Как и предвидел коадъютор, герцог д’Эльбёф направился прямо в ратушу. Оба они хитрили, но не смогли обмануть друг друга. Прелат тотчас же принялся за дело: речь шла об интригах, а это была его стихия.
Он немедленно написал первому эшевену Фурнье, одному из своих друзей, прося его позаботиться о том, чтобы муниципалитет не отсылал д’Эльбёфа к Парламенту, ибо это послужило ему рекомендацией, с которой трудно было бы бороться; затем он поручил тем из парижских кюре, кто был более всего ему предан, посеять среди прихожан подозрения против герцога д’Эльбёфа, напомнив им, что он способен на все ради денег, и воскресив в их памяти, что он входит в число ближайших друзей аббата де Ла Ривьера, фаворита герцога Орлеанского. Наконец, около семи часов вечера коадъютор сам вышел из дома и всю ночь напролет, пешком, переодетый, бегал по городу, посещая всех знакомых ему членов Парламента, но вовсе не для того, чтобы поговорить с ними о принце де Конти или г-не де Лонгвиле, что могло бы облегчить ему задачу, но что по-прежнему не позволяли опасения бросить тень на этих вельмож, а для того, чтобы напомнить им, насколько ненадежен герцог д’Эльбёф и как должен быть оскорблен Парламент тем, что этот принц предложил свои услуги вначале муниципалитету, вместо того чтобы сразу предложить их Парламенту, как это советовал ему коадъютор.
Так он бегал до двух часов ночи по Парижу, пребывая в уверенности, что и герцог д’Эльбёф, со своей стороны, не теряет времени напрасно. Разбитый усталостью, он вернулся домой и бросился на постель, почти решившись открыто выступить утром против герцога д’Эльбёфа, как вдруг послышался стук в дверь. Он тотчас позвал своего камердинера и велел ему узнать, в чем дело. Минуту спустя он услышал поспешно приближавшиеся шаги, и в спальню к нему, не дожидаясь доклада, вошел шевалье де Ла Шез, принадлежавший к свите г-на де Лонгвиля.
— Ну же, сударь, вставайте! — воскликнул он. — Принц де Конти и господин де Лонгвиль находятся у ворот Сент-Оноре, а народ кричит, что они предали город, и не хочет впускать их в Париж!
Коадъютор вскрикнул от радости и соскочил с постели. Это была новость, которую он уже три дня ждал с таким нетерпением. В одну минуту он оделся, и поскольку, одеваясь, он приказал заложить лошадей, то карета оказалась готова одновременно с ним. Он тотчас вскочил в нее вместе с шевалье де Ла Шезом, приказал кучеру ехать к советнику Брусселю, взял его с собой, чтобы подкрепить свою популярность, а затем, предшествуемый скороходами с факелами в руках, направился к воротам Сент-Оноре, где действительно томились в ожидании г-н де Лонгвиль и принц де Конти, верхом бежавшие из Сен-Жермена.
И тут коадъютору стало понятно, что взять с собой Брусселя было не такой уж чрезмерной предосторожностью. Горожане так сильно боялись принца де Конде, что все, кто так или иначе был связан с ним, вызывали у них высочайшее недоверие. Наконец, когда коадъютор и Бруссель не только поручились за принца де Конти и г-на де Лонгвиля, но и заверили народ, что они приехали в Париж, чтобы защищать город, цепи, преграждавшие проезд, были сняты.
Принц де Конти и г-н де Лонгвиль сели в карету коадъютора, а затем они все вместе, сопровождаемые радостными криками народа, поехали во дворец Лонгвиль и прибыли туда уже на рассвете. Коадъютор поручил герцогине поддерживать решимость вновь прибывших, а сам поспешил к герцогу д’Эльбёфу. Совершить этот шаг его заставляло, по-видимому, недоверие, которое внушал народу принц де Конти. Коадъютор хотел предложить герцогу д’Эльбёфу заключить союз с принцем де Конти и г-ном де Лонгвилем, однако герцог уже уехал во Дворец правосудия.
