Они стояли бок о бок и смотрели на океан, мерцающий, как драгоценный камень. Чайки к вечеру угомонились.

Гнедко нарушил чары, потянувшись за особенно пахучим пучком травы. Таул, к удивлению Джека, велел Хвату:

— Ступай-ка собери побольше дров. Нынче ночью мы, похоже, сможем развести костер.

Хват побежал за дровами. Рыцарь, ничего не объясняя, отводил глаза, и Джек догадывался, что не его одного прохватило холодом до костей.

Час спустя на холме уже трещал костер. В углях грелась копченая колбаса, завернутая в листья щавеля, и на огне стоял котелок со сбитнем. В Нессе они, кроме Таулова лука, приобрели множество всякой снеди. Мясо, правда, было исключительно баранье, а сыр — овечий, но доселе путникам приходилось зависеть от прихотливых вкусов Хвата, поэтому все, что не слипалось от меда и не было густо усыпано корицей, представлялось им приятным разнообразием.

— Ежевики хотите? — Хват протянул пригоршню ягод, но желающих не нашлось, и он потер свою раненую руку. — Ну все, больше я для вас ничего собирать не стану. Очень нужно рисковать своей шеей для людей, которые смотрят на тебя так, будто им предлагают отраву.

Джек улыбнулся. Хват всегда был очень чуток к любой перемене настроения. Мальчик увидел, что Таул с Джеком примолкли, счел это нежелательным и решил разрядить атмосферу, разыграв сцену жалости к себе.

— Давай твои ягоды, я съем, — сказал Джек.

— Все как есть?

— Ага. Даже те, по которым слизняки ползали.

— Слизняки! Никакие слизняки по этим красавицам не ползали. Да они бы и не поместились на них.

Этот бурный взрыв негодования вызвал у Джека смех. Вскоре к нему присоединился Таул. Хват вызывал у них самые нежные чувства. Мальчуган, при всей своей напускной самостоятельности, оставался по-детски уязвимым. В ту ночь, когда его ранило, он ни разу не заплакал. Он, правда, лишился чувств, но утверждал потом, что не хлопнулся в обморок, как девчонка, а потерял сознание по-мужски, ради сбережения сил и остановки крови.

Крови вышло много — наконечник был широким и мягким. Металл погнулся, врезавшись в кость. К хвосту стрелы, как всегда, были привязаны красный шелк и человеческие волосы. Джек не понимал, что это означает, но Таул с Хватом, похоже, понимали.

Джек взглянул на Таула. Тот измерял свои стрелы, прикладывая их к груди, и урезал все, что были хоть на палец длиннее, чем надо.

— Зачем мы развели костер, Таул?

Рыцарь бросил укороченную стрелу и отвел волосы с лица.

— Погляди вокруг, Джек. Зачем, по-твоему, я привел вас сюда?

Джек огляделся. Они сидели на невысоком каменистом холме. Впереди был океан, внизу — скалы, а позади — холмы, по которым они ехали добрую часть дня. Вид во все стороны открывался широкий. Местность вокруг была видна как на ладони, а полная луна освещала каждый кустик и каждую травинку.

— Ты хочешь расставить ловушку.

— Вот именно. Если наш таинственный друг попытается что-то учудить нынче ночью, я надеюсь заметить его первым.

— Мне сдается, для тебя он не такой уж таинственный?

— Кажется, я знаю, кто он.

— Кто же?

— Тот, у кого я убил брата.

— Не убил, Таул, а победил в бою, — поправил Хват. — Этот Скейс просто сумасшедший, и все тут.

— Почем вы знаете, что это он? — с некоторым раздражением спросил Джек.

— По красному шелку на стрелах. Он того же цвета, что и флажки в бойцовых ямах.

— А волосы?

— Ну, головой ручаться не стану, но мне кажется, они такие же, как у покойного Блейза. Верно, Таул?

— Почему вы мне не сказали этого раньше? — осведомился Джек, глядя на Таула.

— Потому что ты, Джек, ему не нужен. Ему нужен я.

— Однако это не помешало ему подстрелить Хвата?

— К чему ты клонишь? — резко спросил Таул.

— К тому, что тебе следовало обо всем мне рассказать. Опасность грозит нам всем, и ты обязан был по меньшей мере сказать мне правду. Я не позволю опекать себя, как ребенка. Если нам грозит что-то, я должен знать в точности, чего ожидать.

Джек умолк, весь дрожа от негодования.

Прошла минута. Ветер унес несколько искр от костра в море. Таул сказал со вздохом:

— Ты прав, Джек, извини. Мне следовало сказать тебе обо всем в ту же минуту, как я сам догадался. — Он смотрел Джеку в глаза прямо, не ища себе оправданий. — Как у тебя обстоит со стрельбой из лука?

Джек улыбнулся, принимая его извинение.

— Неважно.

Таул прошел к лошадям, отвязал короткий лук и подал Джеку.

— А что, если я дам тебе несколько уроков, покуда мы ждем?

— Думаешь, ждать придется долго?

— Кто его знает. — Таул посмотрел на холмы, где не заметно было никакого движения — только трава колебалась под ветром. — Может статься, всю ночь.

Джек попробовал тетиву.

— Что ж, тогда я, глядишь, и успею обучиться кое-чему.

Тавалиск вкушал поджаренных на медленном огне голубей, обсуждая со своим секретарем подробности осады Брена. Это верх наслаждения — смаковать птицу мира, рассуждая в то же время о войне. Сами птички несколько костлявы — однако всякое блюдо следует приправлять выдумкой. Кроме того, голуби только открывают трапезу — за ними последует упитанный теленок.

— Нет, не так, Гамил. Режь его от плеча к боку. Да потолще. Я собираюсь есть эти ломти, а не носить их вместо белья.

— Да, ваше преосвященство.

— Итак, нам до сих пор неизвестно, как узнал Кайлок о подкреплении в две тысячи наемников? — Тавалиск переломил голубя пополам — так его легче было обгладывать.

— Нет, ваше преосвященство. Но кто-то, как видно, уведомил его — ибо он знал не только их численность, но и дорогу, которой они следовали в Брен.

— И он, конечно, устроил засаду. Пятьсот человек перебито вместе с их лошадьми, а оружие сброшено в озеро. Настоящая катастрофа! — Тавалиск так расстроился, что уронил голубя на пол, потеряв к нему всякий интерес. — Кайлок каждый раз хоть на шаг, да опережает нас. Мы ведем подкоп — он проведывает о нем. Мы посылаем подкрепление — он перехватывает его. Мы меняем свои планы — он еще раньше меняет свои. Кто-то поставляет ему сведения, и я хочу знать кто.

— Я займусь этим, ваше преосвященство, — заверил Гамил, укладывая ломти телятины на блюдо. Вид настоящего мяса порадовал сердце архиепископа.

— А из Анниса есть известия?

— Там все без изменений, ваше преосвященство. И положение, надо сказать, весьма странное. Основная часть армии Четырех Королевств так и стоит лагерем у стен города. Она держит что-то вроде осады: за городом следят денно и нощно, однако не приближаются настолько, чтобы причинить Аннису какой-то вред.

— Ничего странного тут нет, Гамил. Это блестящий замысел. Осаждая Аннис, Кайлок не только изматывает горожан, но также связывает их армию, не давая ей отправиться в Брен. Никто не уйдет из дома, чтобы драться за кого-то другого, когда его собственная родина в опасности. — Тавалиск принял от Гамила блюдо. — Кайлок успешно держит Аннис под замком — и это ничего ему не стоит. — Тавалиск подцепил кусок мяса своей серебряной вилкой. — Меня беспокоит другое: не отдаст ли Кайлок в один прекрасный день своему войску приказ сняться с лагеря и перевалить через горы? Если такое случится, высокоградская армия может оказаться в кольце.

— Весьма острая мысль, ваше преосвященство, — медленно кивнул Гамил.

У Тавалиска, помимо мысли, имелся и другой острый предмет, который он не замедлил вонзить Гамилу в руку.

— За одобрением, Гамил, я обращаюсь только к Богу. — Тавалиск выдернул вилку. — Извини — я целил в телятину, не в тебя. Ну, полно дуться. Это просто случайность. — Чувствуя легкое раскаяние, архиепископ подал секретарю салфетку вытереть кровь и быстро перевел разговор на другое: — А дочь Мейбора все еще держат под стражей?

Гамил отомстил как мог, вымазав кровью шелковую салфетку.

— Никто не слышал о ней с тех пор, как лорд Мейбор покинул город, ваше преосвященство. Баралис и Кайлок отрицают, что похитили ее, и объявляют Мейбора сумасшедшим.