Тем не менее в течение всего дня никакие другие известия не приходили, и прежние тягостные страхи возобновились; лишь в полночь прибыл граф де Шатийон, посланный в качестве чрезвычайного гонца принцем де Конде, который отправил его прямо с поля битвы. Неприятель, полностью разбитый, оставил на поле боя девять тысяч убитыми и обратился в беспорядочное бегство, оставив нам весь свой обоз и часть своей артиллерии; короче, наша армия одержала при Лансе решительную победу.
Как мы уже говорили, все были настороже, стремясь узнать, какое впечатление произведет эта новость на двор, но более всех других хотел узнать это коадъютор. За три или четыре дня до этого он нанес визит королеве, чтобы в очередной раз внушить ей, что раздражение умов усиливается все больше и больше, но кардинал Мазарини остановил его, начав рассказывать притчу.
— Господин коадъютор, — произнес министр со своей хитрой улыбкой и тем итальянским выговором, от которого он так никогда и не смог отучиться, — во времена, когда звери говорили человечьим языком, один волк клятвенно заверил стадо овец, что станет защищать их от всех своих сородичей, если только одна из них каждое утро будет приходить зализывать рану, нанесенную ему собакой…
Но коадъютор, догадываясь, чем закончится притча, глубоким поклоном прервал министра и удалился. Так что неугомонный аббат также находился в плохих отношениях со двором, и нет ничего удивительного в том, что, приняв, по его признанию, все необходимые меры, он пожелал узнать, какое действие произвела на двор победа при Лансе.
Так что на другой день, 24 августа, коадъютор явился в Пале-Рояль лично, желая в столь важном деле полагаться лишь на собственные впечатления. Он застал королеву почти без ума от радости, но кардинал, лучше владевший собой, выглядел, как обычно, и, подойдя к коадъютору, с особой доброжелательностью, какую он уже давно ему не выказывал, произнес:
— Господин коадъютор, я вдвойне радуюсь происшедшему счастливому событию, во-первых, потому что оно послужит общему благу Франции, а во-вторых, потому что теперь можно показать господам из Парламента, каким образом мы воспользуемся этой победой.
В словах, произнесенных министром, было столько простодушия, что коадъютор, при всей своей привычке не доверять Мазарини, удалился в убеждении, что на этот раз, удивительнейшим образом, хитрый кардинал говорил то, что думал. Поэтому на другой день, а это был день праздника Святого Людовика, коадъютор произнес проповедь о попечении, которое король должен проявлять о больших городах, и о почтении, которое большие города должны оказывать королю.
Благодарственный молебен был назначен на 26 августа. По обычаю, солдат гвардейского полка расставили шпалерами вдоль всего пути от Пале-Рояля до собора Парижской Богоматери; затем, как только король вернулся во дворец, всех гвардейцев свернули в три батальона, которые расположились на Новом мосту и площади Дофина. Народ, с удивлением смотревший на этих солдат в полном вооружении, стал подозревать, что против него или его защитников что-то замышляется.
И действительно, Комменжу, одному из четырех капитанов гвардии, был дан приказ арестовать президента Бланмениля, президента Шартона и советника Брусселя; из трех указанных лиц Бруссель был если и не самой значительной фигурой, то, по крайней мере, самой популярной, и потому Комменж приберег его для себя, поручив двум своим унтер-офицерам отправиться к Бланменилю и Шартону. Комменж стоял у дверей церкви, ожидая последних указаний. Королева, выходя из церкви, сделала ему знак подойти к ней и тихо сказала:
— Ступайте, и да поможет вам Бог!
Комменж поклонился и приготовился исполнить приказ. В эту минуту к нему подошел государственный секретарь Ле Телье и, желая ободрить его еще больше, произнес:
— Смелее! Все готово, и они у себя!
Комменж ответил, что ждет лишь возвращения одного из своих подчиненных, получившего от него несколько предварительных указаний о том, как надлежит действовать, и остался со своими гвардейцами перед главным входом в церковь.
