Поскольку он был большим другом г-на де Лонгвиля, а г-н де Лонгвиль, по словам самого коадъютора, не принадлежал к числу тех придворных, с кем герцогиня поддерживала наилучшие отношения, то какое-то время он не виделся с ней. Тем не менее, предвидя события, которые вот-вот должны были произойти, и нужду в ней, которая могла у него появиться, он явился к ней за несколько дней до этого и застал ее очень раздраженной на двор, а в особенности на принца де Конде, своего брата. Тогда он поинтересовался у нее, имеет ли она какую-нибудь власть над принцем де Конти, и г-жа де Лонгвиль ответила ему, что принц де Конти полностью в ее руках и она может делать с ним все, что пожелает. Это было все, что хотел услышать коадъютор, заполучивший отныне фигуру, которую можно было противопоставить принцу де Конде. Правда, этот человек был лишь видимостью главы партии, но такое тем более устраивало коадъютора, желавшего заставить этого главу партии действовать по его воле. Так что он посоветовал г-же де Лонгвиль быть готовой ко всякому повороту событий, вызвать мужа в Париж и под любым предлогом не покидать столицу.

Когда он пришел к г-же де Лонгвиль теперь, она уже была готова послать за ним сама. Она осталась в столице, как и обещала ему, но г-н де Конде почти насильно увез от нее принца де Конти. В итоге она оказалась в Париже одна, ибо г-н де Ларошфуко уехал, чтобы попытаться привезти принца де Конти назад, а г-н де Лонгвиль находился в Нормандии, своем губернаторстве. Правда, накануне от него пришло письмо, которым он уведомлял, что вечером 6-го будет в Париже.

Госпожа де Лонгвиль пребывала в сильном беспокойстве и спрашивала коадъютора о том, что творится на улицах, куда сама она не отваживалась выйти. А на улицах царили шум и суматоха: горожане, действуя по собственному почину, захватили ворота Сент-Оноре; коадъютор приказал одному из своих сторонников охранять ворота Конферанс; наконец, в спешке собрался Парламент.

Госпожа де Лонгвиль и коадъютор договорились, что, помимо г-на де Ларошфуко, в Сен-Жермен будет послан еще Сент-Ибаль, близкий друг г-на де Гонди, чтобы попытаться встретиться с принцем де Конти и ускорить его возвращение в Париж.

Сент-Ибаль отправился туда в переодетом виде.

Коадъютор мог бы поступить точно так же и в итоге добраться до королевы, которая велела ему приехать к ней, но его это никоим образом не устраивало: он хотел выехать открыто, чтобы ему помешали совершить эту поездку. Он приказал заложить карету, попрощался у ворот со своими слугами и громко крикнул кучеру:

— В Сен-Жермен!

Это был лучший способ остаться в городе.

И действительно, в конце улицы Нёв-Нотр-Дам ему встретился лесоторговец по имени Дюбюиссон, пользовавшийся большим влиянием в городских портах; он взбунтовал народ, поколотил форейтора коадъютора, побил его кучера и заявил прелату, что дальше тот не поедет. В одну минуту карета была опрокинута. С нее сняли колеса, а торговки с Нового рынка соорудили нечто вроде носилок, куда посадили коадъютора, и, к его великой радости, с триумфом отнесли его домой.

Он тотчас написал королеве и кардиналу письмо, изъявив им свои сожаления и рассказав об обстоятельствах, лишивших его возможности продолжить свой путь. Однако ни королева, ни кардинал не были обмануты этой уловкой, и их злоба против беспокойного прелата лишь стала еще сильнее.

Три дня прошли в разъездах туда и обратно, о которых мы рассказывали в предыдущей главе. Ни г-н де Ларошфуко, ни Сент-Ибаль не возвращались, и к тому же стало известно, что г-н де Лонгвиль, узнав по дороге, что двор находится в Сен-Жермене, повернул обратно и направился к королеве. Каковы были его планы, никто не знал.

Коадъютор оказался в весьма затруднительном положении. Он поручился герцогу Буйонскому за содействие принца де Конти и г-на де Лонгвиля, а между тем о г-не де Конти не было никаких известий, тогда как о г-не де Лонгвиле они были весьма скверными. Внезапно одно непредвиденное обстоятельство сделало положение коадъютора еще более сложным.

