– Милые детишки, не правда ли?

– Обычные.

Странно было услышать это безучастное «обычные» от детского писателя.

– Так на что это было похоже? – он повернул голову ко мне.

– Я вас еще не утомила?

– Нет, что Вы! Я благодарный слушатель.

– Наверное, с мужчинами об этом не говорят, но, знаете… – Я, упершись грудью в край стола, наклонилась к нему и сказала громким шепотом: – Сейчас я точно знаю, что это было похоже на мучительные терзания перед вынужденным абортом. Внутри начинается новая жизнь, а ты в страхе перед будущим все-таки решаешься убить ребенка, а вместе с ним собственные чаяния и надежды. А потом долго представляешь, каким прекрасным и замечательным мог быть малыш, и как сильно ты бы его любила.

По залу пронесся ветерок, и он передернул плечами. Я откинулась назад, не отрывая от него взгляда, и отхлебнула холодный чай. Кажется, ему стало несколько не по себе, как будто я обвинила его в чем-то нехорошем. Ложечка в его пальцах начала отплясывать рок-н-ролл.

– Может быть, заказать еще чайничек?

Точно! Ему не хотелось углубляться в это.

– С удовольствием!

– Девушка!

Официантка принесла чайник травяного чая. Он разлил аромат горных трав в белые тонкие кружки, положил в свою полторы ложки сахара (надо же, прямо как я!), размешал. Я проделала то же. Отхлебнула и с трудом проглотила горячий напиток. Мешали слова, подступившие к горлу. Встали комом и все тут! Чай не поможет. Как ни странно, на помощь мне пришел мой собеседник:

– И чем же закончилась эта история?

– Она не закончилась! Вернее, на этом не закончилась! Представьте себе, даже когда детство осталось далеко позади, эта злополучная собачья корова продолжала меня преследовать во сне. Намечается, к примеру, серьезный жизненный поворот, и я уже готова вскочить на подножку нового витка, и тут – бац! – сон! Залитый солнцем класс, смеющиеся лица одноклассников и эта жуткая фраза. Во сне она всегда звучала глухо, в рапиде: «А это что еще за Рееееепин намалевааааал? Собака с рогами тебе, яяяяяявно, удалась». Бр-рр!.. Я обмирала в ужасе, покрывалась липким потом и просыпалась с четким ощущением, что я – бездарь! И мне, отличнице, комсомолке, активистке, нет никакого смысла трепыхаться и к чему-то стремиться в своей никчемной жизни! Вообще! Правда, это ощущение вскоре проходило, но горький привкус его оставался на губах надолго. И вот как-то летом, закончив институт, выбранный родителями, и проработав первый день на хорошем месте, которое они же и подыскали, я вновь увидела этот жуткий сон… Знаете, проснулась тогда с мокрыми щеками, всхлипнула, шмыгнула носом и, с ненавистью глянув на «собаку», схватила карандаш и в один присест передала листу все, что болело в груди. И разочарование, и горечь, и обиды. Это было так… круто! Я рисовала практически каждый день! С каким-то остервенелым азартом! Приходила с работы, закрывалась в комнате и рисовала, рисовала, рисовала… И становилась как будто легче. Мои картины рвались из меня, а я отрывалась от земли, вы понимаете? Только писала я не линиями, не цветом! В тот момент я понимала, что если все эти образы нельзя перенести на холст красками, значит, нужно помочь им родиться другим способом! Поэтому рисовала словом!

– Словом?.. – Он уставился на меня, пораженный. – Стихи?

– Нет, что Вы! Стихи!.. Это такие… зарисовки…

– Интере-е-есно.

Неужто, ему вправду интересно?

– Да? Возможно. Только это были не детские «рисунки», нет. Те уже не вырвутся. Это… Тогда мне казалось, что это просто портреты близких мне людей.

– Портреты? Истории?

– Нет. Это… Как бы Вам объяснить?.. Позвольте, еще одно лирическое отступление?

