Кровь — темная, застывшая кровь. Таул замер на месте. Бевлин лежал на скамье в окровавленной одежде. Таул, охваченный страхом, заставил себя подойти к нему. Он коснулся мудреца — тот давно уже окоченел. «Нет, — беззвучно выдохнул Таул. — Нет».

В кухне стоял тяжкий запах крови. Таул обнял старика и прижал к груди, отчаянно пытаясь его отогреть. Какой Бевлин легкий, какой хрупкий! Таул баюкал его, как ребенка, и слезы катились по щекам рыцаря, падая на тело старика. «Нет. Нет. Нет», — шептал Таул, сотрясаясь от рыданий. Он знал твердо: это сделал он. Это не подлежало сомнению. Демоны ввергли его в пропасть, и тяжесть вины убыстряла падение.

На болотах стоял дивный летний день. Камыш зеленел, и над ним кружили бабочки. Таул рад был вернуться домой. Три года прошло с его ухода. За эти три года он получил два кольца — рука еще болела от свежего ожога. Разумнее было бы перевязать рану, но гордость не позволяла. Пусть все видят, что он — рыцарь Вальдиса, только что пожалованный вторым кольцом.

Скоро он отправится на дальний юг в поисках сокровищ. Если удача поможет ему, он найдет золото. Если небо поможет ему, он приобретет заслугу перед Богом. Будущее зависело только от него, и Таулу не терпелось начать.

Конь поднялся на пригорок, и Таул увидел внизу свою деревню. Волнение охватило его — радостное, лишенное тревоги: вот он и дома. Все тут по-прежнему: амбар старого Хокера все так же угрожает завалиться, выгон так же запущен. Мальчишки по-прежнему крутятся у околицы — ищут, с кем бы подраться, или девчонок высматривают.

Таул пришпорил коня. Женщины оглядывались на него — на болотах не часто встретишь верхового. В ответ на эти взгляды он учтиво склонял голову, как учили его в Вальдисе. Его красивый плащ тоже обращал на себе внимание, а в сапоги можно было глядеться, как в зеркало. Но никто не проявлял особого дружелюбия — вероятно, люди не узнавали Таула.

По узкой тропке он ехал к своему дому, и на сердце было легко. Он вез сестрам подарки: Саре — шелковое платье, Анне — бисерный браслет. А малыш получит игрушечный кораблик с настоящими парусами. Как они все удивятся — и как обрадуются! Они задушат брата поцелуями. Таул улыбнулся, и что-то стиснуло ему горло — слишком долго он не был дома.

Как ни странно, он не узнавал родных мест. Уже его хижина должна была показаться. Таул галопом пустился вперед, забрызгав грязью сапоги, — и натянул поводья, увидев перед собой пожарище. На обгорелой земле громоздились черные остатки стен и стропил. Только каменный очаг уцелел.

Таулу стало дурно от ужаса. Это его дом — и похоже, что сгорел он уже давно. Таул развернул коня и поскакал обратно в деревню, где остановил первую же встреченую женщину:

— Что случилось с хижиной на болоте?

Женщина хлопнула себя по губам — на болотах этим знаком отводят беду.

— Сгорела дотла — и все трое детишек вместе с ней. Бросили их, бедняжек.

Все поплыло перед Таулом. Он намотал поводья на кулак.

— Кто погиб?

Женщина смотрела на его руку — из-под ремня выступила кровь.

— Да ты здоров ли, молодой человек?

— Кто погиб?

— Две сестрички, красивые обе девчушки, и малыш. Старший-то брат их кинул — живите, мол, как знаете. Это ведь ты и есть, верно? Я тебя по волосам признала. — Она грустно покачала головой. У Таула так сжалось горло, что он не мог говорить.

— Я оставил их на отца, — вымолвил он наконец — не столько женщине, сколько себе.

— Да что с него проку, с негодника? Поболтался тут еще пару недель после твоего ухода да подался в Ланхольт. С тех пор мы его и не видели. Да ты, парень, не убивайся так. И я хороша — выложила тебе все напрямик.

— Как это случилось?

— Толком никто не знает, но голова думает, что одна из девочек, младшая, поди, подлила в огонь гусиного жира. Денег-то на топливо у них не было, а все, что было, они уже сожгли. От жира-то пожар и приключился.

Кровь уже капала из руки Таула на гриву коня.

— Ты отпустил бы поводья, парень.

— Когда случился пожар? — едва слышно прошептал он.

— Да уж года три будет — вот ушел ты, а через пару месяцев дом и сгорел. Я вспомнила теперь — ты тогда в рыцари подался.

Почти три года назад! Все это время он думал, что его сестры благополучно живут на болотах, а их уже не было в живых. Какая боль! Анна и Сара погибли, и ради чего? Ради этих вот двух колец на коже.

Всего несколько часов назад эти метины были для него всем на свете — теперь они обратились в позорное клеймо. За них его сестры расплатились жизнью.

Таул выхватил меч — и женщина, снова коснувшись губ, шарахнулась прочь. Таул поднял клинок, ничего не видя из-за слез, и рубанул им по руке, прямо по кольцам. Приняв боль как должное, он отшвырнул от себя меч, тряхнул поводьями и умчался прочь, как демон.

Мейбор, проснувшись, ощутил рядом тепло служаночки Бонни. Она спала, сомкнув губы, и казалась краше теперь, когда кривых зубов не было видно. Мейбору не хотелось больше любви, и он растолкал ее:

— Вставай-ка, девушка, и убирайся.

Она всполошилась и послушно принялась натягивать на себя одежду. Мейбор, обычно любивший смотреть, как женщина одевается, равнодушно отвернулся. Девушка оделась и кашлянула, что бы привлечь его внимание, — ждет, поди, когда он ей что-нибудь подарит или назначит новое свидание. Но Мейбор не хотел больше ее видеть — ведь она стала свидетельницей его слабости. Он швырнул ей золотой, проследив с отвращением, как жадно она схватила монету.

Потом встал и подошел к зеркалу, как повелось у него чуть ли не каждое утро с кануна зимы. Язвы на лице почти все зажили, осталась только легкая краснота. Да, снаружи яд почти не оставил следов, но Мейбор знал, что его горло и легкие никогда уже не станут прежними. Он дышал теперь со свистом, точно старик.

Крандл подал завтрак: теплые рогалики с маслом и копченую селедку. Это была любимая утренняя еда Мейбора — слуга, видно, решил его побаловать: Крандл знает, что его хозяин хотел выдать Меллиандру за принца Кайлока. Хорошо, что об этом известно лишь немногим, — какое унижение испытал бы Мейбор, если б весь двор знал о его неудавшейся попытке выдать дочь за наследника!

— Ее величество желает сей же час видеть вас у себя, ваша милость.

— Хорошо.

Ишь как ей не терпится: ведь солнце только что встало. Мейбор знал наперед: королева пококетничает немного, спросит, удобно ли ему в новой кровати, а после попросит не лишать ее преданности и поддержки. Мейбор положил селедку на хлеб, вдыхая аппетитный запах. Ну нет, он ей не лакей, и никаких обещаний она от него не услышит. Пусть помучается — он не собирается оставаться у нее на побегушках.

— Крандл, принеси мне еще селедки да приготовь ванну.

— Но королева ждет, ваша милость.

— Ничего, подождет, — отрезал Мейбор, и слуга послушно удалился.

Плотно поев и помывшись, Мейбор не спеша направился к королеве. Он тщательно обдумал свой наряд. Баралис вчера надел свою цепь — Мейбор не занимал при дворе никакой должности, зато владел самым большим в Четырех Королевствах собранием драгоценностей. Сегодня он надел на шею крученый золотой обруч с двумя парными сапфирами — огромными и синими, как ночь. При одном лишь взгляде было ясно, что им нет цены: и один такой камень мог стоить целое состояние, а стоимость двух, да еще парных, не укладывалась в воображении. Как известно, королева предпочитает сапфиры всем остальным камням — вот и пускай полюбуется.

— Рада видеть вас у себя, лорд Мейбор. — Королева протянула ему руку для поцелуя, ничем не показав своего недовольства, хотя он и заставил ее ждать. Мейбор взял ее руку, но не поднес к губам. Их глаза встретились, и королева первая отвела взгляд. Отступив немного назад, она сказала: — Мое вчерашнее объявление должно было вызвать у вас некоторую досаду. — Мейбор ничем не возразил на это, и ей пришлось добавить: — Мне жаль, что вы услышали о предстоящем событии вот так, прилюдно.