Тем временем Парламент, властитель города, сознававший, что король, королева и министр находятся в его полной и безраздельной власти, собрался и издал следующее постановление:

«Парламент на общем заседании палат сего дня, выслушав купеческого старшину сего города в отношении приказов, отданных им вследствие бунта, происходившего третьего дня, вчера и сегодня утром, и выслушав также королевского генерального прокурора, приказал, чтобы все растянутые цепи и сооруженные горожанами баррикады были убраны, разрушены и удалены; кроме того, всем предписывается разойтись по своим домам и заняться своим ремеслом. Дано Парламентом 28 августа 1648 года».

Через два часа баррикады были разрушены, цепи сняты, лавки открыты, и Париж стал выглядеть таким спокойным, как если бы все, что совсем недавно происходило в нем, было всего лишь сном.

За несколько дней до этого Мазарини заявил, что Парламент уподобляется школярам, которые стреляют из пращи в парижских рвах и разбегаются врассыпную, едва завидев начальника полиции, но затем собираются вновь, как только он скрывается из виду.

Эта острота, дошедшая до Парламента, крайне оскорбила его. Утром в День баррикад, видя, как разворачиваются события, советник Барийон принялся распевать следующий куплет, сочиненный им на модную мелодию:

Ветер, Фронду навевая,

Поднимается с утра.

И встаем мы, понимая:

Мазарини гнать пора!

Ветер, Фронду навевая,

Поднимается с утра.

Куплет имел успех; сторонников двора стали называть мазаринистами, а сторонников Парламента — фрондерами. Коадъютор и его друзья, которые, как мы видели, устроили мятеж, приняли это наименование и стали носить на шляпах ленты, напоминавшие своей формой пращу. Тотчас же все стали делать по этой моде: хлеб, перчатки, платки и шарфы. После этого революция уже могла свершиться: имя, под которым ее предстояло войти в народную речь, нашлось.

XVIII. 1648 — 1649

Двор удаляется в Рюэль. — Победы и рана принца де Конде. — Его вызывают в Париж. — Принц и бесноватый. — Решительные выступления в Парламенте. — Декларация королевы. — Слухи о браке королевы-матери с Мазарини. — Влияние Конде. — Двор возвращается в Париж. — Новые враждебные действия Парламента против Мазарини. — Постыдный совет принца де Конде. — Двор намерен вернуться в Сен-Жермен. — «Королева пьет!» — Отъезд из Парижа. — Лишения двора в Сен-Жермене. — Страх парижан. — Письмо короля. — Указ Парламента. — Гражданская война объявлена.

Все эти события сделали Париж ненавистным для королевы, и она воспользовалась первой же представившейся возможностью, чтобы покинуть его. Выставив предлогом необходимость навести чистоту в Пале-Рояле, король, королева, герцог Анжуйский, который только что перенес оспу, и кардинал Мазарини, который еще не совсем оправился от испуга, удалились в Рюэль, поскольку Сен-Жермен был в это время занят английской королевой.

В любых иных обстоятельствах это не выглядело бы чем-то необычным. Стоял сентябрь, и король, королева и принц крови, только что оправившийся от болезни, вполне могли, подобно простым смертным, возыметь желание провести несколько дней за городом. Однако их отъезд напоминал бегство. Король сел в карету в шесть часов утра и уехал вместе с кардиналом; что же касается королевы, то она, обладая, по словам г-жи де Мотвиль, большим мужеством, осталась одна, затем отправилась на исповедь в монастырь кордельеров, попрощалась со своими добрыми подругами, монахинями монастыря Валь-де-Грас, а затем в свой черед уехала.

Герцог Орлеанский остался в столице, чтобы улаживать отношения с Парламентом, если возникнут какие-либо новые осложнения. Этот принц, давно сделавшийся незаметной фигурой, начал снова выходить на сцену, нерешительный, но по-прежнему вздорный и честолюбивый. Он был главным наместником королевства и, следовательно, располагал определенной властью. Это доставляло беспокойство королеве, которая задумала вернуть в столицу принца де Конде и противопоставить его герцогу.

Принц де Конде продолжал череду своих побед. Разгромив врага при Лансе, он захватил Фюрн, но был ранен в бедро, что дало повод вызвать его в Париж. В ожидании его приезда, королева, несомненно желая отомстить за День баррикад и принуждение ее освободить Брусселя и Бланмениля, снова отправила в ссылку старого маркиза де Шатонёфа и арестовала Шавиньи: первого — под предлогом, что он принимал участие в смутах, второго — под предлогом, что, будучи связан дружескими отношениями с несколькими чинами Парламента, он подстрекал их к бунту, а на самом деле, по причине ненависти, которая зародилась между ним и Мазарини в тот день, когда Беренген явился к Мазарини вести с ним переговоры от имени королевы.

Эти два события были самыми свежими новостями к тому времени, когда принц де Конде приехал в Париж.

Парламент взирал на него с некоторым страхом. В двадцать восемь лет принц де Конде имел славу первого полководца в Европе. Кроме того, у него было при дворе большое число сторонников, ибо он стоял во главе группы птиметров, то есть щеголей, заменивших собой в царствование Людовика XIV семнадцать вельмож Людовика XIII; более того, принц де Конде способствовал аресту герцога де Бофора, к которому народ был чрезвычайно привязан лишь по той причине, что его преследовало правительство, как это всегда происходит во времена общественного недовольства; словом, это был опытный придворный, человек решительный и умный, сведущий в истории, философии и математике, а сверх того, храбрый, причем не в какую-то отдельную минуту, а всегда.

Во время возвращения принца де Конде в Париж с ним случилось приключение, слух о котором опередил его и весьма позабавил двор. Проезжая через Бургундию, принц услышал об одном бесноватом, пользовавшемся шумной известностью, и пожелал увидеть его. Принца привели к бесноватому и уведомили его, что если он хочет увидеть этого человека охваченным приступом бешенства, то следует прикоснуться к нему четками. Принц пообещал воспользоваться этим советом, заявив, что при нем как раз есть освященный папой ковчежец с мощами, с которым он никогда не расстается. Что же касается бесноватого, то ему не стали говорить, какое знатное лицо удостаивает его своим посещением, ибо такая новость могла напугать его.

Принца привели к бесноватому, которого он застал довольно спокойным. Однако посетителю тотчас шепнули на ухо, что если он желает увидеть, как это спокойствие сменится яростью, то ему достаточно всего лишь прикоснуться к больному своими четками. Конде глазами дал знать, что он намерен последовать этому указанию, и, вынув из кармана сжатый кулак, опустил его на голову бесноватого, который сразу же начал строить страшные гримасы, невероятно корчиться и причудливо подскакивать. Принц позволил ему дойти в этом исступлении до крайнего предела, а затем, раскрыв ладонь, показал, что он коснулся его не ковчежцем с мощами, а просто-напросто своими карманными часами. Вид часов настолько усилил ярость бесноватого, что он попытался броситься на принца и задушить его.

Однако принц отступил на пару шагов и, подняв свою трость, сказал:

— Господин черт! Мне уже давно хотелось тебя увидеть, и потому предупреждаю тебя, что если ты дотронешься до меня, то я так отделаю палкой футляр, в котором ты укрылся, что заставлю тебя из него выйти!

Бесноватый принял это к сведению и затих.

Герцог Орлеанский, со своей стороны, с определенной досадой смотрел на приезд принца де Конде, поскольку тот был его соперником не только в политике, но и в любви. Принц был влюблен в мадемуазель дю Вижан, за которой герцог Орлеанский ухаживал и которая отвечала принцу взаимностью.