Джек ощутил металлический колдовской дух. Губы Кайлока шевелились, и язык дрожал внутри мокрого красного рта.
Рука Джека болела нестерпимо. От пота и дыма щипало глаза. Тело Кайлока напряглось. Джек в панике тыкал ножом куда попало. Кровь лилась по его руке и по груди Кайлока. Еще немного — и клинок нащупал гибкую стенку гортани.
Кайлок широко разинул рот, воздух вокруг его губ сгустился, и запах горячего металла обратился в смрад.
И тут Джек одним движением перерезал Кайлоку горло.
С губ короля сорвался легкий свист. Животный ужас читался в его взоре. Он моргнул, и свет в его глазах угас.
Джека по-прежнему била дрожь. Он сжимал нож так крепко, что костяшки побелели. Он глотнул воздуха — и втянул в себя последний вздох Кайлока.
Этот вздох был последним, что их связывало. Он осел в легких Джека и проник в его кровь. Он был напитан магией и заключал в себе самую суть умершего. Джек лишь теперь осознал в полной мере всю мощь Кайлока и содрогнулся при мысли о том, что тот мог бы натворить. Сила Кайлока была густа и черна, как деготь. Но воздух нес не только весть о гибели. Джек познал могущество воли Кайлока, широту его гения и темные глубины его безумия. Он ощутил трагедию блестящего ума, загубленного ядовитым зельем, кознями и ложью. Кайлок, истинное творение Баралиса, существовал в бредовом мире, где его помешательство поощряли, а на склонность к мучительству смотрели сквозь пальцы.
Джек познал все это в один миг — как и многое, многое другое. У него не было повода торжествовать — он всего лишь прекратил жизнь, обреченную с самого начала.
Беспредельно усталый Джек сделал долгий выдох, стремясь избавиться от дыхания Кайлока. Истины, которые оно открыло ему, были слишком жестоки и оставили мерзкий вкус во рту.
Баралис превратил родного сына в чудовище.
Джек выдернул клинок, и из раны хлынула кровь. Глаза Кайлока закрылись, напряженные мускулы обмякли. Почерневшее письмо выпало из его пальцев на горящий ковер. Джек не стал его подбирать.
Кайлок упал, и пламя охватило его со всех сторон.
Джек был отрезан. Вокруг бушевали языки пламени, доходившие ему до плеча. Не было больше ни стен, ни двери: красно-белое зарево поглотило все. Пламени сопутствовали клубы густого и едкого дыма. Джек старался не дышать, но долго ли он мог так протянуть?
Если боль лишила его сил, то дым лишал сознания. Джек боролся с беспамятством из последних сил, а пламя подступало к нему все ближе. Его шатало — еще немного, и он упадет. Он не мог больше выносить этот палящий жар. Ему хотелось одного — упокоиться рядом с Кайлоком.
Его уносило все дальше. Там, впереди, ждал покой. Покой, избавление и правда.
— Джек!!
В огне возникла темная тень. На миг сердце Джека радостно затрепетало: это Таул пришел вывести его из храма. Но нет, здесь не Ларн, да и на пришельце желтые с черным цвета Вальдиса — Таул ни за что не надел бы на себя рыцарскую одежду.
— Джек!
Фигура маячила за огненным кольцом. К ней присоединились другие, тоже в желтом и черном. Они кричали, суетились и гасили огонь своими плащами.
Джек почувствовал, что падает. Огонь тянулся навстречу множеством маленьких жадных пальцев.
Но чьи-то руки подхватили его бережно, как ребенка, и вынесли из огня. Сквозь текущие без удержу слезы Джек взглянул в лицо тому, кто его нес. Это и вправду был Таул. Таул в рыцарских одеждах, командующий другими рыцарями, с незнакомой Джеку твердостью в голубом взоре. Они вместе прошли сквозь пламя и вышли в мир, где обитали свет, надежда и смех.
— Ведь ты... — обожженным горлом прохрипел Джек, — ведь ты не должен был возвращаться за мной.
— Я предупреждал тебя, Джек, — улыбнулся Таул. — Мое сердце может воспротивиться этому решению.
