Наконец, 21 сентября Законодательное собрание завершило свою работу.
Передавая полномочия Законодательного собрания созванным членам Национального конвента, Франсуа де Нёшато сказал им:
— Цель ваших усилий будет состоять в том, чтобы дать французам Свободу, законы и мир. Свободу, без которой французы не могут больше жить; законы — прочную основу свободы; мир — единственную настоящую цель войны. Свобода, законы и мир — эти три слова были написаны греками на дверях Дельфийского храма; вы же начертаете их на всей земле Франции!
Признаться, странные слова, если учесть, что произнесены они через восемнадцать дней после того как свобода, законы и мир были столь чудовищно нарушены! Слова напыщенного оратора, которые, тем не менее, сделались бы совершенной правдой, если бы он добавил: «и Европы!»
И в самом деле, как раз накануне пушка Вальми, еще не слышная в столице, начала те великие военные завоевания, за которыми должно было последовать завоевание умов.
Двадцатого сентября Дюмурье спас Францию, разгромив пруссаков в сражении при Вальми.
Двадцать первого сентября была провозглашена Республика.
Все знают, каким образом пруссаки отступили. Дюмурье и Дантон заключили с королем Пруссии договор, в соответствии с которым это отступление должно было пройти беспрепятственно. Сколько миллионов получили Дюмурье и Дантон за то, что они дали врагу возможность отступить к границе? Никто не может сказать этого; но один из них, Дюмурье, заплатил за свою долю тридцатью годами изгнания, а другой, Дантон, — своей головой.
Но, если верить словам Дантона, несчастнее оказался Дюмурье.
— Нельзя унести отечество на подошвах своих башмаков, — со вздохом ответил Дантон своему другу, который посоветовал ему покинуть родину.
Он остался во Франции, остался, чтобы взойти на эшафот, настолько благодатная и благородная земля Франции сладостней, даже для мертвых, чем чужбина, уготованная живым.
XLI
Конвент собирается в зале театра Тюильри. — Первое заседание. — Манюэль, Тальен. — Камбон, Дантон. — Отмена монархии. — Кража из Королевской кладовой. — Введение смертной казни для эмигрантов. — Гражданин и гражданка. — Упразднение ордена Людовика Святого. — Конвент принимает решение о суде над Людовиком XVI. — Расписка короля. — Условия жизни короля в Тампле. — Привратник Роше. — Сапожник Симон. — Таблица умножения. — Вышитые спинки стульев. — Разрисованные стены. — Двое часовых.
Двадцать первого сентября, в девять часов утра, председатель Законодательного собрания объявил депутатам, что двенадцать комиссаров просят допустить их в зал заседаний, дабы известить Собрание об учреждении Национального конвента.
Речь от имени посланцев Конвента произнес Грегуар из Блуа.
Конвент собрался в небольшом зале театра Тюильри, преобразованном в помещение для заседаний парламента.
Первое заседание прошло бурно и показало, какими будут все последующие заседания.
Картина зала заранее указывала на те битвы, которым предстояло там разворачиваться.
Никогда еще ни одно собрание, призванное принимать решения и при этом охваченное такой сильной рознью, распаленное такими сильными страстями, не оказывалось замкнуто в столь малом пространстве: Робеспьер и его якобинцы, Дантон и его кордельеры, Марат и его Коммуна, Верньо и его жирондисты; ни нейтральных, ни умеренных партий там не было: туда явились четыре армии, готовые сражаться, пришедшие исключительно для того, чтобы разрушить все старое и, завершив свою разрушительную работу, немедленно размежеваться; встав лагерем бок о бок, они упорно обменивались пылающими взглядами, более страшными, чем вспышки молний.
И потому уже в первый день заседание было жарким.
Манюэль первым добивается слова и требует, чтобы председатель Конвента жил во дворце Тюильри, чтобы при нем всегда находились атрибуты Закона и Силы и чтобы каждый раз, когда он будет открывать заседания, все граждане вставали.
