Виконт быстрым шагом шёл впереди, не разбирая дороги, через поля, направляясь к видневшемуся вдали лесу. Артур с Шутом едва поспевали за ним. Добравшись до леса, они сделали привал, пообедали и, немного отдохнув, продолжили путь. Сначала их направляла тропа, но она становилась всё уже и уже, и наконец затерялась в листве и валежнике. Быстро стемнело. Потеряв тропу, они решили переночевать на маленькой поляне в траве – утро вечера мудренее.
Разбуженные солнцем, они умылись утренней росой в зарослях травы. Шут первым показал пример, и Артур с интересом ему последовал. Потом перекусили деревенской едой, запивая водой из кожаного бурдюка, и Шут спросил:
– Куда мы сейчас идём?
– Вернёмся в монастырь. Я заберу коня и поеду в Блуа. А вы подождёте меня в Кардерлине.
– О-хо-хо! – вздохнул Шут. – До монастыря ещё топать и топать. Может, поищем дорогу в Тур? На какой-нибудь попутной телеге доедем.
Виконт на минуту задумался.
– Нет. Только время потратим – будем дорогу искать. Пойдём напрямую через лес, – он махнул рукой, показывая направление.
День выдался жаркий. Солнце пекло так, что не спасала даже тряпка, которую Артур повязал себе на голову.
– Ты похож на пирата! – смеялся Шут. – Только бороду тебе надо отрастить.
На закате, устав после долгого пути, завалились на отдых посреди большой поляны, заросшей травой. Чуть-чуть отдохнув и оглядевшись, Шут сказал Артуру:
– Ну-ка, сбегай туда с котелком! – он указал рукой в сторону ближней опушки леса. – Сдаётся мне, там должен быть ручей.
Артур не поверил сначала, но послушно пошёл, и действительно скоро обнаружил маленький ручеёк, где набрал прохладной воды. Вернувшись, он протянул котелок с водой Шуту и спросил:
– А как вы догадались, что там ручей?
– Да ты присмотрись повнимательней, – Шут протянул котелок Виконту, и тот стал жадно пить. – Там растительность гораздо гуще, чем в других местах. И птицы над этим местом кружат… У меня глаз намётанный. Полжизни в дороге провёл. Идём туда!
Пришли к ручью, развели костёр и подвесили котелок. Шут нарвал полевые цветы и мяту. Когда вода закипела, бросил всё в котелок. Через десять минут уже пили ароматный чай. Из еды были – хлеб, варёные яйца и сало. Соль доставали из маленького холщового мешочка со шнурком. Разговор перескакивал с темы на тему и вырулил наконец на «философские» размышления.
– Относиться к жизни серьёзно – смешно, относиться к жизни несерьёзно – глупо, – говорил Артур. – Приходится выбирать между смешным и глупым.
Шут с обычной своей ироничной улыбкой, посмотрел на него.
– Жизнь – это приключение, путешествие… Живи так, чтобы Богу было интересно наблюдать за тобой, чтобы Богу не было скучно в твоей кампании.
– А ты думаешь, Он наблюдает за нами? – спросил Виконт.
– А как же! – хитро прищурившись, ответил Шут. – Вот прямо сейчас с облака смотрит на нас и посмеивается над нашими речами в бороду.
– На свете столько никчёмных людей, – сказал Виконт. – Бог зевает от скуки, наблюдая за ними.
Шут пожал плечами и ответил:
– Все люди – творения Божьи… Люди как листья на дереве. Есть большие, красивые, гордые. Есть маленькие, больные, униженные. Но все они – дети дерева, и всех своих детей оно любит.
– Любит-то, любит, – усмехнулся Виконт, – но как-то по-разному. Одни рождаются в рубашке и с серебряной ложкой во рту, а другие не знают ничего, кроме нищеты и невежества.
Шут устроился поудобней у костра и предался воспоминаниям.
– Помню, по молодости я послушничал в Турском монастыре. Был у меня наставник – старый, седой монах, отец Эристарх. Вот как-то я ему высказал примерно то, что и вы сейчас, Виконт. А он взглянул на меня светло, потом поднял голову и кивнул вверх.
– «Посмотри на этот высокий бук», – сказал он. – «Видишь, как много листьев у него? И все они нужны ему… Прислушайся к шороху листьев. Слышишь, как нижние листья упрекают верхние за то, что они мешают им, за то, что весь солнечный свет достаётся верхним, а нижним остаётся довольствоваться рассеянным светом. «Как это несправедливо!» – говорят нижние листья. Но дерево живёт, дерево растёт, и смеётся, слушая речи своих неразумных детей… Так и люди – завидуют, обижаются, сердятся. А всё потому, что, как эти неразумные листья, не видят дерева, которому служат, а видят только себя. Как только они поймут, что отдельный листок не имеет смысла без дерева, они забудут свои обиды, зависть, злобу».
Шут замолчал, задумавшись.
– Тебе надо было остаться в монахах, – пошутил Виконт. – Можешь проповеди читать, не хуже аббата.
