямы оставался подарок — что-нибудь на тему ручного огнестрельного. Мог быть длинней или короче ствол, приклад для плеча или рукоятка для руки, рожок для патронов, или диск, или лента — пятый и третий не видели в этом разницы.

«Зачем все это?» — думал пятый.

«Для кого это все?» — думал третий.

99

— Одни вещи я понимаю, — говорил Бе пятый, — другие не понимаю. Из непонятных есть такие, о которых я думаю, что смогу когда-нибудь их понять, а есть такие, что и представить не могу, что пойму их когда-нибудь. Я могу понять, или по крайней мере представить, что камень — то, что мы называем камнем, — это машина-смеситель, которая дает возможность видеть разные варианты реальности, может быть, каким-то двоюродным родством связанные с нашей. И возможность их физического взаимопроникновения, в результате которого появляется то, что мы называем подарком. А если это смеситель, то и рисунки на стенах ямы могут меняться от раза к разу, и положение камня, это понятно. Можно также предположить, что подарок приходит как ответ на невысказанное желание кого-то из нашей шестерки — может быть, глубоко спрятанное и не очевидное даже для него самого, смутное по своей природе, отсюда кажущаяся приблизительность удовлетворения этого желания. А ведь один из нас — солдат, для него было бы естественным желать оружия. Пусть Аш первого сейчас нет среди нас, но, возможно, его желание как-то сюда доходит, и оказывается сильней нашего. Может быть, он где-нибудь здесь поблизости.

— Солдат, как я думаю, в бегах, будь он поблизости, мы видели бы его среди тех, кто наверху, — сказал Эф третий.

— Отсюда следует, что его желание вроде бы исполняется, но каждый раз остается неудовлетворенным, потому что подарок не может найти хозяина. Так это или нет, — продолжал пятый, — нам, конечно, неизвестно, но можно, по крайней мере, рассуждать об этом и строить предположения. Что же касается обязательного разгадывания головоломок на стенах ямы, то не могу представить, зачем это нужно.

— Или кому это нужно, — произнес третий.

— Кому? — переспросил пятый. — Что ты имеешь в виду?

— Ничего, — удивился третий, — ты сказал «зачем», я сказал «кому», просто сказал и все.

— А я думал, что это мысль у тебя, — протянул пятый.

— Не мысль, просто слова.

— Все-таки, мысль, — оживился пятый. — Именно что «кому». Я понял, что меня беспокоит. Я привык считать происходящее здесь не то чтобы естественным, но как бы безличным по своей природе. А когда я решаю эти головоломки на стенах, мне начинает казаться, что за ними скрывается именно личность — кто-то умный, который из какого-то своего угла смотрит на нас через дырочку, слушает в трубочку и забавляется, глядя. И тогда нет вопроса — мы ведь тоже играем в разные игры, и не спрашиваем, зачем.

— Хрен-то этому умному можно показать в его дырочку? — И третий сделал рукой непристойный жест в ту сторону, где на стенке был изображен глаз с двойным зрачком, повторил для второго глаза, потом — для третьего.