В это самое время мадемуазель де Шеврёз, нарочно уронив свой платок, пожала руку прелату, давая ему понять, что то, о чем его сейчас спрашивают, несет в себе нечто большее, чем простой вопрос.

Коадъютор немного подумал, и его первым побуждением было сказать нет, ибо незадолго до этого он уже отверг подобные переговоры, и спустя какое-то время его уведомили, что это новое обращение к нему королевы было не чем иным, как ловушкой. В комнате королевы намеревались спрятать за стенным ковром маршала де Грамона, чтобы он мог потом сообщить принцу де Конде, что эти достославные фрондеры, на которых он порой расположен опереться, не испытывают отвращения к милостям двора, подобно тому как лисица из басни не прочь отведать винограда, до которого она не может дотянуться.

— Сударыня, — произнес после минутного молчания коадъютор, — я не против исполнить то, о чем вы мне говорите, если вы принесете мне записку, написанную собственной рукой королевы, и если вы поручитесь мне за все.

— Это справедливо, — сказала г-жа де Шеврёз. — Я ручаюсь за все, и вот письмо от ее величества.

И с этими словами она протянула коадъютору письмо.

Гонди прочитал его, взял перо и написал в ответ следующее:

«В каждую минуту моей жизни я был в равной степени предан Вашему Величеству. И я буду слишком счастлив умереть, служа своей королеве, чтобы думать о своей безопасности. Я явлюсь туда, куда Ваше Величество мне прикажет. Гонди».

Коадъютор завернул письмо Анны Австрийской в свое собственное, чтобы дать ее величеству доказательство своего доверия к ней, и вручил их г-же де Шеврёз, которая уже на другой день отнесла этот ответ королеве.

В тот же день коадъютор получил маленькую записку, написанную рукой г-жи де Шеврёз:

«Будьте сегодня в полночь у клуатра Сент-Оноре».

В назначенное время коадъютор был в указанном месте. Через несколько минут к нему подошел человек, в котором он узнал Габури, плащеносца королевы.

— Следуйте за мной, — сказал плащеносец, — вас ждут.

Коадъютор последовал за своим провожатым, который пригласил его пройти в небольшую дверь и по потайной лестнице привел прямо в молельню королевы. Именно там, напомним, принимались важнейшие политические решения. Лишь изредка, в качестве развлечения, в ней молились Богу. Королева приняла коадъютора как принимают человека, в котором испытывают нужду, и уже по первым произнесенным ею словам он мог понять, что она говорит вполне искренно. Они разговаривали уже более получаса, когда в свой черед явился Мазарини.

Кардинал выказывал свою любезность еще нагляднее: войдя в молельню, он попросил у королевы позволения нарушить этикет и обнять в ее присутствии человека, которого он уважает столько же, сколько любит, и с этими словами бросился в объятия коадъютора.

Затем, после этого лобызания, он отступил на шаг и, ласково глядя на Гонди, произнес:

— Ах, сударь, в эту минуту я сожалею лишь о том, что не имею власти взять свою кардинальскую шапку и лично возложить ее на вашу голову.

— Монсеньор, — отвечал Гонди, — есть нечто такое, что важнее для меня, чем кардинальская шапка, и что доставило бы мне, уверяю вас, куда больше удовольствия, чем папская тиара, которой одарила бы меня сама королева.

— Что же это такое? — спросил Мазарини.

— Высокая должность, предоставленная одному из моих друзей, на которого я могу положиться и который защитит меня от гнева принца де Конде, когда господин принц выйдет из тюрьмы, исполненный злобы и ярости против меня; это, признаться, успокоило бы меня больше, чем десять кардинальских шапок.

— И что же, на ваш взгляд, это за должность? — спросил Мазарини. — Какой она должна быть?

— Вспомните, монсеньор, — отвечал коадъютор, — что в начале регентства начальствование над флотом королевства было обещано Вандомам. Так вот, отдайте начальствование над флотом господину де Бофору, и я на вашей стороне.

— Дело в том, — промолвил Мазарини, — что эта должность была обещана герцогу Вандомскому, а после него его старшему сыну, господину де Меркёру.

