Этот совет, данный одиннадцати молодым людям, которые не желали ничего, кроме шума и огласки, был чересчур благоразумен, чтобы они ему последовали. К тому же командор де Сувре не пояснил характер угрожавшей им опасности. И потому мазаринисты решили дожидаться ее и быть готовой к ней, когда она появится.
Ждать им пришлось недолго: едва только они покончили с первым блюдом, как в сад вошел герцог де Бофор в сопровождении герцога де Реца, герцога де Бриссака, маршала де Ла Мота, графа де Фиески, Фонтрая и около пятидесяти дворян со своими лакеями.
И тогда сотрапезники поняли, какая именно опасность им угрожает.
Герцог де Бофор подошел к ним и сделал сопровождавшим его дворянам знак окружить стол.
Поскольку г-н де Бофор был прежде всего внук Генриха IV, двое из сотрапезников поднялись, чтобы ответить ему на нечто вроде приветственного жеста, который он сделал, поднеся руку к шляпе. Это были Рювиньи и Рошшуар; в мемуарах того времени последний более известен под именем командора де Жара.
Все прочие продолжали сидеть.
Герцог с минуту постоял, глядя на них с присущим ему гордым и презрительным видом.
— Господа, — промолвил он, — вы, мне кажется, очень рано ужинаете!
— Не так уж рано, монсеньор, — ответил Рювиньи, — ведь уже почти семь часов.
— Есть у вас скрипачи? — спросил принц.
— Нет, монсеньор, — ответил Рошшуар, — им приказано явиться, но они еще не пришли.
— Тем хуже, — произнес принц, — ибо моим намерением было заставить вас потанцевать!
С этими словами герцог де Бофор ухватился рукой за край скатерти и дернул ее с такой яростью, что все стоявшее на столе опрокинулось, а часть кушаний попадала на сотрапезников.
Мазаринисты вскочили в бешенстве и потребовали свои шпаги; герцог де Кандаль первым подбежал к одному из своих пажей, выхватил у него шпагу, вытащил ее из ножен и с обнаженным клинком в руке бросился в толпу нападавших, громко вызывая на дуэль герцога де Бофора, своего кузена, и напоминая ему, что тот может драться с ним, не роняя своего достоинства, поскольку он тоже внук Генриха IV. Однако герцог де Бофор ответил, что желает драться не с ним, а с Жарзе, которого он рассчитывает сбросить с земляного вала, чтобы научить его взвешивать впредь свои слова. Минута была страшно напряженной. Герцог де Бофор искал глазами и вызвал на поединок Жарзе, который, будучи известен своей храбростью, несомненно бросился бы навстречу ему, если бы у герцога была шпага; но, поскольку ее у герцога не было, Жарзе подумал, что принц ищет его лишь для того, чтобы нанести ему оскорбление, и, по настоятельным просьбам своих друзей, украдкой удалился.
Так что поле битвы осталось за герцогом де Бофором. Тем не менее г-н де Кандаль не удовольствовался заявлением своего кузена и, несмотря на то, что принц повторил свои слова, вызвал его на следующее утро на поединок по всем правилам; однако г-н де Бофор продолжал говорить, что у него ссора вовсе не с Кандалем и он не будет с ним драться. А так как храбрость герцога де Бофора была общеизвестна, то все в одно и то же время горячо похвалили Кандаля за то, что он бросил этот вызов, и принца за то, что он отказался его принять.
Это происшествие едва не расстроило брак герцога де Меркёра с Витторией Манчини. Кардинал, досадуя на поражение своих приверженцев, которые вследствие случившегося были вынуждены покинуть Париж, сразу же заявил, что он не выдаст племянницу за брата сумасброда, питающего к нему ненависть. Таким образом, ставя под удар родственный союз между семьей Мазарини и семьей Вандомов, то есть между родней бывшего слуги кардинала Бентивольо и потомками Генриха Великого, именно Мазарини, что было странно, угрожал взять свое слово назад!
Между тем королева, при всей своей ненависти к принцу де Конде, понимала, что она еще недостаточно сильна, чтобы обходиться без него. Она отправила ему в Бургундию письмо, полное ласковых и настоятельных просьб, после чего принц покинул Макон, где он находился, и направился в Компьень. Королева ожидала лишь его возвращения, чтобы начать переговоры по поводу своего возвращения в Париж.
