И мы распрощались. Он ушел, унеся с собой мою «картинную галерею». А я облегченно взлетела.
ПОРТРЕТЫ
ДЕВОЧКА-ЦАРИЦА
Она надевает атласный пеньюар, золотым медом стекающий к самым щиколоткам, подходит к зеркалу, обрамленному резной позолоченной рамой, зажигает пурпурные свечи в тяжелых медных подсвечниках. Золотистая нега мягкого пуфа радушно принимает аппетитное тело сорокалетней женщины. Она заплетает светлые локоны в две смешные девчачьи косички, обвязывает их льняными лоскутами, улыбается черно-белой фотографии, стоящей на туалетном столике, и принимается за ежевечерний ритуал.
Комната мягко освещена. Из фарфоровой аромалампы изысканной формы струится легкий мятный запах. Из динамиков плывет голос Джо Дассена. Ночное спокойствие спальни уже давно не обременяют визиты престарелого мужа, занятого исключительно собой и своим здоровьем, потому она безмятежно и неспешно приступает к торжественному церемониалу – медитации отречения от еще одного дня.
Сначала на запястья ее изящных рук, из маленького хрустального флакончика падают капли любимого французского парфюма. Вдохнув тонкий аромат и блаженно прикрыв глаза, она поднимает кисти кверху, совершая ими мягкие вращательные движения восточной танцовщицы. Опустив руки, преувеличенно лениво выливает на ватную пластинку тонизирующий лосьон, протирает кожу лица и шеи. Выдавив на ладонь немного крема из фарфорового флакона причудливой формы, гордо красующегося в окружении пузатых напыщенных подружек, она наносит душистую массу на лицо и мурлычет от удовольствия. Ласковыми, почти невесомыми движениями нежных пальцев массирует красивый высокий лоб, слегка выдающиеся скулы, острый подбородок. Затем окунает кончик пальца в миниатюрную баночку, и привезенная из Италии кремовая магия в мгновение ока освежает кожу вокруг серо-голубых миндалевидных глаз.
В эти минуты блаженного одиночества она осознает свою магическую притягательность и упивается ею. Это там, за стенами, суета бомонда, пошлые интриги, игры без правил, неизменной участницей коих она является, а здесь – ощущение беспрекословной победы над миром, склонённом к ее стройным ногам. В полутемном зазеркалье, не отражающем легкие морщинки, ей видится величественная царица, выросшая из милой деревенской девчушки.
Госпожа.
Повелительница жизни, чьи заветные мечты воплотились в реальность.
Она гордится положением супруги состоятельного мужа. И этот её ритуал – не роскошь, а некий способ ратификации стабильного благополучия.
Томно опустив голову на руки, женщина какое-то время смотрит в зеркало взором крылатой богини Дианы. Затем переводит взгляд на фото. Покосившаяся рама окна приглашает в убогую комнатушку, где на допотопной кровати сидит малышка в сорочке, сшитой из обветшавшей простыни, с льняными лоскутами в смешных косичках. Как давно (никогда!) это было. Женщина панибратски подмигивает снимку и встает.
Церемония окончена.
В огромной кровати под ярко-красным шелковым балдахином она сворачивается калачиком и закрывает глаза. Нега беззаботности закутывает ее в уютный кокон отрешенности.
Так было всегда.
И так должно было быть всегда.
Но сегодня что-то не так.
Острый холодок тянется по спине от кобчика к макушке…
Она пытливо глядит в бездушное стекло, выискивая в гжели распахнутых глаз то, что так её напрягает. Беззащитны!.. Куда-то в глубину нутра канули ледяные шипы, придающие, по словам ее любовника, притягательную стервозность всему облику. Странно… Эти студеные иглы даже здесь, в надежном полумраке загородного пристанища, привычно кололи её отражение много лет. Когда растаяли? Неужели после этой мимолетной встречи с постаревшей и подурневшей подругой детства, которая, не замечая её напряженного пренебрежения, участливо расспрашивала о родителях?
Змеиный озноб подкрадывается к горлу, сдавливает его стылым обручем.
Взгляд, словно за спасением, тянется к старой фотографии.
Вспышка!..
