Эстос подумал, что она на удивление много знала о колдунах…

— Можно подумать, что в Соколином доме меня ждала лучшая судьба, — произнёс Эстос. — Ты поставил меня высоко, как мог, выше сыновей от законной супруги, но я же умирал, отец, умирал!

— Когда мы всё это решали с твоей матерью, она не знала про клятву… Точнее, она не знала, какие будут последствия. Она не разбиралась в таких вещах и, боюсь, слишком верила в моё могущество, считала всесильным… И у нас не было времени, чтобы всё обговорить. Мы могли сказать друг другу лишь несколько слов так, чтобы никто не подслушал. И ей, и мне, тяжело было решиться… Она ведь отдавала тебя мне, зная, что может никогда больше не увидеть. Но мы решились, наметили день… Матьяса каждый год уезжала в горное поместье к озеру Кабид, потому что лето в Картале для неё было слишком жарким. И она делала это всегда в один и тот же день: на следующий после того, как проходила церемония поминовения её отца. Она бы уезжала и раньше, но церемонию нельзя было пропустить. Мы точно знали день отъезда, а в дне пути от города, на Ангубском нагорье, на принцессу должны были напасть разбойники. Стража бы доблестно отбилась, но юный господин должен был получить ранение, а потом и умереть. Мои доверенные люди выкупили у ночной стражи Карталя подходящий труп из тех, за которыми не пришли родственники. Я наложил на него, среди прочих, чары, меняющие облик, и беднягу похоронили бы вместо тебя в горном поместье… Я тоже поехал туда: в охране принцессы был колдун, мы не знали, насколько он силён, так что мне надо было быть там.

— Но там оказался сам Алмос, так? — спросил Эстос.

— Не знаю, что произошло, — закачал головой первый господин. — Он никогда раньше не сопровождал её. Быть может, он что-то заподозрил… Или Шкезе смог проникнуть в её сны… Теперь мы не узнаем. Знаю лишь то, что Алмос был там, когда мои люди напали. И он ехал верхом, вместе с охраной. Матьяса, скорее всего, даже не знала, что он был там, иначе она нашла бы способ всё это остановить, прикинулась бы больной, придумала ещё что-то. Но случилось то, что случилось… Не буду утомлять вас подробностями сражения, которые и мне самому тяжело вспоминать, скажу лишь, что Арбэт Алмос был сильным колдуном. Если бы всё измерялось лишь силой, то не Дзоддиви, а он должен был бы возглавить дома правого берега. А я не мог использовать свои силы во всю мощь, потому что рядом с ним находились Матьяса и ты. А потом Алмос вдруг остановился и заговорил. Он сказал, что хочет сразиться со мной по-настоящему, что давно хотел этого — расквитаться за позор, на который я его обрёк. Я думал, он отпустит вас, позволит отойти на безопасное расстояние, чтобы мы могли сразиться на равных, но он…

— Это его я видел во снах?! — понял наконец Эстос. — Тот колдун, у которого магия выходила из глаз? Это Алмос пытался меня убить?

— Да, так он хотел отомстить мне…

Эстос ничего не помнил о своей прошлой жизни, он не помнил матери и не мог горевать о её смерти, остался только ужас… Ужас ребёнка, которого пытается сжечь его собственный отец.

— Мне не удалось остановить его… Вернее, удалось, но Матьясу это не спасло. Я сумел закрыть вас щитом, но она не была колдуньей. Её тело просто не могло вынести таких выплесков магии, даже если они не были направлены на неё. Её убил не Алмос, и не я, но она погибла по нашей с ним вине. Ты не пострадал. Наша с Алмосом схватка не была долгой… Я не помню, когда ещё я бился с такой яростью, с таким остервенением. И когда он понял, что всё равно проиграет, — тогда он и решил ударить по тебе второй раз. Он собрал все силы, и щит не выдержал… А потом я убил Арбэта Алмоса. И всех его людей, которые ещё чудом оставались живы. И всех своих людей. Я забрал тебя, а всё остальное… Всё остальное превратилось в пепел. А дальше ты знаешь. Мы долго лечили тебя от вреда, причиненного Алмосом, но чем дальше, тем яснее становилось, что дело в чём-то ещё… Мы перепробовали всё, пока кому-то не пришла мысль сличить все твои татуировки с теми, что делали в Изумрудном доме. Так мы поняли, что часть знаков была особой, нанесённой с иной целью… Потом нашёлся и тот, кто смог их опознать. Мы сделали всё, что могли, чтобы помочь тебе, чтобы отсрочить… Но это было не в нашей власти.

