Однако советы, которые получал принц де Конде, нанося визиты г-же де Лонгвиль, принесли свои плоды.
Принц, как мы уже говорили, был человеком храбрым, умным, а главное, находчивым, но непостоянным, жаждавшим всякого рода славы и при этом легко пресыщавшимся теми почестями, каких он добивался. В двадцать семь лет он заслужил славу великого полководца. Его известность как военачальника равнялась известности Тюренна. И он решил завоевать славу великого политика и вступить в борьбу с Мазарини.
Дело в том, что г-жа де Лонгвиль вполне ясно обрисовала ему его положение. Все те, кто противостоял двору, вновь оказались в фаворе и при этом еще выставляли свои условия, что туда вернуться. Он же, стоявший на стороне двора, ничего не получил, ему отказали даже в кардинальской шапке, которую он так спешил возложить на голову своего брата.
Более того, этот младший брат, нескладный и физически слабый, невежественный в военных и политических делах, получил, благодаря своему имени, звание верховного главнокомандующего войсками Парижа. Какое-то время он занимал третье или четвертое место среди тех, кто правил в столице Франции. Что сделал бы на его месте принц де Конде, человек военный, человек талантливый? Он стал бы править один и, возможно, сделался бы королем.
К тому же его беспокоил намечавшийся родственный союз между семьями Вандомов и Мазарини. Герцог де Бофор, менее известный военачальник, чем он, но столь же храбрый и более любимый народом, домогался того места, которое занимал Конде. И если на пути к достижению этой цели были определенные препятствия, то Виттория Манчини вполне могла устранить их.
Так что во время своего пребывания в Компьене принц де Конде обнаруживал чрезвычайно дурное расположение духа. Когда же он приехал в Ла-Фер, это дурное расположение духа только усилилось; Мазарини начал терять терпение от требований великого полководца и раздражаться. Конде искал лишь повод, чтобы поссориться с министром, и он с ним поссорился.
Граф д’Аркур, младший сын герцога д’Эльбёфа, сменивший, как мы уже говорили, маршала де Ла Мота на посту командующего Испанской армией, был назначен вместо Конде командующим Фландрской армией, и принц удалился в Бургундию, свое губернаторство, недовольный всем — и людьми, и делами: делами, поскольку они становились чересчур мелкими, а людьми, поскольку их делали чересчур крупными.
Между тем памфлеты продолжали распространяться; над теми, что были сочинены против Мазарини, все смеялись, и никого они не тревожили; но те, что были направлены против короля, королевы и религии, вызывали порой беспокойство.
В это время два печатника выпустили в свет два сочинения, где о королеве говорилось настолько дурно, что судебные власти возмутились.
История сохранила имя одного из этих печатников и название одного из этих сочинений; печатника звали Морло, а сочинение именовалось «Полог постели королевы». Уголовная палата подвергла обоих провинившихся печатников суду и приговорила их к повешению на Гревской площади. Приговор вот-вот должны были исполнить, и народ уже окружил виселицу; тот, кого предстояло повесить первым, уже ступил с веревкой на шее на приставную лестницу, как вдруг ему пришло в голову кричать, что его вместе с товарищем предают смерти за стихи против Мазарини. Народ, окруживший место казни, тотчас подхватил эти слова, с криком бросился к виселице и с триумфом вызволил осужденных, которые на первом же перекрестке выскользнули из рук чествовавших их освободителей и благоразумно бросились наутек.
Как видим, кардинал действовал весьма осмотрительно, возвращаясь в Париж через Компьень.