Он улыбнулся, кивнул, а я, поняв, что эту прорвавшуюся плотину уже не заткнуть никакими логическими доводами, продолжила:

– Во времена студенческой юности в моей жизни случилась яркая, стремительная влюбленность в красавца-однокурсника. Если бы вы знали, сколько тоскливых часов и безрадостных минут сожгла эта утомительная игра в одни ворота, в которой я беззаветно любила его, а он самоотверженно любил себя! Я все пыталась разобраться в причине его холодного пренебрежения к моим порывам, увидеть ситуацию его глазами и мысленно становилась на место своего прЫнца. Помню, сижу однажды в студенческой аудитории и бормочу ему чуть слышно: «Ты, наверное, думаешь: такая неуклюжая, что и с друзьями ее неловко знакомить. Да? Или боишься, что мама будет укорять: нашел, мол, себе деревенщину, ну, мол, и вкус у тебя, сынок? А, может быть, ты полагаешь…» Короче говоря, несла какую-то чушню. Ну, это я сейчас все понимаю, а тогда казалось… Ну, в общем он какое-то время слушал мой лепет, слушал, а потом, откинувшись небрежно на спинку стула, медленно так процедил: «Малы-ы-ыш..» Этот «малыш» у него вообще хорошо получался, все девчонки обмирали. Ну, вот: «Малы-ы-ыш, никогда не пытайся понять, кто и что думает. О тебе или о чём бы то ни было. Все равно не попадешь в точку. Никогда. Не парь мозг. Ни свой, ни тех за кого думаешь. И вообще, попустись! Уяснила?» И щелкнул меня по носу. Представьте? Я – бац! – и упала с неба на землю. И слова уяснила и все вообще. Сразу. Мы, конечно, расстались, но вот это «не пытайся понять, кто и что думает» врезалось в память, как тонкая заноза в пятку. Знаете, бывает так – вытащить – не вытащишь, и не беспокоит особо, а неловко ступнёшь – больно. Спустя время, я пришла к тому, что это моя натура такая – постоянно озадачиваться тем, что думает, думал или может подумать в той или иной ситуации человек. Скорее всего, она досталась мне в наследство от мамы и бабушки, а, возможно, и от прабабушки, и от какой-нибудь там прапрапра… Я размышляю о сути мыслей и поступков других и осознаю, что, очевидно, существует первопричина их – мыслей, чувств, эмоций… Вот так и появлялись во мне картины…

– Вы невероятно откровенный человек.

– Сегодня. Только сегодня.

«И только с Вами» – едва не вырвалось у меня! Я даже испугалась! Что это со мной? Я ведь никогда раньше не позволяла себе так раскрываться при первой встрече. А может быть, он гипнотизер-манипулятор? Вон как глядит, не отрываясь.

– Просто вы и вправду, прекрасный слушатель.

– Да ладно, что вы! Я самый обычный человек!

– Не сказала бы! Вы видите мир так, как мне и в голову не пришло бы взглянуть на него. Я, честно говоря, согласна не со всеми вашими идеями, но все, что вы пишете – это… довольно любопытно, хотя, повторюсь, достаточно спорно.

Что промелькнуло в дыму его глаз? Сложно понять. Была в нашей встрече некая загадка. Определенно.

– Писал.

– Что?

– Я давно уже не пишу ничего нового. Встречаюсь с читателями моих давних произведений, переиздаю то, что написано много лет назад и пользуется спросом, и даже не редактирую. Творческий ступор, так сказать.

Вот этого я не знала.

– Скажите, а можно мне увидеть Ваши картины? Или, точнее выражаясь, прочесть их?

Прочесть? Вот так сразу, в первый же вечер, без сопротивления отдаться на прочтение?

– Да, конечно!

Кто это сказал? Видимо тот, кто открыл мою сумку и протянул ему тонкую папку с вложенными в нее аккуратными листами, исписанными твердым четким почерком. А потом еще и произнес моим голосом:

– Вот. Почерк у меня неплохой, так что разберетесь.

– Рукопись?

– Ну, да. Не вижу смысла их набирать.

– Это же копия?

– Нет, оригинал.

– И Вы так легко с этим расстаетесь? Как писателю, мне трудно Вас понять.

Да я просто жутко устала носить это с собой.

– Это не имеет великой ценности, просто зарисовки, так что… Прочтите, если будет интересно, а нет, так… Мне все равно, что Вы сделаете с этим.

Он опять так пристально глянул, что по коже пробежали искорки. Нет, в этой встрече точно есть некая предопределенная фатальность. Не могу только понять какая. И для чего мне это. Для чего это ему?

– Я обязательно все прочту и верну при нашей следующей встрече. Ведь мы же еще встретимся?

– Звоните, увидимся.