— Почему ты ничего не рассказывал мне? Никогда?

— Глупый вопрос, сын, очень глупый. Я убил первого господина Изумрудного дома. Разве я мог позволить, чтобы другие дома узнали об этом? И дело даже не в том, что я не мог бы после этого оставаться в Совете одиннадцати, — первый господин бросил быстрый взгляд на Кейлинн. — Это развязало бы войну. Не просто между их домом и нашим, а между правым и левым берегом. Не мелкую грызню, как сейчас, а настоящую войну, как в летописях.

— Но ты мог рассказать мне!

— Чтобы ты, когда боль сведет тебя с ума, отправился искать бывшую невесту Гаэлара Алмоса и выдал меня?

Эстос не мог собраться с мыслями. Он, сколько себя помнил, подозревал, что отец хранит в тайне его происхождение, потому что с этим связана какая-то мрачная тайна. И вот он знает её. Всё встало на свои места — и при этом окончательно разрушилось.

Он был принцем по крови, внуком последнего короля — как и Ассар. Он мог стать вторым господином Изумрудного дома и мужем Альды, но все эти годы он проживал чужую жизнь, жизнь Эстоса Вилвира, третьего господина Соколиного дома, умирающего от неведомой болезни — или же именно эта жизнь была настоящей?

— Альда, — он посмотрел на неё, — ты знала Гаэлара Алмоса. Я похож на него?

Она бросила на него быстрый взгляд, словно ей неловко было об этом говорить:

— Оказывается, я никогда не видела его истинного лица.

— Я не про внешность…

— Нет, ты не похож, — жестоко, но честно ответила она, уже неизвестно в какой раз отирая кинжал от крови. — Разве что… Бывают злые дети и добрые. Ты был добрым. И иногда я вижу это в тебе. Но тогда в твоей доброте было что-то от слабости, сейчас в ней сила. Я могу ошибаться, но здесь, в доме своего отца, ты вырос лучшим человеком, чем стал бы в Изумрудном доме.

Альда посмотрела на баюкающего раненую руку первого господина и резко выпрямилась, словно сбросив оцепенение:

— Нам нельзя здесь оставаться… Ну, или мне нельзя. Решай, идёшь ты или нет.

Эстос вдруг понял, что ни прошлые слова отца о том, что удары Кейлинн были уж слишком точны, ни недавние откровения, что она была наёмной убийцей, не особенно его удивили. Ему не было приятно это слышать — холодок бежал по коже, — но он словно заранее это знал. Все секковийки хорошо владели оружием и были опасны, если сравнить с изнеженными женщинами Карталя, но в Кейлинн чувствовалось что-то большее, что-то по-настоящему опасное. И всё же он засыпал без страха в её объятиях…

Она должна была быть такой, и теперь ему казалось, что он не смог бы полюбить никакую другую.

— Я иду, — просто сказал Эстос. — Отец, прости, но нам придётся связать тебя.

— Эстос, опомнись! Она предаст тебя, продаст, когда предложат достаточно золота! А если и нет, то клятва, которую все они приносят, вынудит её!

Эстос начал отвязывать толстый серебряный шнур от балдахина.

— А какой у меня есть выбор? — спросил он. — Умру я там от её руки или здесь — просто потому, что её нет рядом?

— Есть выбор служить своему дому до конца или бросить его.

— Позволь ей остаться, поклянись, что не причинишь вреда, и я буду служить Соколиному дому!

Первый господин только расхохотался в ответ.

Постоялый двор «Красный кувшин» был одним из самых больших в Картале. Он открылся там, где Шаткая улица упиралась в Главный рынок, и постепенно расползся на целых два квартала. Он состоял из множества домов, конюшен и едален, соединённых дорожками и крытыми переходам, и их было столько, что постояльцы постоянно терялись.

Туда-то Альда и привела Эстоса. Суета на входе царила такая, что распорядитель на них даже и не посмотрел, принял деньги, порадовался, что при них нет лошадей — «Конюшни переполнены!» — и отправил мальчика отвести их в дом с яблоком на верхний этаж. Эстос сунул ему монетку, чтобы тот открыл им не первую из незанятых комнат, а позволил выбрать по вкусу. Они взяли такую, откуда было видно если и не главные ворота, то хотя бы два из трёх расходящихся от них широких проходов. А ещё комнаты и справа, и слева были пустыми.