Распахнув окно в прошлое, комнату наполняет солнечный свет, запах яблок и мяты. Не той мяты, чей аромат источают дорогие масла, привезенные ею из Тибета, а настоящей, растущей прямо под окном её детской спальни. Она слышит стрекотание кузнечиков, крики соседских мальчишек, играющих в мяч, размеренный шелест метлы, сделанной из свежесломанных веток старой акации. Она чувствует запах жареной картошки с грибами. Ее маленькие пальчики рисуют замысловатые узоры на пестром стеганном одеяле, сшитом бабушкой из старых лоскутов. Она глядит сквозь окно на встающее из-за громадных деревьев солнце, не замечая облупленную краску на покосившихся оконных рамах, и улыбается. Каждое утро она встречает с улыбкой на губах, от того, что точно знает, чувствует – в ее мире царят любовь, доброта и справедливость.
Полусонная девочка в длинной ночной сорочке глядит, прищурив глаз, с детской фотографии. Любящий взгляд поймал ее как раз в тот момент, когда она, потягиваясь, подносит руку к пухлой щеке. Две уморительные косички. Слегка приоткрытый в начинающемся зевке рот. Девочка сидит на широкой, доставшейся в наследство от бабушки, кровати. Слишком маленькая для такого огромного спального пространства. Но во всем ее облике нет ни тени страха. Она счастлива тем, что у нее есть папа и мама. И собачка Машка. И кролики. И много друзей. И целый мир, огромный, неизведанный, родной и совершенно безопасный! Мир, в котором нет ничего больнее разодранной коленки и ничего слаще маминых объятий. Она знает, что этим миром правит любовь. Она счастлива тем, что может говорить, что думает, а не то, чего ждут от нее большие люди. Тем, что может мечтать и смеяться, когда ей весело, плакать, когда грустно. У нее нет ничего, но есть все.
Свет исчез так же внезапно, как появился, будто вдруг включили и выключили кинопроектор. И вновь она в помпезном будуаре – каменной темнице своего присутствия в данном временном отрезке. Холодная женщина у холодного стекла. Одна на закате никчемного дня, наполненного бессмысленными тревогами и искусственными радостями. И раскаленные капли немой боли на дорогой (красного дерева) столешнице.
Только две смешные косички, перевязанные льняными лоскутами, пробиваются сквозь пальцы, перемигиваясь с пожелтевшим снимком.
КРЕСЛО СТАРОГО РЕЖИССЕРА
Никто, кроме него самого не имеет права сидеть в потертом кожаном кресле у окна – это его прерогатива, тот остров, где рождаются лучшие идеи, приходят в голову эпохальные мысли, принимаются ответственные решения. В окне он черпает вдохновение, находит оригинальные решения мизансцен, наполняет новым смыслом привычные образы.
На резном круглом столике, стоящем рядом с креслом, лежат трубка, пепельница, ручка, несколько исписанных листов и стопка еще девственно чистых возможностей, волшебным образом обновляющаяся каждое утро. Тут же обитает маленькая кофейная чашка. Кофе в ней появляется так же самопроизвольно, как и чистые листы на столике. Откуда – кресло знает, хозяин – не задумывается.
Он подолгу сидит в нём. Курит трубку, пьет кофе, что-то пишет… Смотрит в окно…
При переездах с квартиру на квартиру, кресло при любой рокировке мебели занимает одно и то же место – у самого большого окна в доме. Когда хозяин уходит по каким-то непонятным и совершенно ненужным, с точки зрения кресла, делам, оно скучает, как верный пес. Даже ревнует его порой и жалобно скрипит, понимая, что ничего не докажет этим жалким поскрипыванием. При этом оно жутко гордится тем, что его часть (а хозяин с первого дня их знакомства стал его частью), в многообразии мебельных изысков обходит стороной иные, порой непомерно дорогие кресла, и для него по-настоящему ценен лишь его кожаный уют.
В те годы, когда хозяин был совсем еще молод и полон честолюбивых идей, кресло не видело его месяцами. Оно грустно рассыхалось, и по ночам, когда в доме все спали, тихо вздыхало, а днем не желало принимать в свои объятья никого, даже хозяйских детей, хмуро поглядывая на них из дальнего угла, куда его нахально отодвигали в отсутствии хозяина. Но стоило ему только появиться, как все менялось и становилось на свои места. Как же повизгивало от удовольствия юное кресло, подползая к окну. С каким наслаждением охало, когда сухопарое молодое тело окуналось в него, и они становились единым. Глядя на то, как он нервно приглаживает свои смоляные волосы перед зеркалом, как кропит шею и руки одеколоном, собираясь на очередную судьбоносную встречу, кресло отчетливо сознавало: эта важность – мираж. Ведь только с ним хозяин может быть тем, кто он есть, не придумывая себе образов и не одевая масок. Меняя предлагаемые обстоятельства жизни, создавая честолюбивые проекты, заводя жен, детей, любовниц, учеников, он возвращался к нему, чтобы быть собой.
