ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

«Дети живут так, будто могут все-все-все. Петь, танцевать, рисовать, легко обучаться новому. Могут и хотят. Интересно, почему большинство взрослых, вырастая, теряют эту способность? Может быть оттого, что в детстве им перекрыли дорогу к себе? Вырастая, человек напрочь забывает, что когда-то давно мог всё-всё-всё, и в мире появляется очередной взрослый, убежденный, что у него нет ни таланта, ни каких бы то ни было способностей. Он тянет серую резину своей жизни и даже не вспоминает, что когда-то в его далеком гениальном детстве «сердобольная» тетя или «доброжелательный» дядя (добра желающий, между прочим!) мимоходом обронили фразу типа: «Ну, ты, явно, не для сцены родился!»; или: «Ну, чё ты паришься, не всем же быть прославленными математиками (изобретателями, писателями)!»; или: «Хватит горланить! Ты что, не слышишь, что тебе слон на ухо наступил?!» Причем, взрослые делают это из самых благих, по их мнению, побуждений. Ну, или по неосторожному бездушию. Избирательная человеческая память чаще всего прячет все, приносящее боль, куда-то далеко и надолго, и вопиющий факт людской недалекости теряется в закромах подсознания, а детская наивная вера в справедливость слов, изреченных взрослыми людьми, закрывает дорогу, ведущую к познанию этого мира через умение слышать, видеть, чувствовать жизнь и себя в ней по-своему».

Обо всем этом я размышляла, не отрывая взгляда от полуторагодовалой малышки, которая в самом центре кафе умилительно исполняла причудливый танец. Девчушка, поглощенная движением и музыкой, даже прикрыла глаза, так ей было хорошо. Этот момент бытия она ПРОЖИВАЛА, блаженствуя всем пухлым телом и душой ангела. Танцевали даже ее маленькие пальчики. Интересно, я смогла бы так сейчас?

– Вы никогда не задумывались над тем, почему дети могут и петь, и танцевать, и рисовать? – Я нарушила паузу и заглянула в его блеклые сейчас, будто бы застиранные глаза. – И могут, и любят и бесконечно этого жаждут.

– Нет, не задумывался. – Он снова уставился в чашку. Помешал давно остывший чай, покрутил в руках чайную ложечку, положил ее на блюдце.

Странный такой! Собственно говоря, мы не были близко знакомы, но в обществе сталкивались довольно часто и даже исподволь отмечали новые вехи друг друга. Сегодня сложилось так, что уже около получаса круглый столик в кафе объединял меня с этим немолодым уставшим мужчиной. Мы зашли сюда как-то нечаянно, в молчаливом заговоре отстав от громкоголосой толпы почитателей, которые провожали его после очередной творческой встречи. Что-то в нем необъяснимо меня цепляло и в то же время безнадежно отталкивало. Я не могла понять, зачем я сижу здесь и говорю все это. Ведь такие как он никогда мне не нравились – холеный, сухопарый, с холодным металлом в глазах. Нервные руки с тонкими длинными пальцами, будто ищущими что-то… Старый дамский угодник. Только молчун. Странный.

В это время мама девочки, договорив, наконец, подруге свою печальку, бесцеремонно усадила малышку за стол и стала пичкать чем-то, что по ее мнению должно было принести ребенку пользу и подарить счастье. Громкий рев крохи выражал ее полное несогласие с актом вандализма над собственной волей.

– Скажите, а Вам не бывает грустно от того, что в жизни маленького человечка порой находятся большие люди, которые неосторожным словом или действием перекрывают ему дорогу к себе?

Он шире расставил локти на столе и уперся взглядом в массивный серебряный перстень с огромным камнем на моем указательном пальце. Солнечный луч, прокрадываясь сквозь стеклянную сахарницу (такие часто подают к чаю в недорогих заведениях) делал камень пурпурно-волшебным и живым. Пульсирующим… Потом снова взял в руки ложку и начал медленно крутить её в пальцах.

– Ну-у, как Вам сказать…

Да, видимо, грустно ему не было. Во мне нарастало чувство то ли неприязни, то ли досады. На кого, на него? На себя? Пора, пожалуй, прощаться. Зря я вообще затеяла этот разговор о невысказанной боли взрослых людей. Похоже, что ему, автору модных детских книг, это совсем неинтересно. А почему? Ведь все так взаимосвязано! Дааа, выглядит он, честно говоря, так, будто вконец устал от жизни и от себя. И от меня?

