– Как откуда? – удивился Николай Денисович. – Они ведь в ту пору ещё не были индийскими. Они жили на Урале. А в Индию многие из них гораздо позже вместе с ариями ушли.

– Дядя Коля, – влез в разговор Гаврилов, – а ведь получается, зря Косолапый думал, что без него всем лучше будет…

– Да, Серёжа. И вы все запомните: никогда не думайте, что мир без вас будет лучше. Мир – слишком тонко переплетённая сущность. Если вы здесь живёте, значит, у Творца в отношении вас есть какой-то план. Значит, что-то вы должны сделать. Нельзя сдаваться, пока игра не закончена.

* * *

Двое подростков, не спеша, бредут домой из школы. Какое-то время идут молча, потом один вздыхает и задаёт, мучивший его долгое время, вопрос:

– Серый, я вот всё про сочинение думаю, которое мы сейчас писали…

– А чего про него думать?

– Ну, во всех книгах только по любовь и пишут. Любовь, любовь. А есть она вообще эта любовь? Мне уже 15 лет стукнуло, а я понятия не имею, что это такое?

– Аника, чего это тебя перекосило?

– Да я серьёзно, Серый, может быть, выдумали эту самую любовь? Может быть, и нет её, а это простое самовнушение?

Серёга пожимает плечами.

– Отец мне недавно такую теорию задвинул. Любовь, говорит, это пониженная критичность к объекту влюблённости.

– Это как?

– Ты, вроде как, не замечаешь её недостатков. А если и замечаешь, то начинаешь их оправдывать. Длится такое обычно 3-4 года. И нужно для притирки молодой пары в первое время супружеской жизни и чтобы сразу не разбежались с рождением первенца. А дальше уже, как говорят, стерпится – слюбится.

– То есть всё-таки без самовнушения не обходится?

– Наверное. А ты чего? Влюбиться в кого решил? Думаешь, так просто?

– А чего? Годы-то идут. А сама эта любовь, похоже, с неба не свалится. Надо ж что-то делать.

– Хм… Йожкин корень… Ну, ты, блин, экспериментатор… Только кандидатуру надо подбирать с небольшим количеством недостатков. А то ведь в тебе надо пониженный уровень критичности выработать. Не со всеми это получится. Вон Любка Николаенко, к примеру…

Юрка представил образ двоечницы и неряхи Любки Николаенко и сморщился:

– Не-е-е, ме-е-е-е, бе-е-е…

– Бе-е-е, – поддержал друга Серёга, мотая головой с брезгливой физиономией.

И оба заржали.

– Не, ну, я не такой экстремал, – заявил Юрка. – Я про Ленку Светину…

– О! Дитя Света, что сидит перед тобой? – удивился Серёга. – Девочка с золотыми волосами…А не глуповата она для тебя?

– Да ты чё?

– Всё. Молчу, молчу. Вижу, порог критического восприятия уже снижен. Что я могу для тебя сделать, друг мой? – патетически вопросил Гаврилов, и тут же ответил. – Мы с Ольгой Булановой собираемся в кино в субботу. Хочешь, она Ленку прихватит? Они, вроде как, корешатся время от времени…

– Серый! Ты настоящий друг! Слушай, а, может, махнём сейчас на великах в деревню к дяде Коле. Послушаем его сказку?

– А уроки?

– Ой, да чего там делать? Физра – не в счёт. Литературу после сегодняшнего сочинения не задали. Алгебру три номера да по истории один параграф. Полчаса делов. Завтра в школе сделаем. И давай, Ваньку тоже совратим…

* * *

Дома, глядя на себя в зеркало, Юрка думал, что он, конечно, не Ален Делон, но ведь точно симпатичнее Челентано. А девки на него почему-то не вешаются. Если так дальше пойдёт, можно ведь без жены и детей остаться. А это, значит, жизнь – зазря. И если гора не идёт к Магомеду, то пора Магомеду самому за горами побегать.

Тут где-то на фоне сознания кошачьим коготком по сердцу царапнуло одно прошлогоднее воспоминание. Дело ещё в конце 7 класса было. Валерка Воробьёва вдруг стала оказывать ему мелкие знаки внимания. По душе Лерка была девчонкой хорошей, но узкое лицо и слишком большой нос делали её похожей не на воробья, а скорее на грача. Впрочем, биологичка, вроде бы говорила, что грачи принадлежат к отряду воробьиных… Да не важно. Важно, что Юрка не хотел, чтобы у его детей был такой же клюв. И просто представить себя гуляющим под руку с этой птицей не мог. Поэтому Юрка Лерку от себя оттолкнул. Преднамеренно, грубо и однозначно. Воспользовался какой-то вознёй, затеянной одноклассниками. Лерка тогда попыталась втянуть его в эту игру, слегка пихнула плечом. А он развернулся и обоими руками толкнул её в грудь со словами: «Отстань от меня!» Воробьёва обиделась и больше не приставала.

Юрке до неё не было дела. То есть ему хотелось, чтобы не было дела. Он даже убеждал себя, что поступил абсолютно правильно. Относись он к ней нормально, девчонка нафантазировала бы себе всяких глупостей, а потом пережила бы страшный облом. Но в глубине души Юрка чувствовал, что поступил с Леркой как-то… неправильно.

* * *

Николай Денисович встретил троицу приятелей, будто званых гостей, чаем и пирогами с крольчатиной. Очень кстати оказались, так как наша троица подорвалась в путь, не пообедав. Пока парни уплетали угощение, дед начал рассказ.

* * *

Пришёл июнь. Правда, на Земле ещё никто не знал, что этот месяц называется июнем. Римляне это название придумать не успели. Да и самих римлян история ещё не придумала. В лесах северо-восточной Европы месяц называли именем горностая[1]. Но это никак не меняло того факта, что июнь всё-таки наступил. Хотя погода в те дни стояла премерзкая. Уже неделю почти без перерывов моросил холодный по-осеннему мелкий дождь. Резкие порывы ветра наводили на людей страх. Время от времени в лесу ветер валил на землю подгнившие деревья, ломал слабые сучья на здоровых стволах. В его завываниях чувствовалось что-то чуждое и враждебное.

Настроение было такое же мерзкое, как погода. В центре большого круглого зала в выложенном камнями очаге потрескивали дрова. Дым белым столбом уходил вверх. Там в крыше проделана аккуратная дыра. Через неё был виден кусочек белёсо-серого неба и рвущиеся в дом мелкие капельки дождя.

Единственной мебелью в зале были нары, сделанные из пары брёвен и толстых жердей. На жерди была брошена изрядная охапка сена, которую сверху застелили различными шкурами. На этих шкурах и лежал хозяин дома. Вернее было бы сказать, что он сидел, прижавшись спиной к стене, закопавшись в вороха шкур. Впрочем, не знаю, годится ли фраза «закопавшись в шкуры» для качка-великана с рожей, увидев которую ночью в глухом переулке, любой человек с радостью отдал бы не только всё своё имущество, но и последнюю рубаху вместе со штанами. Волос горевал нынче в таком облике. Чёрные глаза страдальца подёрнулись пьяной дымкой. Чёрные волосы растрёпаны, густая чёрная борода – всклокочена.

Рядом стоял кувшин с медовухой. Время от времени Волос прикладывался к нему. Но не слишком часто, потому как был занят. На полу в ряд стояло с десяток глиняных кувшинов. Волос взглядом поднимал один из них и шваркал его о противоположную стену зала. Глиняные брызги, летящие в разные стороны, имитировали ощущения действия и власти. Затем, чуть полюбовавшись работой, он поднимал другой кувшин и повторял процедуру. Крушение невинной посуды слегка успокаивало. Когда кувшины заканчивались, бог приказывал осколкам принять прежнюю форму. Порою они склеивались не так, как надо, но Волоса это не волновало. Главное, чтобы это «творение» можно было вновь шваркнуть об стену.

Божество горевало, пребывая в длительном запое. И дело тут не только в Миче. Он был всего лишь глупым лосёнком, каких в лесах можно найти тысячи. Божество жалело себя. Как будто вновь к нему вернулась прежняя людская жизнь. Скучная, бессмысленная, обречённая на постоянные потери. А тут ещё эти чужаки. Как их там звали? Рыжий – Индра, чёрный – Ваю? Волос понимал их язык. Но это был чужой язык. В окрестных лесах никто так не говорил. Они были сильны. Возможно даже сильнее Волоса. Он просто застал их врасплох. Несомненно, это были боги. Рыжий так ловко обернулся кошкой. А чёрный командовал ветром. И ещё эти лошади, повозка… В лесу на такой не поездишь. Они пришли с востока. Издалека. И ещё эта блестящая штука, похожая на молнию… Страшная вещь. Орудие убийц, а не охотников.