Пожар сопровождал их через весь дворец — он катился по коридорам и лизал им пятки. Повсюду клубился дым и летела копоть. Люди с паническими воплями спасались бегством. Никто не обращал внимания на дюжину рыцарей в полном облачении ордена, идущих впереди огня. Если взоры и останавливались на ком-то, то это был высокий золотоволосый рыцарь, несущий на руках чье-то безжизненное тело. Было в лице этого рыцаря нечто внушающее надежду, а глаза его, казалось, смотрели прямо в душу.
* * *
Мелли наблюдала, как горит дворец, из рыцарского лагеря. Яркое, буйное, несущее свободу зарево пылало на северном небосклоне. Все тревоги, как ни странно, покинули ее. В воздухе, кроме дыма, носилось еще что-то: предчувствие того, что все еще будет хорошо.
— Они возвращаются, госпожа, — сказал Берлин. — Я только что заметил их там, на севере.
Мелли не спросила, с ними ли Таул, — она и так знала, что да.
— Приготовь брагу и одеяла, — сказала она Грифту, который грелся у огня.
— Слушаюсь, госпожа.
Проходя через лагерь, Мелли услышала пение. Красивый звучный голос выпевал слова, идущие из самого сердца. Мелли повернула в ту сторону. В песню вступили другие голоса, и Мелли, обогнув командный шатер, увидела картину, вызвавшую у нее радостную улыбку.
Человек двадцать рыцарей, собравшись вокруг наспех устроенной колыбели, пели песню маленькому Герберту.
Андрис, совсем недавно доставивший сюда Мелли из Ясных Дубов, заметил ее и поманил к себе. Ее поставили в круг рядом с ребенком — теперь рыцари пели и для нее. Мелли казалось, что сердце ее вот-вот разорвется. Никто, услышав эту песню, не усомнился бы в доброте рыцарей. Глядя в их просветленные лица, слушая их нежное пение, Мелли поняла, почему Таул шел на все, чтобы спасти их. Есть на свете такое, за что стоит отдать свою жизнь.
И к тому времени, когда песня кончилась, а Таул въехал в лагерь, Мелли дала себе слово никогда не становиться у него на пути. Она освободит Таула от его клятвы, чтобы он мог стать главой ордена. После всего, что он для нее сделал, она просто обязана так поступить.
— Лекаря сюда. Быстро! — крикнул Таул с седла.
За спиной у него кто-то сидел. У Мелли перехватило дыхание. Быть этого не может!
И все же это был Джек, одетый в одну лишь покореженную почерневшую кольчугу и сам весь черный от дыма и ожогов. Мелли бросилась к нему со слезами на глазах. Значит, бывают еще чудеса на свете, и ее золотоволосый рыцарь способен их творить.
Мелли любила его безгранично.
* * *
Лекарь провозился с Джеком добрую часть ночи, пока пожар пылал в лиге к северу от них. Все эти долгие мучительные часы Мелли держала Джека за руку, вливала воду в его обожженные губы, мазала бальзамом его раны. Больше всего пострадали его лоб и руки, на теле было множество более мелких ожогов. Подходившие к ним рыцари предлагали помощь и советы, а Берлин принес сонное зелье. Лишь когда дыхание Джека стало легким и ровным, Мелли заснула сама.
Таул разбудил ее на рассвете.
— Вставай, Мелли. Надо ехать в город.
— Но... — Мелли посмотрела на обвязанную голову Джека, прислоненную к ее коленям.
— Джеку нужен сон. Ты уже сделала все, что могла. Хват присмотрит за ним, пока нас не будет. — Таул говорил ласково, но твердо. — Ты и ребенок должны ехать со мной.
Мелли не спорила. Она уже смирилась со своими новыми обязанностями.
Перед отъездом она постаралась принарядиться. Она до блеска расчесала волосы и скрыла ожоги под пудрой и притираниями. Старшая дочь хозяина гостиницы отдала ей свое лучшее зимнее платье, и Мелли переоделась в палатке Тирена. Ей было трудно из-за сломанной руки, но она не желала никого просить о помощи. Таул уже приготовил славного гнедого мерина и подсадил ее в седло — и тут, к великому неудовольствию Мелли, к ним подъехала Грил.
— Она что, собирается ехать с нами? — прошипела Мелли сквозь зубы.
— Она одна знает, что герцога приказал убить Баралис.
Мелли не нашла, что на это возразить, и только фыркнула.
— Но ребенка она не получит. Я сама его повезу.
Таул прыснул, и Мелли поразилась тому, какой юный и счастливый у него вид: он точно сам стал ребенком.