– Я чаю, они тут про меня уж наговорить успели? Вот ей-богу, успели… А ты не верь! Я к тебе с добром… Завидуют они мне… Завидуют, а не знают, что я несчастней их…

– Да о чём ты вообще? – поморщился Андрюс. – Никто мне не говорил ничего. Спрашивали, куда мы утром ходили, и всё.

– А ты что? – в затуманенных глазах Никиты вдруг вспыхнул недобрый огонёк.

– Да ничего я не говорил, обещал же!

– Побожись!

– Да вот тебе крест! – спокойно сказал Андрюс. – Коли обещал, значит выполняю!

– Спасибо… – невнятно произнёс Никита, вновь утыкаясь лицом в ладони. – Андрейка… Друг мой единственный… Мы с тобой… Я тебя не брошу, ни за что.

– Ты чего это вино-то пьёшь? – помолчав, спросил Андрюс. – А если отец узнает? Попадёт же тебе.

После этих слов губы у товарища снова обиженно запрыгали: он заплакал злыми, скупыми, пьяными слезами, бормоча под нос неразборчивые ругательства… Андрюс ждал. Ужасно хотелось домой – но он не считал себя вправе бросить Никиту в такой тяжелый миг. Придётся повременить, покуда закончится пьяная истерика, и Никита утомится наконец, успокоится.

На следующее утро Андрюс только вошёл в мастерскую, а уже на пороге его поймал Никита и едва не силой потащил в кладовку. Как всегда, Тихон сидел на плече хозяина – но Андрюсу было велено оставить кота за дверью.

– Это ещё зачем? – изумился Андрюс.

– Разговор имеется! – последовал короткий ответ.

– Кот-то чем тебе мешает?

– Да уж больно умён да сметлив кот твой, – хмуро ответил Никита. – И речь человеческую, как видно, понимает.

Андрюс в ответ едва не прыснул со смеху: неужто приятель боится, что кот выболтает кому-то его тайны? Однако Никита был слишком серьёзен и не весел – едва взглянув на него, Андрюс раздумал шутить.

– Я тебе по пьяни что болтал вчера? – осведомился Никита, пристально глядя ему в глаза.

– Ничего… Я и не расспрашивал. Плакал ты да ругался. Тятьку своего, кажется, бранил.

– Вот так. Ну, Андрейка, расскажу тогда тебе всё, как на духу, о несчастиях моих. Ты не выдашь, я знаю.

Если отбросить грубую брань и жалобные восклицания, история, что рассказал Никита, получалась такая: три года назад мать у него померла, остались они вдвоём с тятенькой. Отец не брал новой жены, все свои силы отдавал воспитанию сына и обустройству мастерской. Постепенно мастерская стала приносить хороший доход, Степан Никитич был первым умельцем-столяром в городе. У него появились искусные подмастерья, торговать он часто посылал вместо себя Никиту – тот в торговле хорошо преуспевал. И как раз освободилось у хозяина время, стал он ездить на гости, «развеяться»… Вот и познакомился с молодою вдовой одной; та – бедного, но старинного рода – вскружила столяру голову красотою и дворянским обхождением.

– Тятька что ни праздник, так к сударке своей таскается, – говорил Никита. – Приворожила она его: говорят, хороша собой необыкновенно, да почти нищая, от покойного мужа один ребятёнок малый остался. А тятенька жениться на ней задумал.

– Ну, а твоя-то какая тут печаль? – недоумевал Андрюс. – Чай, Степан Никитич сам знает, что ему делать.

– Знает-то знает… Да только вдовушка эта ему условие поставила, чтобы половину мастерской с доходами на меня отписать, а половину – на сыночка её… Иначе за него не пойдёт – вот отец и согласился. Пол-мастерской я уже потерял, а дальше? А потом она ему ещё пяток сыновей народит? Она-то, мачеха, их интерес блюсти будет. Они тут будут баре, а я у них в холопах? Не желаю!

– Да ведь отец и тебя не забудет: ты же первенец, старший сын…

– Тятька меня последние дни будто бы не видит, не замечает, – безжизненным голосом произнёс Никита. – Никто ему, кроме сударки евонной, не нужен, только и разговору, что о ней: мол, какая милая да хорошая, чисто голубица. Теперь у нас как она скажет, так и будет, уж я-то знаю.

Андрюс помолчал немного.

– Так ты… из-за этого вчера?..

– Да, из-за тятьки. Обидно мне, Андрейка, тоска берёт.

