Мало-помалу парижане приобретали боевой опыт, и каждый новый день приносил с собой очередную стычку. Герцог де Бофор, имея под своим началом отряд кавалерии и пехоты, вышел из города, чтобы дать сражение маршалу де Грамону; однако он вернулся назад, заявив, что маршал отказался от сражения, и это было воспринято как успех.

Правда, этот успех очень скоро был уравновешен поражением, которое потерпел шевалье де Севинье, командовавший полком, набранным архиепископом Коринфским. Разгром новобранцев был полным, и его стали называть «Первым посланием к коринфянам».

Зато герцог д’Эльбёф занял Шарантон, оставленный принцем де Конде, и приказал привезти туда пушки. Но, как если бы вся эта война, чтобы окончательно походить на карточную игру, должна была развиваться так, что проигравшему хотелось отыграться, маркиз де Витри был атакован близ Венсена двумя эскадронами немецкой конницы, убившей около двух десятков его солдат, и он отступил, оставив среди пленных смертельно раненного Танкреда де Рогана.

И тогда несчастный молодой человек проявил свой несгибаемый характер. Чувствуя, что рана его смертельна, он не пожелал сказать, кто он такой, и до последней минуты жизни говорил только по-голландски. Тем не менее, поскольку было понятно, что погиб знатный дворянин, его мертвое тело выставили для показа, и оно было опознано. Так вдалеке от матери умер сирота, воспитанный вдалеке от матери и проживший всю жизнь вдалеке от нее. Госпожа де Роган получила известие о его смерти, находясь в Роморантене, куда она удалилась.

Подобная война должна была казаться победителю при Рокруа и Лансе крайне ничтожной и скучной, и потому он решил оживить ее сам и серьезным образом. Он позволил фрондерам укрепить Шарантон, дал им время расположить там трехтысячный гарнизон и привезти туда артиллерию, а затем вознамерился захватить его.

Вечером 7 февраля г-ну де Кланлё, командовавшему гарнизоном Шарантона, донесли, что герцог Орлеанский и принц де Конде идут на него с семью или восьмью тысячами пехоты, четырьмя тысячами конницы и артиллерией. Он тотчас же известил об этом принца де Конти, спрашивая у него, что ему надлежит делать.

В доме у герцога Буйонского, страдавшего от подагры, собрался совет. Герцог Буйонский, считая крепость непригодной для обороны, высказался за то, чтобы Кланлё ушел оттуда, оставив лишь небольшой отряд для защиты моста. Однако герцог д’Эльбёф, любивший этого офицера и желавший дать ему возможность прославиться, придерживался противоположного мнения, к которому присоединились герцог де Бофор и маршал де Ла Мот. Так что Кланлё отправили письменный приказ удерживать крепость, сообщив ему, что на помощь его солдатам придут отряды парижского гарнизона. Но, хотя передвижение этих отрядов началось в одиннадцать вечера, они оказались в боевой готовности лишь в восемь утра.

Однако было уже слишком поздно: с рассветом принц де Конде напал на Шарантон. При первых же выстрелах был насквозь прошит пулей Гаспар де Колиньи, герцог де Шатийон, брат того Колиньи, который умер от раны, нанесенной ему герцогом де Гизом во время дуэли на Королевской площади. Принц де Конде занял его место и с присущим ему пылом бросился в ретраншементы; обороняя их, погиб Кланлё, но они были взяты.

Герцог де Шатийон умер на другой день, держа в руках маршальский жезл, который прислала ему королева и которым он владел всего лишь час.

Воспользовавшись тем, что все внимание было привлечено к этому сражению, маркиз де Нуармутье взял тысячу конников и незаметно для осаждавших вышел из Парижа, направившись навстречу обозу, шедшему из Этампа.