– Я не думаю, что все так уж фатально, – он растягивал свои бархатные слова как удав перед кроликом.

Говорю же, ловелас. И, похоже, вправду устал. Такие женщины как я быстро утомляют мужчин его типа, абсолютно убежденных, что «волос долог, да ум короток».

– А я думаю! Хотите, поделюсь с Вами историей? Вдруг она станет сюжетом новой книги!

Глаза его вдруг поменяли цвет, как будто кто-то враз изменил настройки яркости и контраста. Они стали ярко-стальными, как у ребенка. На миг. И вновь потухли.

– Попробуйте.

Во мне загудела ребячья потребность вылить в слова то, что варилось внутри. Почему-то именно ему.

– Однажды, когда я училась, по-моему, в третьем классе, молодая учительница, которая по причине нехватки кадров в сельских школах преподавала нам всё: чтение, математику, изобразительное искусство, музыку, дала задание – нарисовать природу родной местности. Я обожала создавать свои миры на бумаге, считала, что рисую хорошо и потому урок рисования был одним из самых любимых. Придя домой, я тут же забросила портфель с книжками подальше и отдалась любимому занятию. Я старательно выводила деревья, на которые лазала с мальчишками; облака, в которых находила то, что не увидит сама Фантазия; речку, из которой не вылезала все лето; самые причудливые цветы из маминого сада… Работа получилась замечательная! Но чего-то в ней не хватало. Кого-то! Если есть цветы и трава, значит должна быть… корова! На нее у меня ушла уйма времени и слез. Я злилась, что злополучное животное было похоже на кого угодно, на что угодно, только не на самоё себя. В итоге в рогатом чуде, печально взирающем с картинки на мир, все-таки можно было узнать корову, имея хорошее воображение, конечно.

Я погрузилась в тот день, легко упорхнув из действительности. Моей реальностью на какое-то время стало беззаботное детство. Кажется, я даже нарастила на щеки пару килограмм и сбросила с десяток IQ. Ему можно было выдохнуть.

– Вы не представляете, с каким нетерпением я поджидала учительницу у класса. Мне не терпелось показать ей работу, рассказать, как радовалась и маялась… Звонок давно прозвенел, а преподавательницы все не было. Видимо, её задержали у директора или у завуча, потому что в кабинет она вошла, будучи явно не в духе. Собрала рисунки, бегло просмотрела, остановила взгляд на моей… Потом эта девочка, вчерашняя выпускница института, окинула класс колким взглядом, повернула к двадцати парам детских глаз печальную корову и медленно проговорила: «А это что еще за Репин намалевал?» Я поднялась. «Ты? Да, дорогая моя, не быть тебе художником. Хотя собака с рогами тебе, явно, удалась. Садись». Все захохотали… И… и всё. Из-под меня выбили планету. Смысл жизни исчез. Одномоментно.

Нащупав пальцами ручку чашки, я вернулась из школьного класса в городское кафе.

– Вот так. Я больше не брала в руки карандаши и краски и была твердо уверена, что у меня нет призвания к рисованию. Тем более, что я со злости повесила «собаку с рогами» над диваном в своей комнате, и она каждый день настойчиво мне вещала: «Не быть тебе художником, не быть…»

У меня получилось его удивить. Хотя сказать, что он был удивлен, значит не сказать ничего.

– Это Вы сейчас о себе? Нет, в самом деле, я мог бы поверить в эту историю, если бы мне рассказал ее кто угодно из моего окружения, но только не вы.

– Да? Ну, раз так, то это, как вы понимаете, еще не финал. Рисовать я перестала, но картины во мне творились! В мельчайших подробностях, в деталях, в подробностях! Такие яркие, реальные! Хотелось тут же перенести их на бумагу, но… я откладывала хрустальную мечту на следующую жизнь. Знаете, это было похоже на…

В кафе громко вошла семья: папа, мама и куча ребятишек мал-мала-меньше. Самый славный посапывал на руках у главы семейства. Они долго и шумно усаживались за столик наискосок от нас, а мы на какое-то время смотрели на них и молчали каждый о другом. Так бывает, когда малознакомые люди, заинтересовавшись друг другом, пытаются познать собеседника.