Андрюс вздохнул. Ему подумалось, что товарищ весьма преувеличивает своё несчастье, да и Степан Никитич к сыну вовсе не так равнодушен, как тому представлялось. Но откуда ему, Андрюсу, разбираться в таких сложных вещах? Он развёл руками.

– Ну, так что же тут поделаешь, всё ведь по воле Божьей, да и отца твоего не удержишь.

Никита нервно блеснул глазами.

– Я тебе помогал и помогать буду. А и ты мне подсоби – мне теперь деньги нужны.

– Деньги? Зачем? – испугался Андрюс.

– Да… Я мачехе в ноги кланяться не стану – убегу, как пить дать убегу. Вот думаю денег хоть чуток скопить, чтобы прожить самому, с голоду по первости не подохнуть. В Москву хочу, в большой город! Айда, Андрейка, со мной! До Москвы доберёмся, наймёмся подмастерьями к плотнику, к столяру, а то купцу какому, в лавку! Будем работать, сами выйдем в хозяева.

Сердце Андрюса тревожно постукивало; то, что говорил Никита было вроде бы понятно и убедительно, и всё же…

– Где же ты денег теперь возьмёшь? – спросил Андрюс.

– Ха! Так вот ты мне и помоги! Я вчера у тятьки из запасов игрушек готовых продал – немного, всего-то несколько штук – вот мы с тобой денежек и получили. Будем брать понемногу из дальнего сундука – так, что он и не заметит – и продавать, а монеты пополам делить. Потихоньку и накопим.

– Это что же – хозяина, отца своего обкрадывать будешь? – ужаснулся Андрюс.

– А он? Он меня не обокрал? – срывающимся от ярости голосом закричал Никита. – А коли помрёт он, не ровен час, сударка эта всё к ручонкам загребущим приберёт… А я у ней сапожки сафьяновые буду чистить, да двор мести!

– Да ладно, будет тебе. Послушай, Никита, я в Москву не могу тобой. Нельзя мне родителей бросать: их, кроме Ядвиги, сестры, и прокормить некому.

– Ну, нет – так нет, – как-то очень легко согласился Никита. – Твоё дело, коли решил. Но мне, мне-то поможешь, другу своему единственному? И тебе не безвыгодно: будешь половину денег забирать и сестрице относить, как вчера. Ну, соглашайся, Андрейка, Христом-Богом прошу, ну хочешь, на колени стану?

Тилус – вернее, как его теперь все называли, Тихон, послушно ждал под дверью. Андрюс подхватил кота и направился к верстаку. Голова шла кругом от разговора с Никитой, от того, что не нашёл он возражений в ответ на просьбу друга. Никита, кажется, искренне радеет за его семью, он клятвенно обещал отдавать половину заработанных денег для Ядвиги, чтобы та хоть чуть вздохнула свободно… А ведь если хозяин, Степан Никитич, и вправду лишил сына наследства ради молодой жены, так разве не имеет Никита законного права на эти деньги? И всё-таки… обманывать, обкрадывать родного отца! Грех смертный!

Но стоило ему вспомнить вчерашние слёзы Никиты, его отчаяние – Андрюс содрогался от жалости и решительно становился готов ему помогать. И потом, где бы он, Андрюс, был теперь, не предложи Никита ему поступить к ним в мастерскую? Выходит, опять он кругом должен товарищу!

Измучившись от дум, решил он так: пусть Никита, коли ему угодно, копит деньги и бежит в Москву. А как уйдёт Никита, пойдёт он к хозяину, расскажет про игрушки, повинится, возьмёт всё на себя. И пускай Степан Никитич велит его хоть драть нещадно, хоть долг отрабатывать, хоть с глаз долой прогонит – а всё-таки товарища Андрюс не выдаст.

Это его немного успокоило, даже руки перестали дрожать. Он принялся усердно работать: сегодня получалось гораздо лучше, чем вчера – будто смятение придало ему сил. Мало-помалу удалось выточить красивую изящную кошачью голову с огромными глазами и усами торчком. В полуоткрытом рту зверька виднелись острые клыки. Ещё надо было бы немного доделать, но пришлось прерваться: баба, что прислуживала хозяину, позвала учеников обедать.

Никита дружески подмигнул, указал на место рядом с собою; однако Андрюс ужасно устал от его общества. Ругая себя, он, тем не менее, покачал головой и хотел выйти во двор – Никита одним прыжком очутился рядом.