– Нет, я к этому не готов! – замотал головой Шут. – Характер у меня непоседливый и озорной. Для монашеского послушания негодный.
Виконт отдыхал в траве, под деревьями, наблюдая, как большой майский жук ползёт по веточке. Он подставил ладонь, и жук заполз ему на руку. Виконт поднял руку, и жук взлетел в небо.
– Вот этот жук, например, тоже для чего-то живёт, – сказал Виконт. – Имеет свои желания, может быть, надежды. Почём мы знаем?.. Я вот подумал, этот мир мог бы прекрасно обойтись без нас, без человека. Те же облака плыли бы по небу, те же жуки ползли по своим делам – ничего бы не изменилось без нас.
– Мир без человека был бы бесчеловечным, мир без жука был бы бесжуковным, – рассудительно заметил Шут, укладываясь на ночлег, и было неясно – шутит он или всерьёз?
Впрочем, через минуту он легко вздохнул и, как младенец, заснул. Вскоре заснул и Виконт. Артур ещё долго сидел у небольшого костра, подбрасывая в него сухие веточки и слушая, как они трещат в огне. Наконец он прилёг у костра, закрыл глаза и уснул под этот мирный треск, тихое пение сверчков и шуршание ёжиков в палой листве.
– По-моему, мы заблудились, – сказал Шут, когда наутро они завтракали у костра. – И, как назло, никого вокруг нет, чтобы спросить дорогу. Ещё день пути, и я не удивлюсь, если мы выйдем к Парижу.
– Хорошо, если к Парижу, – невесело усмехнулся Виконт. – Хуже, если вернёмся к Анжеру.
– Давайте, я заберусь на высокое дерево и посмотрю сверху, – предложил Артур. – Может быть, увижу дорогу или какую-нибудь деревеньку.
Выбрав высокий бук, он с ловкостью обезьянки полез наверх. Вспугнул какую-то птицу, которая, хлопая крыльями, полетела прочь. Наконец залез достаточно высоко, чтобы можно было увидеть окрестность. Повсюду простиралось зелёное море леса с редкими островами полян и проплешин. Далеко-далеко, где кончалось зелёное море, виднелись холмы. На вершине одного из холмов он заметил маленькую, как будто игрушечную, мельницу. Запомнив направление, он полез вниз.
Дождь собирался весь день. Небо хмурилось и угрюмилось, съедая последние лучи Солнца, которые едва пробивались сквозь грозовые облака. Шут смотрел в небо с беспокойством и подгонял путников, призывая ускорить шаг. Артур шёл впереди, стараясь не сбиться с выбранного направления. К вечеру вышли из леса к подножью небольшого холма, на самой вершине которого высилась заброшенная ветряная мельница. И в этот момент грянул гром, небо прочертила первая молния, и потоки воды хлынули на землю, словно Бог открыл заслонку небесного резервуара.
– Скорее туда!
Артур бросился вверх по холму к ветряной мельнице. Её ободранные крылья вертелись как бешеные. Ветер усилился, дождь хлестал путникам прямо в лицо, раздавая всем мокрые пощёчины.
Забежав внутрь мельницы, нашли сухое место, куда не доставал дождь, и стали отжимать промокшую верхнюю одежду.
– Вот это ливень! – по-мальчишески радовался Шут. – Вот это я понимаю – от души! Хорошо хоть успели найти укрытие.
Немного отдохнув, Шут обошёл мельницу, отодрал несколько сухих досок и вскоре на полу уже горел маленький костёр, и путники смогли обогреться и просушиться.
– Эта мельница уже лет пять, как заброшена, – рассказывал Шут. – Построил её, говорят, некий мавр, приехавший в наши края из Кордовы. Но не ужился он здесь, мавров у нас не любят – помыкался, помыкался, да продал мельницу отставному солдату и уехал к себе обратно… Старый мельник, если жив ещё, работает где-то на каменоломнях. Графский суд приговорил его за убийство жены. Жена, говорят, у него была молодая, красивая… Однажды проезжал мимо молодой шевалье, один из слуг графа анжуйского. Заехал на мельницу, воды напиться. Принесла она ему воды, да слово за слово, разговорились, разулыбались. Влюбилась она в молодого шевалье и через пару дней сбежала с ним. Затаил старый мельник на неё злобу, и, когда через несколько месяцев она вернулась к родителям в деревню, он пришёл к ней и хотел увести с собой. Она ни в какую! Упёрлась и стоит на своём. «Не хочу тебя знать, не люблю тебя, и никогда не любила. Против воли моей меня замуж выдали». Озверел мельник, схватил оглоблю и со всей дури хвать её по голове. Она разом и померла. Скрутили его, связали, да впоследствии суд учинили. Граф наш старый, строгий был человек. Отправил его в турскую тюрьму, а оттуда уже он пошёл в колодках на каторгу. Мельница долго стояла бесхозная, обветшала, осыпалась. Так никто её к рукам и не прибрал. Далековато от деревни. Я так полагаю, постепенно её на дрова разберут.
