— Ш-ш, — шептала Грил, укачивая его. — Няня Грил не сделает тебе плохого. Нет, нет. Няня Грил любит Герби. Любит своего крошку. — Ребенок начал успокаиваться, и Грил шептала над ним, пока он не уснул.

Она неподвижно стояла на затекших ногах в темноте, среди вороха своих теплых одежек, а малыш посасывал ее палец. Решимость стеснила ей грудь. Герби — ее дитя, и она никому его не отдаст.

Она не думала, что полюбит его, и спрятала дитя лишь ради того, чтобы насолить Баралису. Баралис убил ее любимую племянницу Корселлу и должен был заплатить за это. Грил просто решила воспользоваться подвернувшимся ей оружием. Маленький Герберт стоил целой армии: он истинный наследник Брена, и на левой лодыжке у него имеется знак Ястреба, доказывающий это. Стоит только распустить слух, что законный наследник жив, — и добрые бренцы тут же восстанут против Кайлока. Как не предпочесть герцогского сына чужеземному тирану! Баралиса вышвырнут из города, а если повезет, то и прикончат.

Итак, на уме у Грил было одно только мщение. Но что-то произошло с ней, когда она взяла на руки этого крошечного человечка. Баралис со всеми его злодеяниями вдруг показался ей не столь уж важным.

Все начиналось с малого. Ребенок был так слаб, что требовал неусыпных забот, — его надо было кормить через тряпичную соску и растирать теплым маслом. Без нее он погиб бы — ведь он только и мог, что лежать на одеяле, суча крохотными ручками и ножками. Грил никогда не была замужем, не имела детей и не знала, что это такое, когда кто-то полностью зависит от тебя. Ребенок любил ее и доверял ей — она была единственная, кого он знал в своей коротенькой невинной жизни. Хитрость, неблагодарность и жадность еще не коснулись его, и он ничего не пытался у нее отнять. Он хотел одного — лежать у нее на руках и сосать ее палец.

И через несколько дней случилось неслыханное: Грил стала отдавать — время, любовь, деньги и заботу. Все что угодно, лишь бы сохранить Герберта.

Баралис — убийца: он убил отца Герберта и кровную сестру тоже. Идти против его воли — не просто глупость, а чистое самоубийство. И ей, и ребенку грозит большая опасность. Лучшее, что могла придумать Грил, — это потихоньку уйти из дворца, покинуть город, вернуться в Королевства и не говорить ни единой живой душе, кто этот мальчик. Грил пригладила тонкие волосенки Герберта. Завтра она повидается с сестрой — пусть поскорее распродаст все, чем Грил владеет. Нынешняя ночь показала, что ребенка опасно оставлять во дворце. Раз уж он начал плакать, его не уймешь. Пора уносить его отсюда.

Грил открыла локтем дверцу шкафа и вышла в свою светлую натопленную комнату. Уже очень поздно — надо бы поспать хоть несколько часов до рассвета.

Она нагнулась, чтобы уложить Герберта в сундучок, служивший ему колыбелью, но тут в ее увечном запястье что-то хрустнуло, она отпустила ножки ребенка, и он хлопнулся задком на дно сундучка. Удар был несильный, но Герберт проснулся и залился негодующим криком.

— Тише, тише. — Перепуганная Грил снова подхватила его на руки и принялась качать. — Тихо, крошка Герберт, послушайся няню Грил.

Таул хотел уже уйти, когда снова услышал детский плач — теперь совсем близко. Он замер на месте и попытался определить, откуда идет звук. Плач слышался где-то впереди, левее и чуть пониже. Таул, следя, не покажется ли где стража, двинулся вперед.

Здесь, насколько он мог судить, уже не обитали придворные: на стенах горело меньше факелов и не было ни гобеленов, ни часовых. Вдалеке порой слышались шаги, но сюда они не приближались. Таул, благодарный судьбе за эту возможность перевести дух, смотрел все же в оба и постоянно оглядывался назад. Тусклый свет был ему на руку — порой он даже гасил лишние факелы.

По короткой лестнице он спустился вниз. Плач прекратился, но его источник явно был где-то рядом — выйдя на круглую галерею, Таул уверенно направился к двери слева от себя.

