Немало неприступных городов он захватил,
Сердец немало гордых покорил,
И все ж куда трудней над той победу было одержать,
Что, на Ириду походя, любви законы стала презирать!
Стихи не были удачными, однако мадемуазель де Фонтанж нашла их превосходными, и король согласился с ее мнением, после чего они имели огромный успех. В скором времени произошло еще одно событие, не менее важное.
Однажды во время охоты порыв ветра привел в беспорядок прическу фаворитки. Мадемуазель де Фонтанж, проявляя то присущее женщинам чувство изящного, которое позволяет им выглядеть лучше всего тогда, когда они одеваются сами, перехватила волосы лентой. Эта лента была завязана так кокетливо и так шла к чертам лица девушки, что король попросил мадемуазель де Фонтанж не снимать ее. На другой день все придворные дамы украсили себе голову лентами наподобие ленты фаворитки; такая прическа вошла в моду и стала называться прической а ля Фонтанж.
Было от чего вскружиться голове бедной девушки, «которая, — по словам аббата де Шуази, — была красива, как ангел, но глупа, как пробка». Так что голова у нее и в самом деле вскружилась. Став официальной фавориткой, мадемуазель де Фонтанж возгордилась своим высоким положением, проходила мимо королевы, не кланяясь ей, и, вместо того чтобы оставаться подругой г-жи де Монтеспан, в ответ на ее дружбу стала относиться к ней настолько презрительно и оскорбительно, что та сделалась ее смертельным врагом.
Мадемуазель де Фонтанж дошла до вершины своей карьеры: она купалась в той ослепительной славе, что некогда привиделась ей во сне; однако ей суждено было низвергнуться, и она низвергнулась в тьму, которая была ей предсказана.
Мадемуазель де Фонтанж родила сына. Как известно, такое всегда было подводным камнем для королевских фавориток. И мадемуазель де Фонтанж разбилась о него так же, как это сделала некогда мадемуазель де Лавальер. Роды были тяжелыми и имели тягостные последствия: мадемуазель де Фонтанж утратила сначала свежесть лица, затем хорошее здоровье, а потом и красоту. Она заметила, что король, с обычным своим эгоизмом, понемногу отдаляется от нее, и, не в силах снести свою покинутость, попросила позволения удалиться в монастырь Пор-Рояль, находившийся в предместье Сен-Жак. Это позволение было ей даровано; более того, герцог де Ла Фейяд получил от короля поручение трижды в неделю ездить в монастырь и справляться о ее самочувствии; но, поскольку состояние здоровья бедняжки ухудшалось с каждым днем и врачи заявили, что у них нет больше никакой надежды, она попросила как последнюю милость еще раз увидеть короля. Людовик XIV долго отказывался ехать к ней, но его духовник, надеясь, видимо, что зрелище смерти послужит чересчур суетному монарху хорошим уроком, склонил его к этому визиту. Так что король отправился в монастырь и нашел несчастную страдалицу настолько изменившейся, что, при всей своей черствости, он не смог удержаться от слез.
— О! — воскликнула мадемуазель де Фонтанж. — Теперь я могу умереть счастливой, ибо мои последние взоры были обращены на короля, оплакивавшего мою участь!
Она умерла три дня спустя, 28 июня 1681 года, в возрасте двадцати лет.
Принцесса Пфальцская говорит в своих «Мемуарах»:
«Разумеется, Фонтанж умерла от яда; она сама обвиняла в своей смерти Монтеспан. Лакей, которого та подкупила, погубил ее посредством отравленного молока».
Но, как мы уже говорили, принцесса Пфальцская ненавидела г-жу де Монтеспан, поэтому не следует верить ей на слово.
Как раз в то самое время начала появляться в полутени истинная соперница г-жи де Монтеспан — вдова Скаррон, которую мы видели за двадцать лет до этого, когда она хлопотала о праве унаследовать пенсион, назначенный королевой ее больному мужу.