Коадъютор, полагая это возвращение необходимым, решил поставить его в заслугу себе. Он отправился в Компьень, вышел из кареты у дверей дворца, поднялся по лестнице и на последней ее ступени, как он сам рассказывает, встретил какого-то маленького человечка в черном, сунувшего ему в руку записку. В записке было сказано:
«Если Вы войдете к королю, Вы погибли».
Коадъютор положил записку в карман и вошел во дворец.
Он отыскал королеву, которая приняла его очень любезно и всячески настаивала, чтобы он согласился встретиться с кардиналом. Однако коадъютор, считая важным сохранить свою популярность у парижан, отказался, после чего королева едва не пришла в ярость. Коадъютор дал ей высказаться, ограничившись в ответном слове замечанием, что если он примирится с кардиналом, то немедленно утратит все свое влияние и ничем более не сможет услужить ей.
Через несколько дней после этого визита г-жа де Шеврёз тоже получила позволение явиться к королеве. Госпожа де Шеврёз, хотя уже и не сама по себе, а благодаря своим связям, по-прежнему оставалась ее подругой или враги-ней, имевшей очень большое значение. Однако она опасалась, как бы с ней не случилось какой-нибудь неприятности во время поездки в Компьень, и, чтобы склонить ее к этому визиту, понадобилось клятвенное обещание первого президента, что ничего плохого с ней не случится. И в самом деле, она вернулась в Париж целой и невредимой. Однако королева не поцеловала ее.
На другой день настала очередь принца де Конти. Он приехал в Компьень под предлогом повидаться там со своим братом; кардинал Мазарини, словно ненароком, встретился с ним у принца де Конде и пригласил его к себе на обед, на что тот дал согласие.
Почти в это же самое время пришло известие, что граф д’Аркур перешел Шельду между Бушеном и Валансьеном и разгромил восьмитысячную неприятельскую конницу. Хотя подобный успех не шел ни в какое сравнение с победами при Рокруа и Лансе, все же это была победа, и королева решила воспользоваться ею, чтобы вернуться в столицу. Это возвращение в Париж после полугодового отсутствия состоялось 18 августа 1649 года.
«Торжественный въезд короля в этот день, — говорит г-жа де Мотвиль, — был истинным чудом и великой победой для министра. Никогда народ не сопровождал такими толпами карету короля, и, благодаря этому всеобщему ликованию, казалось, что прошедшее было всего лишь сном. Мазарини, которого так ненавидели, находился вместе с принцем де Конде у дверей кареты, и все следовавшие за королевской каретой так внимательно смотрели на него, что можно было подумать, будто они никогда его раньше не видели. Все указывали на него и говорили друг другу: “Вот Мазарини!” Простой народ, плотная толпа которого остановила королевский поезд, благословлял короля и королеву и благосклонно отзывался о Мазарини. Одни говорили, что он красив, другие протягивали к нему руки и уверяли, что очень любят его, а третьи заявляли, что будут пить за его здоровье. Наконец, после того как королева приехала во дворец, они принялись устраивать праздничную иллюминацию и благословлять Мазарини, вернувшего им короля».
Правда, в следующей строке г-жа де Мотвиль добавляет, что Мазарини приказал раздавать в этот день деньги простому народу, а некоторые авторы утверждают, что, несмотря на свою скупость, министр потратил сто тысяч ливров, чтобы подготовить этот триумфальный въезд.
Каким бы ни было это ликование, подлинным или притворным, оно имело неприятным последствием то, что королева приняла радостные восклицания, которыми приветствовали ее возвращение, за одобрение того, что она сделала.
Вечером в Пале-Рояле состоялся большой прием, и, когда кардинал удалился, чтобы, по его словам, отдохнуть, герцог Орлеанский провел герцога де Бофора через малые покои к королеве. Герцог де Бофор тысячу раз заверил ее в своей преданности, королева дала ему тысячу уверений, что она все ему простила, и они расстались, не поверив ни единому слову из того, что каждый из них сказал другому. Правда, случаю было угодно, что их свидание состоялось в той самой комнате, где за семь лет до этого Бофор был арестован.