Приложив ухо к двери, он услышал женский голос, говоривший что-то нараспев, — так матери баюкают детей. Таул глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Вполне возможно, что того ребенка за дверью родила другая женщина, не Мелли, но надо в этом удостовериться. Таул поклялся герцогу защищать его жену и наследников, и, если есть хоть отдаленная возможность, что сын герцога жив, долг обязывает Таула защитить его.

Таул осторожно попробовал дверь — она была заперта на засов с той стороны. Ему не хотелось вламываться силой, но ничего другого не оставалось. Он крутнулся на одной ноге и ударил другой в середину двери.

Дверь распахнулась, закричала женщина, и ребенок расплакался опять.

Таул вошел, вскинув правую руку в знак того, что приходит с миром, и женщина тут же кинулась на него. У нее был нож, и целила она прямо в грудь. Таул опустил руку, чтобы отвести удар, и нож полоснул его чуть ниже плеча. От боли на глазах выступили слезы. Таул яростно вытер их кулаком и двинул женщину в челюсть. Она закачалась, беспомощно махая руками, и повалилась рядом с ребенком.

Таул тут же бросился ей на помощь, но она свирепо взмахнула своим ножом.

— Прочь! Оставь нас в покое!

Таул отступил. Рука сильно кровоточила, и он зажал рану ладонью.

— Это твой ребенок? — Женщина показалась ему слишком старой для того, чтобы произвести на свет младенца.

— Дочкин. И убирайся отсюда, покуда я не вызвала стражу.

Таул, глухой к ее угрозе, заглянул в сундучок. Ребенок был совсем крошечный — он явно родился не так давно. Сжав ручонки в кулачки, он плакал самозабвенно, как будто удивляясь тому, сколько шума способен произвести. Таул направил на женщину острие меча.

— Уйми-ка его.

Пока она поднималась на ноги, он отошел закрыть дверь. Оторвав полу камзола, он попытался перевязать рану. Это оказалось нелегко — крови было много, и он не привык завязывать узлы левой рукой. Затянув повязку как можно туже, Таул вогнал кулак в середину кровавого пятна и на миг зажмурился от боли.

Женщина уже взяла ребенка на руки и баюкала его, нежно что-то приговаривая. Таул находил ее голос весьма резким и скрипучим, но ребенок, как видно, держался иного мнения, ибо скоро утих и принялся скулить.

— Дай мне взглянуть на него, — велел Таул.

Женщина прижала ребенка к груди.

Таул почувствовал вдруг, что очень устал. День был длинный и тяжелый, и хотелось одного: чтобы он скорее кончился.

— Сударыня, я не причиню вреда ни вам, ни ребенку, но взглянуть на него должен непременно. — Таул вложил меч в ножны — правая рука слишком пострадала, а левая не была приспособлена для тяжелого оружия — и достал взамен длинный нож. — Так что давайте его сюда.

Глаза женщины шмыгнули с его лица к ножу.

— Кто ты такой?

Таул, теряя терпение, двинулся к ней.

— Дай сюда ребенка.

— Я закричу.

— Навряд ли.

Женщина, сверля его взглядом, протянула ребенка. Таул, помня, как проворно она орудует ножом, решил больше не рисковать.

— Положи его на кровать и распеленай.

Женщина сделала, как он велел, оставив только подгузник и шерстяные башмачки.

— А теперь постой там, в углу. — Таул направил ей в грудь острие своего ножа. — Быстро!

Таул обошел кровать, чтобы не терять женщину из виду. Ребенок не спал и смотрел на него не совсем еще прояснившимися синими глазенками — такого же цвета и разреза, как у Мелли.

— Сколько ему?

— Дочка родила его девять недель назад. Она болеет, вот я и присматриваю за ним.

Эта бабка не на того напала. Таул знал толк в младенцах — он сам вынянчил новорожденного после смерти матери. Этому малышу куда меньше девяти недель. Таул осторожно перевернул его на животик, вспомнив, что все рожденные в доме Бренов носят на себе знак Ястреба. На спинке ребенка ничего не было.

— Сними с него подгузник и башмачки.

Таул увидел краем глаза, как женщина вскинула нож, и потерял всякое терпение. Она не доводится этому ребенку ни матерью, ни бабкой. Глаза у него как у Мелли, и видно, что ему нет еще и месяца. Таул подхватил младенца раненой рукой, несмотря на резкую боль в плече.