Это весьма напоминало шекспировского римлянина, который, желая вознаградить Брута за убийство Цезаря, хотел поставить его на место Цезаря.
И потому Тальен обрушился с критикой на это странное предложение, показывая его нелепость.
— Нельзя ставить под сомнение, — заявил он, — что во время исполнения своих должностных обязанностей председатель Конвента должен иметь особые депутатские права; но вне этого зала он обычный гражданин. Если с ним захотят поговорить, его отыщут и на четвертом этаже, и на шестом: именно там обретается добродетель. Вот почему я требую, чтобы Конвент не обсуждал предложение о подобном тщеславном церемониале, а вместо этого принес клятву не совершать ничего, что расходилось бы с основами свободы и равенства; те же, что окажутся клятвопреступниками, должны быть принесены в жертву справедливому возмездию со стороны народа.
Кутон предлагает депутатам поклясться в преданности суверенитету народа и в ненависти к монархии, диктатуре, триумвиратам и всякого рода личной власти.
Базир высказывается против подобных клятв: по его словам, клятвы так часто нарушались за последние годы, что они ничего больше не значат, и он требует действий.
Дантон предлагает Конвенту:
1° заявить народу, что не может существовать никакая конституция, кроме той, что будет одобрена на первичных собраниях (по его мнению, это рассеет все призрачные химеры диктатуры, все нелепые мысли о триумвирате);
2° отречься от всяких перегибов и свести на нет любые опасения, заявив, что все виды земельной, промышленной и личной собственности будут сохранены навечно.
Начал Дантон свою речь — мы забыли сказать это — с заявления, что он слагает с себя полномочия министра юстиции.
Камбон одобряет первое предложение Дантона, однако полностью отвергает второе; он придерживается мысли, что Конвент не вправе издавать указ о сохранении собственности. Придет день, когда Камбон станет министром финансов и поставит вопрос о собственности на обсуждение.
Присоединившись к мнению Дантона в отношении конституции, Ласурс, напротив, критикует Камбона; он говорит, что безопасность людей и собственности должна быть взята под охрану нации.
После недолгих прений Конвент постановляет, что все неотмененные законы и все неупраздненные органы власти сохраняются, а все существующие к этому времени налоги будут взиматься как прежде.
В ходе дискуссии Манюэль выдвинул на первый план вопрос об отмене монархии.
Колло д'Эрбуа со всей категоричностью повторил это предложение, и оно было встречено аплодисментами Конвента и трибун.
Казалось, что вся нация высказала свое желание устами двух этих людей.
Однако Кинет, напротив, отстаивает мнение, что депутаты Конвента не могут быть судьями в вопросе о монархии, что они посланы сюда народом для того, чтобы создать разумный образ правления, что их главная обязанность состоит именно в этом и что затем народ уже сам решит, нужен или не нужен ему король.
— Разумеется, — заявляет Грегуар, — никто из нас никогда не предложит сохранить во Франции пагубную династию королей; мы слишком хорошо знаем, — добавляет он, — что все королевские династии всегда были ненасытным отродьем, питавшимся лишь человеческой плотью. Однако необходимо полностью успокоить друзей свободы, необходимо уничтожить этот талисман, чья колдовская сила способна усыплять еще многих людей. И потому я требую, чтобы вы посредством официально принятого закона закрепили отмену монархии.
При этих словах весь Конвент поднимается в общем порыве и единодушно постановляет, что монархия упразднена.
Базир останавливает прения. По его мнению, подобное решение не может быть принято без голосования, одними лишь возгласами одобрения; короче, он требует, чтобы подобный указ обязательно обсуждался и был составлен лишь после зрелых размышлений.
И тогда Грегуар снова поднимается на трибуну и восклицает:
— Что тут обсуждать?! Короли в моральном порядке вещей — то же, что уроды в мире физическом; королевский двор — мастерская злодеяний и логово тиранов; история королей — мартиролог наций! Я требую поставить мое предложение на голосование, с тем чтобы сформулировать его затем с мотивировкой, достойной важности этого указа.