— Монсеньор, — произнес в ответ Гонди, — или я ошибаюсь, или в настоящее время для герцога де Меркёра готовится брачный союз, который будет иметь для него куда большую ценность, чем все начальственные должности на свете.

Кардинал улыбнулся и взглянул на королеву.

— Хорошо, — сказал он, — посмотрим, и, если вам угодно, во время второй встречи мы уладим это дело.

Вторая и третья встречи состоялись, и в ходе этих совещаний было окончательно решено следующее:

герцог Вандомский получит должность начальника флота, а г-н де Бофор, его второй сын, — право ее наследования;

г-н де Нуармутье станет комендантом Шарлевиля и Монт-Олимпа;

г-н де Бриссак получит должность губернатора Анжу;

г-н де Лег будет капитаном гвардии Орлеанского;

наконец, шевалье де Севинье получит двадцать две тысячи ливров.

Благодаря этому королева могла быть уверена, что она имеет теперь полную возможность отдать приказ арестовать принца де Конце, принца де Конти и герцога де Лонгвиля.

Арест их отца руками Темина и его двух сыновей стоил Марии Медичи не так дорого.

Оставался еще герцог Орлеанский, которого следовало удержать от желания проболтаться о готовящемся аресте своему фавориту; как мы помним, за это тоже взялась г-жа де Шеврёз. Она отправилась к герцогу.

Герцог пребывал в глубоком отчаянии. Помимо фаворитов и помимо жены, которую он похитил и на которой женился против воли короля, своего брата, герцог Орлеанский имел время от времени еще и любовниц. Так вот, незадолго до описываемых событий он воспылал одной из тех неистовых страстей, какие у него порой бывали, к мадемуазель де Суайон, фрейлине своей супруги.

К несчастью, в одно прекрасное утро бедняжка Суайон сбежала и затворилась в кармелитском монастыре, откуда ни обещания, ни угрозы не могли заставить ее выйти.

Герцог обратился к королеве и кардиналу, но они, не имея в то время никакой причины оказывать ему услуги, воздержались от каких-либо действий и ответили, что и воля короля, и власть министра сокрушается перед призванием к монашеской жизни, а у мадемуазель де Суайон это призвание, видимо, огромно.

Герцог находился в унынии.

Госпожа де Шеврёз, пришедшая к нему в разгар этого уныния, пообещала принцу сообщить ему, кто руководил интригой, вследствие которой у него отобрали любовницу, и, если он поклянется на Евангелии сохранить в тайне то, что она намеревается ему доверить, заставить мадемуазель де Суайон выйти из монастыря. Герцог поклялся во всем, что ей было угодно: во Франции не было другого такого любителя давать клятвы.

И тогда г-жа де Шеврёз рассказала ему о заговоре, который составили против него аббат де Ла Ривьер и принцесса де Конде: Ла Ривьер из ревности к мадемуазель де Суайон, принцесса — из опасения, как бы при дворе не воспользовались влиянием этой девушки, чтобы поссорить герцога Орлеанского с ее мужем.

Его высочество потребовал доказательств. Госпожа де Шеврёз раздобыла их и предоставила ему.

Уныние герцога обратилось в неистовый гнев.

И тогда г-жа де Шеврёз вручила герцогу записку, в которой мадемуазель де Суайон заявляла, что она готова выйти из монастыря кармелиток, если королева даст обещание защитить ее от врагов.

Этими врагами были аббат де Ла Ривьер и принцесса де Конде.

Гнев герцога перешел в бешенство.

У г-жи де Шеврёз возникло опасение, что она зашла слишком далеко. Герцог Орлеанский мог разболтать все как вследствие малодушия, так и вследствие ненависти. Она успокоила его, насколько это было в ее силах, попросила у его королевского высочества позволения взять это дело на себя и добилась от него обещания не вмешиваться ни во что и еще одной клятвы хранить тайну.

К несчастью, г-жа де Шеврёз отдавала себе отчет в том, что обе клятвы герцога Орлеанского стоят друг друга.

Однако, вопреки своей привычке, на этот раз герцог сдержал слово. Он продолжал быть приветливым с принцем де Конде, принцессой де Конде и аббатом де Ла Ривьером.