Однако все эти проявления фрондерства весьма задевали приверженцев кардинала, которые во время отсутствия своего покровителя вернулись в Париж. В число этих приверженцев входил маркиз Рене де Жарзе, сеньор дю Плесси-Бурре, назначенный капитаном королевской гвардии в 1648 году. Это был один из самых остроумных людей при дворе, соперничавший по части острот с двумя другими анжуйцами — принцем де Гемене и Ботрю. Он забрал себе в голову бороться против этой склонности к бунту и приучить парижан к имени Мазарини, внушавшему им столь сильное отвращение. Несколько молодых людей, принадлежавших, подобно ему, к партии птиметров, главой которой был принц де Конде, вступили вместе с ним в сговор. Это были г-н де Кандаль, Луи Шарль Гастон де Ногаре и де Ла Валетт; г-н де Бутвиль, Франсуа Анри де Монморанси, сын Бутвиля, обезглавленного за то, что он сражался на дуэли с Бюсси д’Амбуазом; Жак де Стюер, маркиз де Сен-Мегрен, один из предков которого был убит по приказу герцога де Гиза, и несколько других молодых сумасбродов из знатных семей, носивших имена Маникан, Рювиньи, Сувре, Рошшуар, Виневиль и выказывавших в своих ребяческих выходках храбрость, проявить которую, впрочем, они всегда были готовы перед лицом неприятеля.
Следуя этому замыслу, все те, кого мы назвали, поддерживаемые своими друзьями и друзьями своих друзей, взяли привычку прогуливаться по нескольку человек в саду Тюильри, который начал в то время становиться местом вечерних встреч светских щеголей, и, громко разговаривая между собой, осыпать похвалами Мазарини и насмехаться над фрондерами.
Вначале эти шумные прогулки воспринимали в соответствии с тем, чем они были на самом деле, то есть как проявления безрассудства, не имеющие ни целей, ни особенной важности. Более того, однажды вечером, когда Жарзе шел со своими друзьями по аллее, а навстречу им двигался со своей свитой герцог де Бофор и между ними оставалось не более двадцати шагов, герцог де Бофор, то ли не желая столкнуться лоб в лоб со всеми этими мазаринистами, то ли ему действительно нужно было переговорить с молодым советником, которого он заметил в боковой аллее, герцог де Бофор, повторяем, покинул главную аллею, подошел к советнику, взял его под руку и беседовал с ним до тех пор, пока Жарзе и его товарищи, перед которыми дорога оказалась свободной, поскольку свита принца последовала за ним, не прошли мимо. Этого было более чем достаточно для того, чтобы вскружить все эти молодые головы. Жарзе, который был в большой моде у красивых дам того времени, стал рассказывать в дамских салонах, что в саду Тюильри фрондеры уступили дорогу ему и его друзьям, не осмелившись вступить с ними в спор. Эти откровения, прозвучавшие в салонах вечером, обросли подробностями ночью и на следующее утро наделали много шуму. Коадъютор узнал о случившемся от мадемуазель де Шеврёз, которая, как мы уже говорили, принимала большое участие во всем, что касалось чести воинственного прелата.
Гонди менее всего нуждался в том, чтобы его подстрекали поднять шум, ибо он всегда был готов делать это и без всякого подстрекания. Получив такой укол, он вмиг переместился из дворца Люин в архиепископскую резиденцию и позвал к себе герцога де Бофора, маршала де Ла Мота, Реца, Витри и Фонтрая, заявив, что речь идет о деле чрезвычайной важности.
Часть ночи они провели в совещании.
На другой день Жарзе и его товарищи намеревались отужинать у Ренара, содержателя весьма модной в то время ресторации, которого мы уже упоминали по поводу ссоры принцессы де Конде и г-жи де Монбазон и заведение которого находилось в конце сада Тюильри. Они должны были собраться компанией из двенадцати человек, взять с собой скрипачей, выпить за здоровье Мазарини, а затем потанцевать.
Садясь за стол, сотрапезники заметили, что их только одиннадцать; они стали разбираться, кто же этот отступник, пренебрегший призывом друзей, и выяснили, что им был командор де Сувре. Пока они размышляли о причине его опоздания, в обеденный зал вошел лакей и подал Жарзе письмо. В этом письме ему и его товарищам советовали ретироваться, поскольку против них затевается что-то недоброе. И действительно, командор де Сувре был предупрежден, что ему не следует являться на это празднество, своей племянницей, мадемуазель де Тусси, предупрежденной в свой черед маршалом де Ла Мотом, который был влюблен в нее и какое-то время спустя женился на ней.