Поскольку на другой день он не вернулся, 10 февраля герцог де Бофор и маршал де Ла Мот выступили из города, чтобы прикрыть его возвращение. Однако на равнине Вильжюиф они обнаружили маршала де Грамона с двухтысячной пехотой из швейцарских и французских гвардейцев и двухтысячной конницей. Конниками командовал Шарль де Бово, сеньор де Нерльё. Едва завидев отряд герцога де Бофора, этот офицер, один из самых храбрых дворян в королевской армии, ринулся на него. Однако в самом начале схватки он был убит; тем не менее это не помешало сражению продолжаться с таким остервенением, что, когда герцог де Бофор вступил в рукопашную схватку с неким Бриолем, тот вырвал у него из рук шпагу. В ту же самую минуту на помощь герцогу подоспел г-н де Ла Мот, и мазаринисты были вынуждены отступить. Тем временем показался обоз, и маршал не пожелал развивать дальше свой успех, заявив, что враги и так потерпят достаточно сильное поражение, если ему удастся привести этот обоз в Париж.

И обоз действительно вступил в город, сопровождаемый почти сотней тысяч человек, которые взялись за оружие, как только по городу разнесся слух, что герцог де Бофор вступил в бой с неприятелем.

Двенадцатого февраля командир стражи у ворот Сент-Оноре известил Парламент, что герольд, облаченный в свое парадное платье и сопровождаемый двумя трубачами, требует впустить его в город; он доставил три письма: одно было адресовано Парламенту, другое — принцу де Конти, третье — муниципалитету.

В Парламенте при этом известии началось сильное волнение, но советник Бруссель, подстрекаемый коадъютором, поднялся и сказал, что герольдов посылают обычно лишь к равным себе или к врагам. А так как Парламент не равен королю и не является его врагом, то он не может принять королевского герольда.

Эту уловку, при всей ее надуманности, встретили с восторгом. Было решено направить к королю депутацию, чтобы узнать, какие предложения он хочет сделать Парламенту, а герольда отослали обратно с просьбой предоставить этой депутации охранную грамоту.

На следующий день охранная грамота была прислана, и депутация отправилась в путь.

Однако подлинные переговоры велись вовсе не гласно; в то время как депутация двигалась по дороге к Сен-Жермену, г-н де Фламарен нанес визит принцу де Марсийяку, который, получив огнестрельную рану в стычке, затеянной им в Бри-Конт-Робере, начал пресыщаться этой никчемной войной; г-ну де Фламарену было поручено сделать от имени аббата де Ла Ривьера секретные предложения вождям мятежников.

Прежде всего, принцу де Конти пообещали вступление в государственный совет и крепость в Шампани, если только он уступит аббату де Ла Ривьеру кардинальскую шапку, которой тот домогался. Это последнее условие следовало поставить на первое место, поскольку для принца де Конти не могло быть ничего приятнее предложения сложить с себя духовное звание.

Что же касается г-на де Лонгвиля, который должен был привести в Париж подкрепление из Руана, то ему предложили, помимо его прежних губернаторств, еще и управление Пон-де-л’Аршем и должность при дворе, если только он согласится задержать это подкрепление. Наконец, герцогу Буйонскому было обещано окончательно завершить в его пользу дело о выкупе Седана, тянувшееся уже так долго.

Все эти предложения, в сочетании с ласковыми речами, которыми королева встретила посланцев Парламента, а также прибытие испанского эмиссара, приехавшего пред-дожить посредничество эрцгерцога Леопольда, который, как было сказано в его письме, желал договариваться не с кардиналом, а с Парламентом, повлекли за собой нечто вроде перемирия, во время которого в Париж ежедневно должны были ввозить по сто мюидов зерна, а в Рюэле проходить мирные переговоры.

Три дня спустя переговоры начались. Пока они шли, в Парламент поступили два важных известия: во-первых, что герцог де Лонгвиль направляется к Парижу, имея под своим началом десятитысячный отряд, который он ведет из Руана на помощь столице; во-вторых, что г-н де Тюренн объявил себя сторонником Парламента.

Эти были очень ценные известия, поэтому полномочным представителям Парламента отправили письмо с указанием держаться твердо. Но они, видя, с одной стороны, что герцог Орлеанский сильно раздражен и принц де Конде не скупится на угрозы, а с другой стороны, что народ разгорячен, Парламент настроен держаться до конца и при всем этом Испания готова воспользоваться нашей междоусобицей, взяли на себя решение подписать мир немедленно, и 11 марта были утверждены следующие статьи договора: