Вперед выступил Хрипатый. Обвел всех тяжелым взглядом.

– Ну что, мужики, рассказывайте все про этого парня. Все, что знаете, – хорошего и плохого. Только чур – не врать. За вранье ответите! – И указал на Сергея, стоявшего чуть в стороне.

Сергей вглядывался в лица своих товарищей. «Неужели не скажут, как все было?!» Теперь он боялся не расправы, а боялся предательства товарищей – тех, за кого он вступился, рискуя своей жизнью.

Из самой гущи протиснулся Николай Афанасьевич.

– Я все видел! – громко произнес он. – Расскажу, как было. Мне терять нечего.

И он быстро изложил то, о чем все знали в этом бараке: как Сергей получил от своего брата на пересылке богатую посылку и как он делился хлебом и табаком со всем вагоном, и как трое мерзавцев хотели забрать себе табак, а до этого отнимали у соседей шмотье и продукты. Грозились порезать, ежели кто пикнет. Но Сергей не побоялся и дал одному в зубы, а потом и второму тоже. После этого в вагоне до самого конца этапа был порядок, все получали свои пайки, и все было по справедливости. Это могут подтвердить все присутствующие.

Произнеся столь длинную речь и задохнувшись в конце, Николай Афанасьевич обвел всех торжествующим взглядом, а потом быстро исчез в толпе. Хрипатый выдержал паузу, потом спросил всех сразу:

– Правду он говорит?

– Правду, правду! – закивали сразу несколько голов. – Мы все свидетели, так оно и было. А вы приведите сюда этого друга, которому Серега морду бил. Пусть сам скажет, как все было.

Хрипатый лишь отмахнулся.

– Мы его сами спросим. Пошли обратно, братва ждет.

Когда они вернулись в первый барак, там было по-прежнему тихо. Урки шушукались промеж собой, а в углу паханы курили папиросы и прихлебывали черный, как деготь, чифирь из алюминиевых кружек. Лица их были сосредоточены, словно они делали важное дело.

Хрипатый, Курнай и «тамада» сразу направились к ним. Совещание длилось несколько минут, говорили приглушенными голосами, причем паханы все больше молчали и слушали, а говорили Хрипатый и Курнай. «Тамада» не произнес ни слова, только усиленно кивал, когда паханы переводили на него немигающий взгляд.

Наконец, все слова были сказаны. Решение принято. Вперед снова выдвинулся «тамада». Он вышел на середину и стал кого-то высматривать на нарах.

– А, вот вы где! – воскликнул. – Ну-ка, иди сюда. Да, ты. Иди сюда, Жорик, а мы на тебя полюбуемся.

К нему с видимой неохотой подошел тот самый тип, которого Сергей ударил первым и который пугал его финкой. Теперь в руках у него ничего не было, и выглядел он откровенно напуганным. Он уже понял, что дело его проиграно, и думал лишь о том, как бы полегче отделаться. Физиономия его постепенно приобрела жалкое выражение.

– Ты говорил ворам, что этот фраер обижал в вагоне мужиков. Говорил? – спросил «тамада».

Фиксатый стоял, опустив голову.

– Ну, что молчишь? Язык откусил?

Фиксатый утробно хрюкнул, приподнял голову.

– Он обижал нас троих, а мужиков не трогал.

– А за что он тебе в рыло заехал, можешь рассказать?

Фиксатый снова опустил голову.

Все так и поняли: сказать ему нечего.

– Будешь говорить? Или лучше спросим твоих корешей?

С нар вытащили двух его друзей. Те страшно трусили, но в какой-то момент сообразили, что всю вину можно свалить на фиксатого, который был у них вроде атамана.

В бараке стало тихо. Паханы сделали знак «тамаде», и тот направился к ним. Через минуту один из паханов поднялся на ноги и объявил:

– Перекур на пять минут.

Сергей подивился такому решению. Ведь все было ясно, чего тут думать? Но еще больше он удивился, когда по истечении пяти минут «тамада» при всеобщем внимании объявил решение сходки:

– Раз цыган ложно обвинялся, значит, вопрос отдается на его усмотрение. Как он захочет, так и будет.

Сперва Сергей ничего не понял. Что значит: как захочет, так и будет? Но все разъяснилось тут же. К нему приблизился Хрипатый и подал финку; остро отточенное лезвие хищно блестело.

– Бери, цыган. Делай гада!

Сергей отрицательно помотал головой.

– Я не могу. Может, я чего не так сказал. Вы уж извините. Я всех ваших правил не знаю. Но убивать не буду.

Неспешно встал со своего места вор по кличке Васек-Дипломат.

– Ты правильно поступаешь, цыган. Но ты не учел одного: как бы он поступил на твоем месте. А он не стал бы искать человечность, а взял бы финку и порешил тебя не задумываясь. Но это дело твое. Мы разбирали по справедливости, хоть ты и молодой, но кое-кто знает тебя как правильного фраера. Может, ты передумал и не станешь проявлять малодушия к этой гниде? – И он в упор посмотрел на Сергея.

Сергей ответил не раздумывая:

– Пусть его совесть убивает, а я не стану пачкать руки. Думаю, что он и сам все понял.

Стало очень тихо. Паханы снова стали о чем-то шептаться. Наконец поднялся один из них – невысокий крепыш с аккуратной бородкой и рыжими усами. Он объявил высоким голосом, ни на кого не глядя:

– Воровская сходка приняла решение помириться, чтобы в дальнейшем такое не повторялось.

И это был действительный конец сходки. Дело на этот раз закончилось без кровопролития.

К Сергею подошел фиксатый, протянул руку.

– Прости меня, цыган, я виноват перед тобой. Но больше это не повторится. Будем корешами!

– Только честными! – ответил Сергей, крепко пожимая протянутую руку.

Фиксатый пошел прочь, стараясь ни на кого не глядеть. За ним, крадучись, последовали его кореша. Хотя вряд ли их теперь можно было назвать корешами. Вся троица походила на побитых собак.

Сергей постоял некоторое время, но, видя, что никто им больше не интересуется, пошел в свой барак, где его ждали товарищи.

Сергей сделался местной знаменитостью. Такого еще не бывало, чтобы фраер ударил урку, и это сошло ему с рук. Дело обычно даже не доходило до сходки, а отчаянного малого резали или во время драки, накидываясь всей кодлой, или в бараке на шконке в первую же ночь. В лагере негде было укрыться от блатных – это все понимали. Победить в этой неравной борьбе было нельзя. Тем поразительнее было случившееся. Урки, в свою очередь, были удивлены поступком Сергея, когда он отказался резать фиксатого. Любой из них сделал бы это не задумываясь – для утоления обиды, а главное – для укрепления своего авторитета среди воров. В этой среде не было ничего хуже и позорнее душевной слабости. А доброта и покладистость среди воров считались признаком слабости. Жестокость, переходящая в садизм, бесшабашность и бесчувственность – вот набор качеств, гарантирующих уважение и почет среди этой публики.

Однако «цыган» (так они окрестили Сергея по своей воровской традиции) чем-то им понравился. То, как он вел себя на сходке, и то, как вломил двоим уркаганам – только сопли полетели! – все это не могло не вызывать уважение у людей, признающих лишь грубую физическую силу. Возможно, они почуяли в нем своего. И возможно также, что они не ошибались в своих оценках. Дальние предки Серджио Паскалевича Де-Мартино, жившие на берегах Средиземного моря, отнюдь не были ангелами. Они становились контрабандистами (среди рыбаков это вовсе не считалось преступлением), корсарами. Были просто вольными людьми, сроднившимися с морем и буйной южной природой, – такие же непосредственные, шумные и веселые, ценящие справедливость больше самой жизни. Так уж сложилось. Серджио был достойный сын своего народа, дальний потомок отважных и свободолюбивых рыбаков.

Все это безотчетно чувствовали. Сергей (будем называть его так, как звали его окружающие) был высок и статен, он имел смуглую кожу и густые черные волосы. Смотрел всегда в глаза собеседнику, очень пристально и прямо. Бывалые люди по одному только этому взгляду определяли в нем человека твердой воли и отчаянной храбрости. Правда, по этому взгляду нельзя было сказать, добрый он или злой, великодушный или бесчувственный. Но эти качества сказывались в поступках. В лагере ничего нельзя скрыть от окружающих. Человек тут весь как на ладони – со всеми своими потрохами. Прежние заслуги – должности и звание, былой почет и успешная карьера – ничего не значили в этом подземном мире. Человека в лагере просвечивали сотни взглядов, и приговор был всегда безошибочен. Так же было и с Сергеем. Он и сам чувствовал изменившееся отношение к себе. Урки, завидев его издали, чему-то лыбились, а некоторые делали знак рукой как старому знакомому. А политические (которых на пересылке было раз в десять больше) – те смотрели чуть не с испугом. Лишь ближайшие знакомцы видели в нем того, кем он всегда и был, – славного малого, своего парня, на которого можно положиться в трудную минуту, который не подведет, не продаст и не бросит, даже если это будет грозить ему гибелью.