Скаррон умер, обеспечив будущее жены лишь позволением вторично выйти замуж. Впрочем, это позволение само по себе являлось богатством, если только верным было некое предсказание. Однажды, когда г-жа Скаррон переступала порог дома, находившегося в то время в починке, каменщик по имени Барбе, слывший прорицателем, остановил ее и, не догадываясь, что он пародирует предсказание ведьм из «Макбета», воскликнул:
— Сударыня, вы будете королевой!
Понятно, что вдова Скаррон придавала этому предсказанию лишь то значение, какого оно заслуживало, особенно в ту пору, когда, лишившись после смерти королевы-матери пенсиона, она оказалась вынуждена ютиться вместе со своей служанкой в маленькой комнатке на пятом этаже, куда вела узкая, словно стремянка, лестница. Однако какой бы узкой ни была эта лестница, по ней поднимались самые знатные придворные особы, которые знали красавицу-вдову еще по дому ее мужа и, ценя ее достоинства, продолжали, при всей ее бедности, наносить ей визиты; среди них были г-н де Виллар, г-н де Бёврон и трое Виларсо. Тем не менее, покоряясь своей злосчастной судьбе, она уже намеревалась было последовать за мадемуазель де Немур, сестрой герцогини Савойской, в Португалию, куда та отправлялась для того, чтобы вступить в брак с принцем Альфонсо, как вдруг, наконец, г-жа де Монтеспан подала Людовику XIV ходатайство, касающееся выплаты пенсиона Скаррона его вдове.
— Ах! — воскликнул король. — Опять ходатайство от этой женщины! Это уже десятое по счету!
— Государь! — ответила г-жа де Монтеспан. — Я крайне удивлена, что вы в данном случае не хотите воздать должное женщине, предки которой разорились на службе вашим предкам.
— Ну что ж, — сказал король, — раз вы этого хотите…
И он поставил свою визу на ходатайстве.
Получив средства к существованию, вдова Скаррон осталась во Франции.
Когда родился герцог Менский, г-жа де Монтеспан вспомнила о вдове Скаррон. Судя по разговорам, вдова была женщиной строгих правил и жила как нельзя более уединенно; духовным наставником ее был знаменитый аббат Гобелен, из кавалерийского капитана сделавшийся доктором Сорбонны и требовавший от тех, кого он наставлял, такого же повиновения, какого прежде добивался от своих солдат. Все это, несмотря на ее острый язык и знакомства с высокопоставленными особами, обеспечивало ей хорошую репутацию в обществе.
Речь шла о том, чтобы скрыть происхождение герцога Менского и других детей г-жи де Монтеспан, которые вслед за ним неизбежно должны были появиться на свет. Им следовало подобрать гувернантку, и выбор пал на вдову Скаррон. Ей предоставили дом в квартале Маре и пенсион, чтобы содержать детей.
Вскоре эти дети были узаконены, что сделало их принцами; после этого пенсион для их содержания вырос, но увеличились и обязанности их гувернантки. Детям следовало давать теперь не обычное воспитание, а почти равное тому, какое получали принцы крови. По этому поводу между маркизой де Монтеспан и г-жой Скаррон начались разногласия. Вдова решила отказаться от должности. Однако г-жа де Монтеспан, которая не могла ужиться с ней, но и не могла обойтись без нее, стала звать ее обратно. Вдова Скаррон осталась, выдвинув при этом непременное условие: ни от кого не зависеть и никому, кроме короля, не давать отчета в воспитании его детей. Прямые сношения с королем повлекли за собой переписку и встречи. В те времена все дамы писали превосходно, а г-жа де Ментенон писала лучше всех дам, за исключением, возможно, г-жи де Севинье. Так что письма гувернантки произвели на короля впечатление, которое лишь усилил ее внешний облик.
Это значило не так уж мало, ведь Людовик XIV терпеть не мог читать. Однажды он обратился к герцогу де Вивонну, брату г-жи де Монтеспан, со следующим вопросом:
— Какой прок в чтении?
— Государь, — ответил герцог, который всегда был свеж, румян и превосходно себя чувствовал, — чтение производит на ум такое же действие, какое хороший каждодневный обед производит на мои щеки.