Но, поскольку было принято, что гвардейцы всегда следовали за королем, это стояние Комменжа обеспокоило народ, и так уже исполненный недоверия, и начала распространяться тревога; и тогда прохожие и зеваки, собравшись в кружки, стали прислушиваться и наблюдать за происходящим. Однако Комменж принял меры предосторожности, чтобы никто ни о чем не догадался. Причина этой задержки состояла в том, что он отправил свою карету вместе с четырьмя гвардейцами, пажем и унтер-офицером к дому Брусселя и дал унтер-офицеру приказ подъехать вплотную к дверям советника, открыть дверцы кареты и поднять кожаный полог, как только он, Комменж, покажется на улице. И действительно, как только Комменж посчитал, что время, необходимое для исполнения его распоряжений, истекло, он, оставив своих гвардейцев, один направился к улице, где жил Бруссель. Увидев его, унтер-офицер выполнил полученный приказ. Комменж подошел к дому Брусселя и постучался: мальчик-слуга, состоявший в услужении у советника, немедленно отворил дверь. Комменж тотчас ворвался внутрь, оставил у входа двух гвардейцев, а с двумя другими поднялся в покои Брусселя. Он застал его сидящим за столом вместе со всем семейством и заканчивающим обед. Можно представить, какое впечатление произвело на весь этот домашний мирок появление капитана гвардейцев. Женщины поднялись, один только Бруссель продолжал сидеть.
— Сударь! — начал Комменж. — Я явился с приказом короля взять вас под стражу; вот этот приказ, вы можете его прочитать; однако для вас и для меня будет лучше, если вы без промедления подчинитесь ему и тотчас последуете за мной.
— Но, сударь, — возразил Бруссель, — за какое преступление король приказал лишить меня свободы?
— Вы понимаете, сударь, — произнес Комменж, подходя к советнику, — что не капитану гвардии осведомляться о тех делах, какие касаются судейских. Я имею приказ вас арестовать, и я вас арестую!
С этими словами он протянул к Брусселю руку, нагоняя на него страху, ибо понимал, что нельзя терять время.
Но в эту самую минуту старая служанка советника бросилась к окну, выходившему на улицу, и принялась кричать:
— Караул! На помощь! Моего хозяина уводят! На помощь!
Затем, когда ей стало ясно, что ее крики услышали и соседи пришли в движение, она бросилась к дверям, продолжая кричать:
— Нет, вы не уведете господина советника, мы не дадим вам сделать это! Караул! На помощь!
Служанка подняла такой шум, что, когда Комменж спустился по лестнице вместе с арестованным советником, которого силой стащили вниз и запихали в карету, она уже была окружена двумя десятками горожан, сговаривавшихся обрезать постромки и воспрепятствовать аресту защитника народа.
Комменж понял, что необходимо брать дерзостью. Он бросился на толпу, которая рассеялась, но не разбежалась, затем вернулся к карете, сел в нее, закрыл дверцу и приказал кучеру трогаться, в то время как четыре гвардейца двинулись впереди, прокладывая дорогу. Но не успели они проделать и двадцати шагов, как за первым же поворотом увидели растянутые поперек улицы цепи. Пришлось повернуть карету, чтобы ехать другой дорогой, но тут не обошлось без драки. Тем не менее, поскольку в то время народ еще не приучился к уличным боям и очень боялся солдат и гвардейцев, которых уважали более других, ибо они всегда сопровождали короля, сопротивление поначалу не было решительным и народ позволил карете доехать до набережной. Однако там сражение стало более серьезным. Собравшиеся возле дома Брус-селя люди, которых невозможно было арестовать вместе с ним и которых подстрекала старая служанка, рассыпались по улицам и кричали изо всех сил, зовя на помощь. В гвардейцев начали швырять камнями, а лошадей останавливали каждую минуту. Наконец, когда в толпе был проделан проход, Комменж приказал кучеру гнать галопом. К несчастью, в ту самую минуту, когда кучер подчинился приказу, под колесо кареты попал мостовой камень и она опрокинулась. Тотчас же со всех сторон раздались громкие крики, и народ, подобно стае хищных птиц, налетел на опрокинутую карету. Комменжу показалось на минуту, что ему пришел конец, но, выбравшись из кареты, он увидел, как блестят мушкеты гвардейской роты, шедшей к месту суматохи. Он тотчас обнажил шпагу и, взобравшись на карету, чтобы его могли видеть издали, закричал:
