Начало партии было неудачным, но коадъютор не позволял так легко себя побеждать.
«Любовь народа, — говорит он сам, — долгими заботами взращенная и вскормленная, непременно заглушит, если только она успела укорениться, хрупкие и едва распустившиеся цветы общественной благосклонности, которые вырастают порой лишь по чистой случайности».
Так что он довольно спокойно ожидал результата принятых им мер. Впрочем, ему поспособствовал случай.
Придя к г-же де Лонгвиль, коадъютор застал у нее капитана Наваррского полка Кенсеро, который его дожидался. Капитан явился по поручению г-жи де Ледигьер и принес копию письма герцога д’Эльбёфа аббату де Ла Ривьеру, которое было написано час спустя после прибытия в Париж принца де Конти и г-на де Лонгвиля. В существовавших обстоятельствах это письмо было для коадъютора настоящим сокровищем. Вот оно:
«Скажите королеве и господину герцогу Орлеанскому, что проклятый коадъютор все здесь губит и что через два дня у меня не будет тут никакой власти; но, если они пожелают договориться со мной по-хорошему, я докажу им, что явился в Париж вовсе не с таким дурным умыслом, как они полагают».
Коадъютор дал г-же де Лонгвиль и принцу де Конти время прочесть это письмо, а затем помчался скрытно показывать его всем, кого он встречал на пути, требуя от них хранить тайну, но при этом позволяя им снимать копии с письма, а затем уговаривал тех, кто был удостоен таким знаком доверия с его стороны, не говорить об этом никому ни слова; это давало ему уверенность, что в тот же вечер весь Париж будет знать об этом письме.
Он вернулся домой около десяти часов вечера и нашел у себя более ста пятидесяти писем от приходских священников и командиров городской милиции. Первые воздействовали на своих прихожан, вторые — на свои отряды. Расположение умов стало благоприятным для принца де Конти. Речь теперь шла лишь о том, чтобы сделать герцога д’Эльбёфа смешным в глазах народа, и тогда он пропал. Это уже было заботой Мариньи, которому коадъютор поручил сочинить триолет. Вот как он справился с этим поручением:
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
Чудес успели натворить немало;
Победами кичатся сами
Д’Эльбёф отважный с сыновьями.
И сотни лет вослед за нами
Все будут удивленно повторять:
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
Чудес успели натворить немало.
Большего и не требовалось. Запустив эти стихи в город, коадъютор мог быть уверен, что вдогонку за ними все начнут сочинять свои собственные куплеты. И, как мы вскоре увидим, он не ошибся.
Так что он велел сделать сотню копий этого триолета, разбросать их по улицам и расклеить на перекрестках.
В это время стало известно, что королевские войска заняли Шарантон. Герцог д’Эльбёф был настолько занят защитой себя самого, что и не думал о защите Парижа. Этот промах был для него весьма некстати в тот момент, когда по рукам ходили копии его письма к аббату де Ла Ривьеру. Как нетрудно понять, коадъютор не преминул извлечь пользу из этого события, говоря потихоньку, что если ищут доказательство сговора герцога д’Эльбёфа с двором, то доказательство это налицо.
В полночь г-н де Лонгвиль и маршал де Ла Мот-Уданкур заехали за коадъютором, и все трое отправились к герцогу Буйонскому, который еще никак не проявлял себя и лежал в постели по причине подагры. Вначале он колебался, но, когда коадъютор объяснил ему свой план, уступил уговорам. Тотчас же они согласовали свои действия в течение всего следующего дня и разъехались по домам.
На другой день, 11 января, в десять часов утра, принц де Конти, г-н де Лонгвиль и коадъютор выехали из дворца Лонгвиль в самой роскошной карете герцогини, при этом коадъютор расположился у дверцы, чтобы все могли его видеть, и направились ко Дворцу правосудия. Уже с первых минут по крикам народа можно было догадаться о перемене, которая со вчерашнего дня произошла благодаря стараниям приходских священников и командиров городской милиции. Крики «Да здравствует принц де Конти!» раздавались со всех сторон, а поскольку к стихам триолета позаботились придумать и мотив, то кругом распевали уже не только написанные Мариньи строки против герцога д’Эльбёфа, но и такие куплеты:
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
Храбрец на площадях столицы:
Кипит и машет кулаками
Д’Эльбёф отважный с сыновьями.
Но, встретившись в бою с врагами,
Куда как меньше он храбрится:
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
Храбрец на площадях столицы.
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
У стен Бастилии живет.
Бравадою десятка стоят сами
Д’Эльбёф отважный с сыновьями.
Рифмач заслужит порки батогами,
Коль скоро их быками назовет:
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
У стен Бастилии живет.
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
Не зря награды домогался;
Ее достоин ратными делами
Д’Эльбёф отважный с сыновьями.
Он нам помог в борьбе с врагами
Уж тем, что в городе остался;
Д’Эльбёф отважный с сыновьями
Не зря награды домогался.
Таким образом уличные поэты, не теряя времени, ответили на триолет архиепископского поэта и упрекнули герцога д’Эльбёфа за захват Шарантона.
В сопровождении толпы народа, становившейся все более многочисленной, коадъютор со своими друзьями подъехал ко Дворцу правосудия. Там принц де Конти снова предстал перед Парламентом и, как и накануне, предложил ему свои услуги.
После принца выступил вперед г-н де Лонгвиль, который, будучи губернатором Нормандии, предложил Парижу содействие со стороны Руана, Кана и Дьепа, а Парламенту — поддержку со стороны провинции, добавив, что он просит палаты, в обеспечение принятых им на себя обязательств, взять в городскую ратушу в качестве залога его жену и ребенка, которого она вот-вот должна произвести на свет. Это предложение, доказывавшее искренность того, кто его сделал, было с восторженными криками принято всем собранием.
В эту минуту в зал заседания вошел герцог Буйонский, опираясь на руки двух дворян, и, заняв место ниже принца де Конти, рядом с г-ном де Лонгвилем, заявил Парламенту, что он явился предложить ему свои услуги и будет с радостью служить под началом такого славного принца, как г-н де Конти. Герцог Буйонский считался одним из лучших военачальников того времени. Его храбрость никто не подвергал сомнению, а его мудрость была общеизвестна. Так что его речь произвела сильное впечатление.
И тогда герцог д’Эльбёф решил, что ему пришло время вмешаться. Он повторил произнесенную им накануне речь, сказав, что уступит свой пост главнокомандующего только ценой собственной жизни. Однако в эту минуту коадъютор нанес последний заготовленный им удар.
