— Ладно, — произнес король, — это ничуть не помешает нашей охоте, господа: она всего лишь ненадолго задержится; ступайте и ждите меня внизу, пока мы с Шавиньи сходим к королеве.
Придворные, сияя радостью, проводили короля до покоев Анны Австрийской; Людовик XIII вошел туда, тогда как они двинулись дальше.
Король оставил Шавиньи в гостиной королевы и вошел в ее молельню; о чем они говорили между собой, опять-таки неизвестно, поскольку никто не присутствовал при их беседе.
Однако, когда минут через десять король вышел из молельни, лицо его светилось радостью.
— Шавиньи, — воскликнул он, — это правда! Если бы еще Господь соблаговолил, чтобы это был дофин! Ах, как же вы тогда взбеситесь, мой дражайший братец!
— А как же Лапорт, государь? — спросил Шавиньи.
— Завтра вы прикажете выпустить его из Бастилии, но на условии, что он незамедлительно удалится в Сомюр.
На следующий день, 12 мая, г-н Легра, старший секретарь королевы, явился в Бастилию в сопровождении одного из канцелярских служащих г-на де Шавиньи; ему было поручено заставить Лапорта подписать обещание удалиться в Сомюр. Лапорт поставил свою подпись и утром 13 мая был отпущен на свободу.
Так что первое движение, сделанное Людовиком XIV в утробе матери, стало причиной одной из милостей, которые так редко даровал Людовик XIII. Это было хорошее предзнаменование будущего.
Слух о беременности королевы быстро распространился по Франции; в него с трудом верили, поскольку после двадцати двух лет бесплодного брака такое воспринималось почти как чудо.
К тому же все знали о причинах непрестанного раздора, существовавшего между королем и королевой. Так что никто не смел питать надежду, которую все уже давно считали утраченной.
Бросим беглый взгляд на причины этих супружеских разногласий, что станет для наших читателей возможностью познакомиться с самыми важными лицами этого исполненного романтики двора, где соединились три начала — французский, итальянский и испанский, — с лицами, которые появляются в начале царствования Людовика XIV как представители другой эпохи и другого века.
Король Людовик XIII, которого мы только что вывели на сцену и которому было тогда около тридцати семи лет, являлся государем, обладавшим одновременно гордостью и робостью, храбростью героя и нерешительностью ребенка; умевшим страстно ненавидеть, но любившим всегда лишь сдержанно; скрытным, потому что он долго жил с людьми, которых ненавидел; терпеливым и внешне слабым, но временами вспыльчивым, способным проявлять изощренную жестокость и испытывать при этом наслаждение, хотя, пока он был мал, его отец Генрих IV делал все, чтобы излечить его от этой склонности к жестокости, и даже пару раз собственноручно высек его розгами: первый раз за то, что он размозжил между двумя камнями голову живому воробью, а второй — за то, что, когда он проникся ненавистью к одному молодому дворянину, пришлось, дабы угодить юному принцу, выстрелить из пистолета в этого дворянина холостым зарядом, после чего дворянин, заблаговременно предупрежденный, упал, как если бы он был убит; это вызвало такую великую радость у будущего друга Монморанси и Сен-Мара, что он захлопал в ладоши. Когда подобные телесные наказания принца случались, королева Мария Медичи принималась громко возмущаться, но Беарнец не обращал никакого внимания на ее возражения и как-то раз в ответ сказал ей следующие пророческие слова:
— Сударыня, молите Бога, чтобы я жил подольше, ибо, поверьте мне, этот злой мальчишка будет весьма дурно обращаться с вами, когда меня не станет.
Впрочем, детство короля прошло в полном небрежении; королева-мать, которая, по словам своего собственного мужа, была «мужественна, высокомерна, тверда, скрытна, тщеславна, упряма, мстительна и подозрительна», хотела как можно дольше удерживать королевскую власть, сделавшуюся для нее потребностью. И потому, вместо того чтобы дать сыну то высочайшее образование, какое подготовило бы его к царствованию, она оставила его в совершенном невежестве, так что его воспитание было даже хуже воспитания человека заурядного происхождения. Постоянно находясь в тесном общении с Кончини и Галигаи, которых юный король не терпел, она виделась с ним лишь тогда, когда его приводил к ней сыновний долг, и, большей частью, принимала его холодно. Однажды случилось так, что Людовик XIII, входя в покои матери, наступил на лапу собачке, которую Мария Медичи чрезвычайно любила; собачка обернулась и укусила короля за ногу. Вспылив от боли, юный государь дал собачке пинка, и она с визгом отскочила; и тогда королева-мать, взяв ее на руки, принялась целовать ее и утешать, даже не справившись у сына о его ране. Король, уязвленный в самое сердце этим свидетельством равнодушия, тотчас вышел, сказав Люину:
— Посмотри, Альбер! Она любит свою собачку больше, чем меня!
Шарль Альбер де Люин, единственный, быть может, фаворит короля Людовика XIII, успевший умереть прежде, чем дружба к нему короля сменилась ненавистью, и произошло это, несомненно, потому, что он был не только другом юного государя, но и его пособником, оказался единственным его товарищем, которого подпускали к нему близко, да и то этой милостью он пользовался лишь потому, что в нем видели человека пустого и незначительного. В самом деле, кому мог внушать опасения человек столь скромного происхождения, что кое-кто даже оспаривал титул простого дворянина, с которым он и двое его братьев явились ко двору?
Вот, кстати, что рассказывают об их происхождении.
У короля Франциска I был в числе дворцовых музыкантов один лютнист — немец по имени Альбер, находившийся в большой милости у него благодаря своему таланту и остроумию. И потому, когда король впервые совершил торжественный въезд в Марсель, он даровал брату этого лютниста, церковнику, доходное место каноника, которое было вакантным. Этот каноник имел двух побочных сыновей; старшему он дал образование, чтобы сделать из него ученого, а другого воспитал так, чтобы сделать из него солдата.
Старший стал врачом, принял имя де Люин, по названию принадлежавшего ему небольшого дома, находившегося вблизи Морнаса, служил королеве Наваррской вплоть до самой ее смерти и, разбогатев, ссужал ей, когда она в этом нуждалась, до двенадцати тысяч экю.
Младший стал лучником короля Карла IX, в присутствии всего двора сражался на ристалище в Венсенском лесу и убил своего противника; это доставило ему такую известность, что Данвиль, губернатор Лангедока, взял его с собой, дал ему чин своего наместника в Пон-Сент-Эспри, а затем, в конце концов, поставил его комендантом в Бокере, где тот и умер, оставив после себя трех сыновей и четырех дочерей.
Этими тремя сыновьями были Альбер, Кадене и Брант.
Всех троих Ла Варенн рекомендовал Бассомпьеру. Ла Варенн, как известно, был подле Генриха IV тем же, кем Лебель был подле Людовика XV. Бассомпьер, который при жизни покойного короля имел немало поводов быть благодарным Ла Варенну, с величайшим вниманием, что бывает крайне редко, отнесся к просьбе человека, уже не находившегося в милости. Он определил Альбера к королю, а двух его братьев — к маршалу де Сувре, который передал их Куртанво, своему сыну.
Альбер был милостиво принят юным королем и вскоре стал пользоваться его благосклонностью. В самом деле, Людовик XIII, оставленный всеми, не располагавший ни единым другом, вынужденный довольствоваться обществом псаря и сокольничего, не имел никакой другой забавы, кроме вольера, по его приказу построенного в саду; никакого другого развлечения, кроме как управлять самому, с кнутом в руках, тележками, на которых перевозили песок, служивший ему для строительства потешных крепостей, и никакого другого занятия, кроме музыки, которую он страстно любил, и нескольких механических ремесел, которые он изучал совершенно один. Юный король, повторяем, вскоре проникся горячей дружбой к Альберу, который, будучи искусным во всех телесных упражнениях, внес огромное оживление в его жизнь, до тех пор столь скучную и однообразную.