Девятого января, во второй половине дня, к коадъютору явился г-н де Бриссак. Он был женат на одной из его кузин, но, тем не менее, виделись они с г-ном де Гонди редко. И потому коадъютор поинтересовался у гостя, какому счастливому случаю он обязан этим визитом.

— По правде сказать, — отвечал г-н де Бриссак, — сегодня утром я осознал, что принадлежу к той же партии, что и вы, и, поскольку вы мне кузен, я пришел просить вас принять меня на службу в войска Парламента.

— Вы пришли по поручению господина де Лонгвиля? — спросил коадъютор.

— С чего вдруг такой вопрос?

— Да с того, что через вашу жену вы приходитесь кузеном не только мне, но и господину де Лонгвилю.

— Нет, я пришел по собственной воле. У меня есть основания быть недовольным маршалом де Ла Мейре, и я хочу попытать счастья в партии его противников. Будь он на вашей стороне, я встал бы на сторону двора.

— Ну что ж, в таком случае пойдемте со мной, — сказал коадъютор.

— Вы собираетесь выйти из дома? — спросил Бриссак.

— Да.

— И куда же вы направляетесь?

— В Парламент. Посмотрите в окно, запряжены ли в карету мои лошади.

Бриссак взглянул в окно и вскрикнул от удивления.

— Что там такое? — спросил коадъютор.

— Господин д’Эльбёф и с ним три его сына! — воскликнул Бриссак.

— Господин д’Эльбёф? А я полагал, что он в Сен-Жермене с королевой.

— Он был там, — смеясь, ответил Бриссак — но что поделаешь! Он не сумел пообедать в Сен-Жермене и приехал посмотреть, не удастся ли ему поужинать в Париже.

— Так вы его уже видели?

— Да, мы проделали вместе путь от моста Нёйи, где я его встретил, до креста Круа-дю-Трауар, где я с ним расстался, и всю дорогу он клялся мне, что в ходе Фронды потрудится лучше, чем герцог Майенский, его двоюродный дядя, потрудился во времена Лиги.

Никакое другое посещение не могло усложнить в еще большей степени и без того затруднительное положение коадъютора. Он не смел никому поведать о своем соглашении с принцем де Конти и г-ном де Лонгвилем, опасаясь, как бы их не арестовали в Сен-Жермене, если только они уже не были арестованы; с другой стороны, герцог Буйонский заявил, что он ничего не предпримет до тех пор, пока не увидит принца де Конти, а маршал де Ла Мот-Уданкур — пока не увидит г-на де Лонгвиля. А тем временем герцог д’Эльбёф, который пользовался у парижского простонародья популярностью, уже давно завоеванной принцами Лотарингского дома, мог, сделавшись выбранным командующим армией, разрушить все планы коадъютора. И потому прелат решил выиграть время, заставив герцога д’Эльбёфа поверить в свою готовность действовать в его интересах.

В эту минуту вошел герцог д’Эльбёф, сопровождаемый тремя своими сыновьями.

Д’Эльбёф рассказал коадъютору, что он вместе с сыновьями покинул двор, чтобы встать на сторону Парламента, и, зная о влиянии коадъютора на парижан, именно ему нанес свой первый визит. За этим признанием последовало множество льстивых слов и комплиментов, среди которых сыновья герцога время от времени вставляли и свои любезности.

Коадъютор с глубоким почтением ответил на все эти проявления учтивости и спросил герцога д’Эльбёфа о его намерениях.

— Я намерен, — промолвил д’Эльбёф, — немедленно отправиться в ратушу и предложить свои услуги господам эшевенам Парижа. Вы одобряете то, что я собираюсь сделать, господин коадъютор?

— Тем не менее, — возразил коадъютор, — на мой взгляд, господин принц, вам лучше было бы подождать до завтра и предложить свои услуги общему заседанию палат.

— Ну что ж! — сказал д’Эльбёф. — Я поступлю так, как вы говорите, ибо принял решение во всем руководствоваться вашими советами.

С этими словами он удалился, сопровождаемый тремя своими сыновьями.

Стоило им выйти, как коадъютор, заметивший, как ему показалось, улыбку, которой обменялся отец со своими сыновьями, приказал одному из своих слуг проследить за герцогом д’Эльбёфом и разузнать, куда он направится.