– Тоха, куда ты идёшь? – спросила Юля, покинув девятую палату. – В столовую? Тебе же вроде приносят еду в постель.

Антон позеленел – ему сделалось дурно; он вспомнил, как отказывался пить и принимать пищу, но в НМЦ с подобным не церемонились. Ввели инъекцию в вену и вызвали трехчасовой паралич. Его поили и кормили через зонд – это был худший обед за всю жизнь. Чернов находился в сознании, всё понимал, но был абсолютно беспомощным. Одного раза оказалось достаточно: он больше слова не говорил, а покорно съедал завтрак, обед и ужин до последней крошки. Сегодня ужин не приносили – обычно его не кормили перед исследованием, но никто не пришёл.

– Тебя не касается, – озвучил Антон, передвигаясь вдоль по коридору в сторону лестничной площадки, негромко пробормотал: – Найди другое место для игр, малявка.

– Не думаю, что хозяйка одобрит твою прогулку, – заметила Юлиана, догнав его в два счёта, и взяла за рукав. – Так ты засветишься на всех камерах.

– Не суй нос в чужие дела! – злобно выдавил Чернов и толкнул Юлю. Она поддалась, добровольно выпустила рукав его рубашки. Антон сплюнул и поплёлся дальше.

– В другой стороне, за дверями, где написано «Посторонним вход запрещён», есть старый деревянный лифт. На нём можно спуститься в подвал: там пятая дверь ведёт… – Юлиана запнулась – собеседник помешал закончить мысль:

– Думаешь, я на это поведусь? Ты такая же, как твоя чёртова хозяйка, – горите в аду! – яростно произнёс Антон. – Я просто хочу подышать свежим воздухом.

Юля не ответила; Чернов столкнулся взглядом с её большими глазами, красными, как зёрна граната, которыми три года назад его угощал барон, когда привёз несколько мешков этих спелых плодов из далёкой страны, где проводил отпуск с семьёй. В глазах Юлианы заблестели слёзы. Она показала Антону язык и обиженно скрылась в том самом направлении, о котором пыталась ему рассказать. Он вздохнул и продолжил идти к лестничной площадке.

Что для здорового в порядке вещей, для больного может стать серьёзным испытанием. Чернов был словно раненый дикий зверь, он готов был прогрызть путь к свободе. Тело ныло от заживающих ран и от последствий нечеловеческих экспериментов. Каждое движение приносило боль, но Антон, стиснув зубы, не сбавлял шаг.

Он смог добраться до лестницы и осознал: в нынешнем состоянии спускаться по ней равносильно самоубийству. Чернов решил воспользоваться лифтом, обычным, легковым. Не повезло, лифт приехал с медбратом, тем самым, который связывал его в реанимации. Медперсоналу начальство дозволяло носить электрошокер, учитывая, что находилось по соседству с клиникой. Враг же Антона был из тех, кто с охотой применял электрошокер на деле. Не на состоятельных пациентах, конечно, а на слабых, обречённых бедняках.

– Да ладно! – воскликнул медбрат, узнав беглеца. Вытащил электрошокер и напал. – Отброс!

Чернов сам не понял, как сумел увернуться. С ним было что-то не так. Он замахнулся костылём, разбил врагу голову и, вернув тот на место, устоял. Медбрат растянулся на полу, испачкав белоснежную чистоту алым, – он был без сознания. Антон не желал новых жертв, но выбраться из НМЦ было важнее морали.

Бросив медбрата, Чернов снова вызвал лифт – тот не заставил ждать, и Антон наконец зашёл в пустую кабину. Двери закрылись. Антону стало дурно: в тесной кабинке он ощутил себя, как в гробу. Перед глазами возник полупрозрачный образ Насти: она молчала, по щекам текли слёзы. Он хотел обнять её, но Гущева вырвалась и отвернулась.

– Это моя вина… – произнёс Чернов, кусая губы, и ударив со всей силы по металлической стене, разбил кулак в кровь. – Слабак… Я не смог вас уберечь…

Антон вновь мысленно вернулся в тот роковой вечер. Он позабыл нажать единицу на кнопочной панели. Кто-то его опередил – вызвал лифт, и кабина поднялась на пятый этаж.

