— Она мне сказала бы, ваша милость.

Мейбор в порыве гнева встряхнул девушку за хрупкие плечи.

— Уж нет ли у нее любовника?

— Нет, ваша милость, — дрожащим голосом ответила Линии.

— Если ты мне лжешь, я велю вырвать тебе язык.

— Да нет же, она невинна — я уверена.

Мейбор зашел с другой стороны:

— А ночь она провела в своей постели?

— Покрывало немного помято, ваша милость, но, по-моему, госпожа там не спала.

— Пойдем со мной! — Мейбор схватил Линии за руку и потащил в комнату Мелли. Баралис! Если этот демон и тут приложил руку, он умрет еще до исхода дня.

Входя к дочери, Мейбор уже кипел от гнева. Мелли исчезла бесследно. На глаза ему попался ларец слоновой кости, где она держала свои расхожие украшения. Ларец был пуст!

— Погляди, все ли ее платья на месте... Живо! — рявкнул Мейбор на Линии, а сам взял хрупкий ларец в руки, растерянно качая головой.

Горничная выбежала из гардеробной.

— Нет одного шерстяного платья и толстого дорожного плаща.

Мейбор обезумел. Что будет с дочерью? Тысяча опасностей подстерегает молодую девушку за стенами замка. Меллиандра не имеет никакого понятия о внешнем мире, ни малейшего. Она точно ягненок, которого гонят под нож.

— Черт! — Мейбор швырнул ларец, разбив его о стену. — Ведь она совсем еще дитя! — Глянув на осколки слоновой кости, он остыл и промолвил скорее себе, чем служанке: — Надо ее вернуть. Она не могла уйти далеко. А ты, — сказал он Линии, — молись, чтобы она нашлась, не то я тебя призову к ответу. Ты за ней недоглядела. — Линии тряслась с головы до пят. — Куда она могла пойти? Думай как следует, девушка.

— Понятия не имею, ваша милость.

Мейбор смерил девушку взглядом. Она была слишком глупа, чтобы что-то скрывать от него.

— Придешь ко мне нынче вечером, — распорядился он и выбежал прочь, не дожидаясь ее согласия.

Значит, дочь сбежала! Строптивая, упрямая девчонка, больше похожая на него, чем все его сыновья, самое дорогое его сокровище и самая крупная карта — сбежала из замка. Надо снарядить людей на ее розыски. Он вызовет сыновей, и они возглавят отряд. Найти ее в их интересах. Мейбор внезапно стал как вкопанный. Королева! Нельзя, чтобы королева узнала о побеге Меллиандры. Аринальда горда и способна отменить брак, ежели решит, что девица его не желает. Надо действовать осторожно. Он не станет оповещать гвардию — обойдется своими людьми.

Проносясь по замку, Мейбор встретил Баралисова дурака Кропа и отвесил ему насмешливо-учтивый поклон.

— Передай своему господину мои наилучшие пожелания, да смотри не забудь. — Мейбору в его несчастье осталось одно утешение: не только его планы сегодня потерпели крах.

— Выпей горячего сбитня. Тебе станет лучше. — Меган протянула Таулу чашу пряного дымящегося напитка, и Таул вспомнил, что раньше ему тоже давали питье, от которого становилось легче. Как же оно называлось?

— Лакус, — произнес он вслух.

Меган, недоуменно взглянув на него, спросила:

— Это место, откуда ты родом?

Таул улыбнулся и даже засмеялся, хотя и слабо.

— Нет, лакус — это напиток, которым когда-то поил меня один мудрый старец. Он говорил, что лакус излечивает почти все болезни.

— Жаль, что его нет у нас теперь. — Меган весело улыбнулась, блеснув зелеными глазами, и Таул впервые заметил, как она хороша.

— Отчего ты решила помочь мне? Проще было бы оставить меня умирать.

— Кто его знает? — пожала плечами Меган. — Мне и самой непонятно. Может, из-за твоих золотых волос. Тут у нас такие не часто встретишь. — Девушка казалась смущенной, и Таул не стал продолжать этот разговор. Сбитень немного облегчил боль в руках, и Таул стал припоминать, что с ним случилось.

— Какой это город?

— Рорн, какой же еще. Самый большой город на востоке.

Таул снисходительно улыбнулся гордости, с которой она это сказала. «Рорн, — подумал он. — Какая нелегкая занесла меня в Рорн?»

Меган, приведя молодого человека ночью в свою жалкую каморку, окружила его нежной заботой — вымыла, покормила, натерла целебными маслами и укутала в теплые одеяла.

Таул, чувствуя под одеялами голую кожу, догадался, что раздет донага. Меган, увидев, что он это понял, сверкнула улыбкой.

— Неужто ты такой скромник? — Таул на самом деле был стыдлив и хотел ей об этом сказать, но она перебила: — Я такое каждый день вижу, при моем-то занятии. — Вызывающе взглянув Таулу в глаза и не дождавшись ответа, Меган сказала: — Тебя это коробит.

— Не столько коробит, сколько вызывает жалость!

— Спасибо, только не нуждаюсь я в твоей жалости! — Меган поджала свои красивые губы и добавила с иронией: — Пожалеть следует скорее того, кого бросают умирать в темном переулке. — Но, сказав это, она тут же раскаялась. — Прости, Таул, я знаю, ты не хотел меня обидеть. — Она набросила на себя плащ. — Пойду куплю чего-нибудь поесть, и потом, тебе понадобится новая одежда. Старую я выкинула на улицу. Я скоро, не скучай. — Она взмахнула каштановыми локонами и исчезла.

Таул пригубил свое питье. Оно унимало боль и проясняло мысли. Он начал вспоминать, как оказался здесь. Он — рыцарь Вальдиса, посланный к мудрецу Бевлину, который, в свою очередь, отправил его разыскивать неизвестного мальчика. Память вернулась, нахлынув волной. Пять лет Таул разыскивал того, кто не имел ни имени, ни лица. Он вспомнил все города, где бывал, всех людей, с которыми говорил, все эти годы, истраченные по милости живущего в глуши старца.

Таул вспомнил и ночь, когда его взяли. Он пил в темной таверне, и на него напали четверо — они выволокли его наружу, избили и, окровавленного, заковали в цепи. Цепи привели Таула в неистовство, но это были еще пустяки по сравнению с теми муками, когда его начали пытать. Таул содрогнулся. О пытках он вспоминать не хотел. Ему без конца задавали вопрос, ответить на который было не в его власти: «Кто тот мальчик, которого ты ищешь?» Вопрос повторялся снова и снова, а Таул не мог ответить на него.

Сколько же он пробыл в цепях? Зачем они его выпустили? Он ведь не сказал им того, что им хотелось знать, — он просто не мог. Зачем тогда его освобождать?

Таул вспомнил тучного человека — тот часто глядел, затаившись в темном углу, как Таула пытают. От толстяка пахло тонкими духами, и голос у него был властный. Это он был виновником всех мучений Таула. По его приказу, стало быть, Таула и выпустили. Сколько же его продержали в тюрьме? Сколько времени он потерял?

Было еще что-то, что следовало вспомнить, — что-то, укрытое еще глубже. Он напряг память — и воспоминание вернулось к нему, ясное до дурноты, несущее с собой знакомое отчаяние. Теперь Таул полностью стал самим собой. Воспоминания были его бременем, и он так свыкся с их тяжестью, что без них чувствовал себя невесомым. Они определяли, кто он есть и кем должен стать.

Стояло жаркое лето — в том году ему сравнялось тринадцать. Комары кишели над болотами, словно дым большого пожара, и весь мир полнился их жужжанием. Вылезать на солнце можно было только ранним утром. Таул шел по тропке через болота ко все сужающемуся оконцу, где он удил рыбу, пристраивая удочку между двух камней. В тот день он не находил себе покоя. Вместо обычных мечтаний о подвигах и славе его осаждало видение страдающей матери.

Роды шли не так, как следует. Повитуха разломила пополам свечи, прежде чем зажечь их, и Таул, как всякий житель Великих Болот, знал, что это означает. Да ему и не нужен был этот обряд, чтобы понять то, что он видел сам: мать умирает. Слишком долго она мучилась, слишком жарко было в доме. Он полночи не спал, ворочаясь в мокрых от пота простынях. Дыхание матери притягивало комаров, а запах мочи — мух.

Он устыдился чувства облегчения, когда наконец настало утро и он получил повод уйти из дома. Повитухе нужно было заплатить, чем бы ни кончились роды, а расплатиться их семья могла только рыбой. Сестренок Таул не взял с собой: они были слишком малы, чтобы идти в такую даль, притом ему хотелось побыть одному. Рыба клевала неохотно, и только к полудню он наловил сколько требовалось: три для повитухи, две для матери, по одной себе и сестренкам и еще одну на случай, если родится ребенок. А отец пускай сам для себя постарается.