Теперь нельзя было терять времени, ибо его и так уже слишком много было потеряно. Велев пустить лошадей вскачь, коадъютор вернулся во дворец Лонгвиль, чтобы заставить принца де Конти и г-на де Лонгвиля немедленно явиться в Парламент. Однако принц де Конти чувствовал себя настолько усталым, что улегся в постель. Что же касается г-на де Лонгвиля, который вообще не любил торопиться, то он отвечал, что время терпит. Коадъютор прорвался в спальню принца и попытался разбудить его, но дело обстояло крайне плохо: принца одолела такая сонливость, что от него ничего нельзя было добиться, кроме слов, что он дурно себя чувствует. Коадъютор был близок к умопомешательству при виде того, что люди, ради которых он столько потрудился, изменяют ему в тот самый момент, когда после такого долгого ожидания ему уже казалось, что они, наконец, у него в руках. Но в эту минуту в спальню принца де Конти в свой черед вошла г-жа де Лонгвиль. Она пришла сообщить, что заседание Парламента окончено и герцог д’Эльбёф, по-прежнему сопровождаемый своими сыновьями, направился в ратушу, чтобы принести там присягу.
Так что благоприятный момент был упущен. И тогда было решено, что принц де Конти явится на вечернее заседание Парламента. Коадъютор пообещал заехать за принцем и, решив воспользоваться теми несколькими часами, какие у него оставались, позаботился заранее послать своих слуг на улицы вокруг Парламента, чтобы они кричали там «Да здравствует Конти!».
Что же касается его самого, то он в такой предосторожности не нуждался, видя, что его популярность в народе велика как никогда.
Затем коадъютор написал письма всем командирам городской милиции, чтобы известить их о приезде принца де Конти в Париж и предлагая им убеждать народ, что только этот принц заботится о его интересах. Наконец, он поручил своему секретарю, писавшему стихи по случаю, сочинить куплеты на герцога д’Эльбёфа и его сыновей. Коадъютор знал свою паству и был осведомлен о том, насколько сильно действует на парижан все смешное. Эти разнообразные дела заняли все его время до часа дня. В час дня ему следовало отправиться за принцем де Конти.
На этот раз принц был готов ехать. Он сел в карету коадъютора, сопровождаемую только свитой прелата, которая, впрочем, была весьма многочисленной и узнаваемой издали. Они первыми подъехали к лестнице Дворца правосудия, опередив герцога д’Эльбёфа, и вышли из кареты. Со всех сторон слышались крики «Да здравствует коадъютор!», но крики «Да здравствует принц де Конти!» были так редки, что было понятно: их издают лишь люди, подосланные коадъютором. Однако через минуту все эти крики оказались перекрыты одним оглушительным воплем: это среди радостных завываний черни прибыл герцог д’Эльбёф. Помимо того, за ним следовала вся городская стража, с самого утра окружавшая его как своего командира.
Войдя во дворец, герцог д’Эльбёф приказал стражникам встать у дверей Большой палаты. Коадъютор, опасавшийся каких-нибудь действий против принца, которому он оказывал покровительство, также остался у дверей вместе со своими людьми. Принц де Конти приблизился к членам Парламента, занявшим свои места, и достаточно твердым голосом произнес:
— Господа! Увидев в Сен-Жермене, какие губительные советы дают королеве, я как принц крови счел своей обязанностью воспротивиться им и приехал сюда, чтобы предложить вам свои услуги.
После этого вперед выступил герцог д’Эльбёф.
— Господа! — произнес он самоуверенным тоном игрока, одержавшего верх в первой партии. — При всем своем почтении к принцу де Конти я должен сказать, что он приехал несколько поздно. Это я сделал первый шаг к примирению, это я первым предложил свои услуги вашей корпорации; вы вручили мне жезл главнокомандующего, и я не выпущу его из своих рук!
Парламент, не питавший, как и народ, доверия к принцу де Конти, тотчас же разразился рукоплесканиями. Принц де Конти хотел было снова взять слово, но сильный шум помешал ему сделать это. Коадъютор понял, что не время настаивать и дело может принять скверный для принца оборот. Он потянул его назад, дав ему знак оставить поле сражения герцогу д’Эльбёфу. Д’Эльбёф, воспользовавшись победой, говорил, разглагольствовал и сулил золотые горы, и в итоге Парламент издал постановление, запрещавшее королевским войскам подходить к Парижу ближе, чем на двадцать льё.
Д’Эльбёф вышел из зала заседаний с величайшим торжеством. Что же касается принца де Конти, то он с трудом выбирался оттуда, и коадъютору пришлось идти впереди него, раздвигая толпу, которая была настроена по отношению к принцу скорее враждебно, чем благосклонно.
