— Джек, я приказываю тебе уйти!
Джек ощутил, как его с силой тянет прочь, увидел яркую вспышку света и вылетел из стекла. Пока он мчался обратно к своему телу, стакан лопнул и брызги расплавленного стекла полетели во все стороны. Они ударили в тело, как только Джек в него вошел, — шипя и щелкая, словно удары кнута, они жалили грудь и руки. Джек, еще не пришедший в себя, сорвался со стула. Камзол на нем дымился, и кожу жгло. Слишком недавно обретший тело, чтобы чувствовать боль, Джек чувствовал только ужас. Надо было скорее избавиться от этой напасти. Он сорвал с себя камзол, и плевки застывающего стекла со звоном посыпались на пол.
Как только боль заявила о себе, сзади на Джека обрушилось что-то холодное. Джек обернулся — это Тихоня окатил его водой. С пустым ведром в руке травник шагнул к Джеку.
— Оставь меня, Тихоня! — вскричал тот, вскинув руку. Усталый и сбитый с толку Джек трясся с головы до пят. — Не надо было тебе вмешиваться. Я уже овладел им.
— Дурак, — с не меньшим гневом ответил Тихоня. — Ничем ты не овладел. Это стекло овладело тобой. Ты чуть не растворился в нем.
Боль жгла Джека иголками, ввергая его в ярость.
— Говорю тебе, стекло было моим! — крикнул он, хватив себя кулаком по бедру.
Тихоня медленно покачал головой, бросил ведро и заговорил, взвешивая каждое слово:
— Если ты еще раз совершишь подобную ошибку, Джек, клянусь, она станет для тебя последней. Дважды спасать тебя не стану. Я тебе не нянька. — Он пошел к двери и бросил с порога: — Возьми мазь в заткнутой тряпицей склянке над очагом. Полечи свои ожоги.
Джек без сил повалился на стул. Гнев, только что пылавший в его крови, мгновенно угас. Джеку стало пусто... и стыдно. Понурив голову, он потер обеими руками лицо. Как мог он быть так глуп? Тихоня прав — он и вправду потерял власть над собой, отдавшись волнению стекла. Джек прошипел сквозь зубы несколько отборных пекарских ругательств. И когда он только научится обуздывать свою колдовскую силу?
Вот уже десять недель, как пожилой травник нашел его в кустах у Аннисской западной дороги и привез к себе домой. Десять недель учения, стараний и неудач. Каждая попытка Джека колдовать кончалась плачевно. Поначалу Тихоня не торопил Джека, ободрял его и давал советы, но теперь и он начинал терять терпение.
Джек потер виски. Немногого же он добился. Порой ему казалось, что он способен колдовать только перед лицом истинной опасности, когда сама жизнь разжигала в нем гнев. А здесь, в тихом доме Тихони, в сонной деревушке за десять лиг от Анниса, где на горизонте видны горы, ограждающие с запада Брен, никаких опасностей будто бы и не существовало. Здесь ничто не угрожало Джеку, его никто не преследовал и не загонял в угол. Тем немногим, кто был ему дорог, тоже ничто не грозило, да и война на севере, по словам Тихони, как будто утихомирилась на время. Бороться было не с чем и не с кем, и Джеку трудно было разжечь в себе гнев, чтобы направить его на стакан или иные предметы, которые ставил перед ним Тихоня. Эти упражнения оставляли его равнодушным — не стоило будоражить себя ради одной лишь науки. Первый месяц он вовсе ничего не мог извлечь из себя, пока не сосредоточивал свои мысли на Тариссе.
Тарисса. Его руки и грудь разболелись невыносимо при одном ее имени. Он встал, отшвырнув ногой стул. Не станет он думать о ней. Она осталась в прошлом, далеком прошлом, — все равно что умерла. Он не даст ей ожить в своих мыслях. Она лгала ему, предала его, и никакими слезами и мольбами этого не исправить. Магра, Ровас, Тарисса — все они стоят друг друга. И он заслужил свое — потому что был так глуп и легковерен.
Джек подошел к очагу и взял с полки заткнутую тряпицей склянку. За последние месяцы он усвоил, что должен быть суров и к Тариссе, и к себе, — только так он мог побороть муки раскаяния. Он был дураком, а она — негодяйкой, вот и все. Ничего более.
Джек понюхал содержимое склянки. Что бы ни было там, внутри, пахло оно скверно. Джек осторожно сунул в склянку палец. Холодная жирная жидкость имела цвет засохшей крови. Борк знает, что это такое! Тихоня всякий раз перед тем, как пользоваться своими снадобьями, ронял каплю на язык — проверял, не утратило ли лекарство силу. Но Джек не хотел пробовать это вещество. Пусть оно лучше доконает его медленно, проникнув в раны, чем убьет на месте.
Джек начал смазывать ожоги — сперва руки, потом грудь. Дело это затянулось надолго — мало того что руки тряслись, Джек еще делал все с великим отвращением. Ну, жжет немножко, говорил он себе — с тех пор как он ушел из замка Харвелл, ему приходилось выносить гораздо худшие вещи, чем ожоги от жидкого стекла, — но ему было неприятно причинять боль самому себе. До лечения боль от ожогов была вполне терпимой — а вот когда он помазал их, началась настоящая пытка. Мазь щипала раны, будто щелочь. Она проникала под кожу тысячами крохотных колючек, а потом снова выгрызала путь наружу. Может, Тихоня мстит ему таким образом?
— Джек, погоди... — вскричал тот, ворвавшись в дом. Увидев Джека со склянкой в руке, он умолк и пожал плечами с довольно глупым видом. — Ну да ладно, она тебя не убьет.
— Что же она со мной сделает в таком разе?
— Преподаст тебе урок, как и было задумано. Но я тоже получил хороший урок, — еле слышно пробормотал травник. — Теперь я знаю, что, когда действуешь со злости, никакого удовлетворения в этом нет. — Он поднял потупленный взор. — Ты не бойся. Поболит несколько дней, но больше никакого вреда тебе не будет.
Джек от удивления лишился дара речи. Он смотрел на Тихоню с укором, но в глубине души знал, что заслужил это. Он подвергал опасности и себя, и Тихоню, да еще и артачился, когда травник пытался помочь ему.
Джек швырнул склянку в огонь.
— Будем считать, что мы квиты.
Тихоня улыбнулся, и морщинки побежали от его глаз. Джек впервые заметил, как травник стар и какой усталый у него вид.
— Присядь-ка, — сказал Джек, пододвинув стул к огню. — Я согрею тебе сбитня.
Тихоня только рукой махнул.
— Если б я нуждался в ком-нибудь, кто ухаживал бы за мной в старости, я бы подыскал кого-нибудь посговорчивее тебя.
Джек принял упрек без возражений.
— Ты прости меня, Тихоня. Не знаю, что на меня нашло. Видно, мне просто опостылели вечные неудачи.
Тихоня подвинул к огню второй стул, для Джека, принес одеяло и накинул Джеку на голые плечи. Потом уселся сам и только тогда заговорил:
— Не стану врать тебе, Джек. Из твоего учения пока что ничего не выходит. Думаю, дело отчасти в том, что ты попросту слишком стар. Надо было начинать раньше, когда твой ум был еще открыт и мышление еще не так... — он подыскивал подходящее слово, — окостенело.
— Но я ощутил свою силу всего год назад.
Всего год назад — неужели? Жизнь его с тех пор была такой бурной, что Джеку с трудом верилось в ее прежний мирный ход, да и что значит «мирный»?
— Ты мог узнать о ней всего год назад, но она сопутствовала тебе всю твою жизнь. — Тихоня подался вперед. — Магия никого не осеняет внезапно. Она идет из глубины, из нутра, и неразлучна с тобой, как биение сердца. Ты родился с этим, Джек, и кому-то следовало бы позаботиться о том, чтобы выявить это раньше. Если бы такое произошло, ты не был бы беглецом в чужом краю, разрушающим все на своем пути.
Слова были суровыми, но верными.
— Значит, уже поздно? И ничего нельзя изменить?
Тихоня тяжело вздохнул:
— Надо постараться — выбора у тебя нет. Твоя сила будет расти, и если ты не научишься направлять и отводить ее, она тебя погубит.
— Но учение тоже небезопасно. Этот стакан...
— В жизни все опасно, Джек, что ни возьми. — Голос травника утратил свою деревенскую напевность. — Когда ты идешь на рынок, тебя могут ограбить, задавить или пырнуть ножом. Девушка, которую ты берешь в жены, может умереть в родах. Даже вера в Бога может подвести — вдруг по ту сторону не окажется ничего, кроме тьмы.
— А если ты кому-то доверишься, тебя могут предать, — тихо, почти про себя произнес Джек.