Двери лифта открылись, напротив Антона застыла смуглая девушка в рабочей униформе. Она смотрела на него широко открытыми глазами: её напугали пятна крови на его руках, пижаме и костыле. Девушка окривела, хотела вскрикнуть, но не смогла. Чернов покинул кабинку и зажал ей горло.

– Один звук – переломаю кости, – сказал он страшным голосом. Девушка тряслась как в лихорадке. Она была ни в чём не виновата, но могла стать проблемой. Антон опротивел самому себе: он готов был поступить с ней, как Дымов. Терять было нечего – руки уже не отмыть: пусть он никогда не отнимал жизни женщин, детей и стариков. Пусть это противоречило его главным принципам… Враги не пощадили Настю, не пощадили их ребёнка. Почему он теперь должен думать о других?

Чернов не успел избавиться от свидетеля: нечто невысокое, но быстрое словно выстрел, приблизилось к ним. Существо с внешностью подростка отобрало у Антона костыль, словно у ребёнка конфету, вынудив того позабыть о девушке в униформе.

Противник оставил костыль у стены и, не напрягаясь, всадил два согнутых пальца левой Чернову под дых. Удар монстра оказался настолько мощным, что Антона откинуло к противоположной стене. Беглец едва сдержал стон: было очень больно. Больно, как бывало не раз, но произошло немыслимое – кости остались целы. Нет, у него не было ни трещин, ни переломов, даже тех, которые он получил у «Трёх куриц» и в Блэквулфе.

«Я – человек, чёрт возьми», – подумал Антон, сплюнув кровь. Он оперся о стену, сжал зубы и, оторвавшись от пола, выпрямился.

Враг вырубил девушку в униформе одним щелчком по голове указательным пальцем. Она поникла у закрывшихся дверей лифта. На Чернова пренебрежительно уставились кроваво-алые глаза. Они напомнили Антону о Юлиане. Он подметил, что ирокез опасного недоростка, как и косички Юли, – смертельно белого цвета. Выходит, эти двое – монстры, выведенные в стенах запретного корпуса.

До знакомства с Юлианой он подобных тварей не встречал, но слышал о них от босса. Дымов периодически приглашал его к себе не по работе; обычно когда ссорился с женой. Дмитрий ревновал Оксану Петровну и страшно злился, что та проводит вечера в компании чужих мужчин. Босс не вымещал на Антоне гнев, а выпивал, играл в покер и стос, ставя на кон крупные банкноты. В такие вечера барон частенько перебарщивал с напитками и, оставаясь с Черновым наедине, рассказывал то, что не стоило бы. Так, например, он узнал о «белом клинке». Однако Антон умел держать язык за зубами. Дмитрий в нём не сомневался, поэтому позволял себе хватить лишку, когда был рядом верный пёс.

Одним из таких вечеров барон перешёл дорогу опасному криминальному авторитету. Конфликт закончился перестрелкой. Беззаконный положил два десятка пешек оппонента босса и сумел вывести Дымова невредимым из огня. Сам был ранен в плечо, но не придал значения. Антон остановил попутку и, как только барон уселся на заднем сиденье, занял место штурмана, угрожая винтовкой, заставил водителя гнать.

Они оторвались от погони и спустя четверть часа уже были у дома барона. Антон запачкал кровью салон, но сдерживал стоны. Он первым покинул машину и открыл боссу дверь. Дымов даже не взглянул в его сторону – его волновал случайный водитель. Он щедро вознаградил владельца попутки за помощь, а тот поклялся позабыть об их встрече. Дмитрий Константинович подождал, пока свидетель уедет на достаточное расстояние, затем велел охране позаботиться, чтобы тот навек замолчал. В итоге машина того мужика сорвалась с моста – он не выжил.

– Не смотри на меня так. Это была твоя оплошность. Мне пришлось разгребать, – сказал Дымов, столкнувшись с Черновым взглядом. Антона пронзали боль и дрожь, он случайно поднял глаза. – Зайди в дом. Захар даст аптечку: залатаешь себя и свободен, мальчишка мерзкий!

Чернов судорожно сжал кулаки, смолчал и последовал за ним. Пуля была отравленной – его сломила лихорадка, едва он переступил порог. Антон рухнул на пол. Барон побледнел, опустился к нему и, осмотрев, узнал яд. Это был «Белый пепел» – Дмитрий его изготовил, но не знал, каким образом тот попал к врагу.