— А тем, что я не могу видеться с дочерью, — ответил он, — и я устрою шум куда сильнее, если мне не дадут разрешения встречаться с ней.

— Но ведь эта мера распространяется на всех, не только на вас, — сказал ему Паш, — и, стало быть, вам не следует жаловаться.

— На всех?! — воскликнул Тизон. — Но как же тогда происходит, что посторонние, предатели, разговаривают с заключенными, а я, один лишь я, лишен возможности разговаривать с дочерью?!

У него тотчас же спросили имена этих предателей, и он донес на Тюржи.

Дело в том, что в одной из комнат четвертого этажа башни Тампля находилась печь, в которой имелись отдушины для выхода теплого воздуха.

Так вот, то в одну из этих отдушин, то в корзину, предназначенную для мусора, Тюржи тайком клал либо записку, либо газетные вырезки; принцессы, со своей стороны, помещали туда же свои записки, написанные, за неимением чернил, либо лимонным соком, который проявлялся при поднесении к огню, либо настоем чернильных орешков.

Поскольку место тайника всякий раз менялось, определенный условный знак указывал на то из них, какое было выбрано.

Третьим участником этого заговора был г-н Гю.

Он встречался с Тюржи то в одном, то в другом месте за пределами города и там передавал ему либо устно, либо в письменной форме то, что ему хотелось довести до сведения королевы.

Главная цель этой переписки состояла в том, чтобы дать королеве отчет о настроении умов в Париже и в провинции, а также о событиях, связанных с гражданской войной внутри страны и с военными действиями за ее пределами.

Сделав донос на посторонних, папаша Тизон тотчас же перешел к доносам на членов королевской семьи.

По его словам, однажды вечером, во время ужина, королева, вынимая из кармана носовой платок, обронила карандаш; в другой раз он обнаружил в ящике в комнате принцессы Елизаветы гусиное перо и облатки для запечатывания писем.

Затем позвали жену Тизона, и она повторила все то, что сказал ее муж; она донесла на Тюржи и нескольких муниципалов, а заодно на доктора Брюнье, лечившего принцессу Марию Терезу, у которой болела нога.

После этого она поставила подпись под своими показаниями и уже на другой день повидалась с дочерью.

То была плата за донос.

В тот же вечер, в половине одиннадцатого, когда королева и принцессы уже легли спать, они услышали, что их дверь отворилась. Они поспешно встали, тревожась как по поводу того, кто нанес им этот визит, так и по поводу причин, которые его вызвали.

Это был Эбер, явившийся в сопровождении нескольких других муниципалов.

Они зачитали узницам постановление Коммуны, предписывавшее учинить им неограниченный обыск.

Постановление было исполнено неукоснительно, муниципалы заглядывали даже под матрасы.

Дофин в это время спал; Эбер вытащил его из постели и посадил на стул, откуда, окоченевшего от холода, его забрала королева.

Обыск закончился тем, что у королевы отняли сохранившийся у нее листок с адресом торговца, у принцессы Елизаветы — палочку сургуча для запечатывания писем, а у принцессы Марии Терезы — образ святого сердца Иисуса и листок с молитвой за Францию.

Муниципалы завершили обыск лишь в четыре часа утра.

Протокол был составлен немедленно, после чего королеву и принцессу Елизавету заставили подписать его, угрожая увезти дофина, если они откажутся. Вся эта ярость проистекала из того, что ничего, кроме малозначащих безделиц, им найти не удалось.

Эти строгости явились, как всегда, обязательным предисловием к другим строгостям.

На своем заседании 30 апреля 1793 года Коммуна приняла следующее постановление:

«Секретарь общего совета зачитал докладную записку совета Тампля, которая извещала о том, что гражданин Вольф, сапожник, явился туда с шестью парами туфель, предназначенных для узников Тампля, и, поскольку такая поставка показалась подозрительной, на нее был наложен арест.

Общий совет поручает Канону и Симону отправиться в Тампль, дабы проверить эти шесть пар туфель и выяснить, не спрятано ли в них чего-нибудь подозрительного, и постановляет:

1°. Впредь, в том случае когда узники Тампля будут иметь нужду в каких-либо носильных вещах, комиссары получат поручение приобретать их в магазинах, а если такие вещи понадобится изготовить, то эту работу доверят известным гражданам, которые сами не будут знать, на кого они станут работать.

2°. Впредь объем поставки любого рода, предназначенной для вышеупомянутых узников, всегда будет ограничиваться простой необходимостью».

Три дня спустя муниципалы вернулись.

На этот раз их приход был связан преимущественно с принцессой Елизаветой. В ее комнате они обнаружили мужскую шляпу, и эта шляпа их встревожила.

Они хотели выяснить, откуда она взялась, с какого времени хранилась у принцессы и почему та ее берегла.

То была шляпа короля.

Принцесса Елизавета дала им все необходимые объяснения, сказав, что шляпа принадлежала ее брату и она сохранила ее из любви к нему.

Любовь сестры к брату показалась муниципалам подозрительной, и они забрали шляпу.

Мало того, забрав шляпу, они заставили принцессу Елизавету подписать протокол с ее ответами.

Между тем тюремное заточение и недостаток свежего воздуха мало-помалу разрушали здоровье юного принца; начиная с какого-то времени он жаловался на сильную колющую боль в боку, мешавшую ему дышать.

Шестого мая, в семь часов вечера, у него началась довольно сильная лихорадка.

Его уложили в постель, но он не мог лежать: он задыхался.

Королева встревожилась и обратилась к муниципалам с просьбой пригласить врача; однако муниципалы, которым всюду мерещились заговоры, заявили королеве, что она тревожится напрасно и что никакой опасности в этой болезни нет; тем не менее, поддавшись этим настояниям матери, способным смягчить самые бесчувственные сердца, они передали в общий совет ее просьбу предоставить г-ну Брюнье возможность снова посетить узников Тампля; но с некоторых пор г-н Брюнье сделался в глазах Коммуны подозрительным.

Так что в визите врача было отказано; к тому же, поскольку утром того же дня Шометт видел дофина и никакого жара у ребенка в то время не было, в Коммуне даже не поверили в его болезнь, что дало ей время развиться, и лихорадка у принца стала намного сильнее.

И тогда, опасаясь, что эта лихорадка может быть заразной, принцесса Елизавета заняла в комнате королевы место принцессы Марии Терезы, а та, со своей стороны, расположилась в ее комнате.

Лихорадка продолжалась несколько дней, и приступы боли становились все сильнее; муниципалам пришлось уступить очевидности, и в воскресенье к королевской семье был допущен тюремный врач по имени Тьерри.

Тьерри отрезвил муниципалов и, опираясь на следующее постановление Коммуны, добился права лечить больного:

«Заседание 9 мая 1793 года.

Общий совет, обсудив сообщение о болезни сына покойного Капета и просьбу Марии Антуанетты допустить для его лечения врача, постановляет, что завтра по этому поводу будут заслушаны комиссары, находящиеся сегодня на дежурстве в Тампле.

Заслушав чтение письма комиссаров, находящихся на дежурстве в Тампле и извещающих о болезни младшего Капета, общий совет постановляет, что младшего Капета будет лечить штатный тюремный врач, ибо послать к нему другого врача означало бы нарушить равенство».

В состоянии дофина наметилось улучшение, но до конца он так и не излечился.

С этого времени здоровье его оказалось подорвано, и бедный ребенок, с восьми лет пребывавший среди потрясений, страхов, ужасов и слез, потихоньку шел к могиле, откуда позднее его хотели извлечь такие люди, как Матюрен Брюно и граф Нормандский.

Наступило 31 мая.

Мы не можем углубляться здесь в подробности этого страшного дня, который убил Жиронду, перед тем как убить жирондистов; нам предстоит вернуться к этому позднее, а пока мы сделаемся узниками подле узников и не покинем Тампль и Консьержери до тех пор, пока не сопроводим королеву и принцессу Елизавету на эшафот.