Бассомпьер, как мы упоминали, владел ложкой феи, и поскольку в ту эпоху все очень верили в такого рода чудеса, то удачу, постоянно сопровождавшую его как на войне, так и в любви, во всеуслышание связывали с этим талисманом. Дело в том, что граф де Бассомпьер был одним из самых остроумных, самых галантных и самых щедрых вельмож того времени.
Однажды, когда он играл в карты с Генрихом IV, кто-то заметил, что вместо пистолей на стол положено некоторое количество полупистолей.
— Государь, — спросил Бассомпьер, прекрасно знавший склонность короля к воровству, в которой тот и сам признавался, — это вы, ваше величество, поставили на кон эти полупистоли?
— Клянусь святым чревом! — воскликнул король. — Это сделали вы, а не я!
Бассомпьер, не говоря ни слова, взял со стола все эти полупистоли и, подойдя к окну, бросил их лакеям, находившимся во дворе, а затем вернулся, положил на стол пистоли и сел на свое место.
— По правде сказать, — заметила Мария Медичи, — Бассомпьер строит из себя короля, а король — Бассомпьера!
— Ну да, моя милая, — отвечал Генрих IV, наклонившись к ее уху, — вам ведь очень хочется, чтобы он был королем, разве не так? Тогда у вас будет муж помоложе.
Бассомпьер был игроком не только хорошим, но еще и удачливым, и, предпочитая играть по-крупному, из года в год выигрывал у герцога де Гиза по пятьдесят тысяч экю. Однажды г-жа де Гиз предложила ему пожизненный пенсион в десять тысяч экю, если он согласится не играть более с ее мужем.
— Черт возьми, сударыня, — отвечал он, — я на этом слишком много потеряю!
Генрих IV, который, несмотря на копившуюся в нем супружескую ревность к Бассомпьеру, питал к нему большое уважение, отправил его, возможно как раз по причине этой ревности, посланником в Мадрид. По возвращении в Париж Бассомпьер рассказал Генриху IV, что совершил торжественный въезд в испанскую столицу на муле, которого ему прислал испанский король.
— О, должно быть, — заметил Беарнец, — занятно было увидеть осла верхом на муле!
— Осторожнее, государь, — произнес Бассомпьер, — вы забываете, что я представлял ваше величество.
Чувствительность не была яркой чертой характера графа де Бассомпьера. Однажды он участвовал в балете, устроенном королем, и в ту минуту, когда он переодевался перед выходом на сцену, ему сообщили, что умерла его мать.
— Вы ошибаетесь, — холодно ответил он, — она умрет не раньше, чем закончится балет.
Этот стоицизм был тем более достоин похвалы, что танцы являлись единственным телесным упражнением, которое Бассомпьер исполнял не вполне безупречно. И потому герцог Генрих II де Монморанси, тот самый, кому отрубили голову в Тулузе, однажды стал насмехаться над ним на балу.
— Это правда, — промолвил Бассомпьер, — что у вас в ногах ума побольше, чем у меня, зато у меня его побольше в другом месте.
— Если у меня и не такой острый язык, как у вас, то шпага у меня не менее острая, — сказал ему в ответ герцог.
— Да, я это знаю, — сказал Бассомпьер, — у вас шпага великого Анна.
При этом Бассомпьер произнес слово «Анн» так, как если бы в нем была лишь одна буква «н».
Они покинули бал, намереваясь драться, но их остановили.
В тот момент, когда г-н де Гиз надумал встать на сторону противников двора, герцог Вандомский сказал Бассомпьеру:
— Вам, несомненно, придется взять сторону господина де Гиза, раз вы любовник его сестры, принцессы де Конти?
— О, это ничего не значит! — отвечал Бассомпьер. — Я был любовником всех ваших тетушек, но не стал из-за этого любить вас больше.
Уверяют, будто Бассомпьер был столь же удачлив в любви к жене Генриха IV, как и в любви ко всем его фавориткам. Однажды король спросил его, какую должность при дворе он стремится получить.
— Должность главного хлебодара, государь, — ответил Бассомпьер.
— И почему же? — поинтересовался Генрих IV.
— Да потому, что тот, кто ее исполняет, накрывает для короля и за короля.
Когда Бассомпьер купил Шайо, чтобы принимать там двор, королева-мать приехала туда вместе со всеми придворными дамами и внимательно осмотрела приобретение графа, вдаваясь во все подробности.
— Граф, — спросила она после этого, — а чего ради вы купили этот дом? Ведь это же просто пристанище для загородных попоек.
— Сударыня, — отвечал Бассомпьер, — я ведь немец.
— Но находиться в Шайо не значит быть за городом: это значит быть в предместье Парижа.
— Сударыня, я настолько люблю Париж, что никогда не хочу его покидать.
— Но этот дом годен лишь на то, чтобы привозить сюда шлюх.
— Сударыня, я и буду их сюда привозить; но бьюсь об заклад, что, если вы окажете мне честь и приедете повидать меня здесь, вы привезете их еще больше, чем я.
— Послушать вас, Бассомпьер, — рассмеялась королева, — так все женщины — распутницы?
— Сударыня, таких женщин много.
— Ну, а я, Бассомпьер?
— О, вы, сударыня, — с поклоном отвечал граф, — другое дело, вы королева.
Королева-мать напрасно бранила Бассомпьера за то предпочтение, какое он отдавал столице, поскольку сама она как-то раз сказала в его присутствии, говоря о Париже и Сен-Жермене:
— Я настолько люблю эти два города, что хотела бы одной ногой быть в Сен-Жермене, а другой — в Париже!
— Ну а я тогда, — произнес Бассомпьер, — желал бы жить в Нантере.
Нантер, как известно, находится посередине между двумя этими городами.
Граф всегда был чрезвычайно учтив и чрезвычайно галантен. Один из его лакеев, увидев однажды даму, которая проходила по двору Лувра и которой никто не поддерживал шлейф ее платья, подбежал к ней и подхватил шлейф, заявив при этом:
— Никто не скажет, что лакей господина де Бассомпьера увидел даму, попавшую в затруднительное положение, и не пришел к ней на помощь!
И он нес ее шлейф до самого верха главной лестницы. Этой дамой была г-жа де Ла Сюз; она рассказала эту забавную историю маршалу, который тотчас возвел лакея в ранг камердинера.
Полагают, что Бассомпьер был женат на принцессе де Конти. Во всяком случае, он имел от нее сына; этот сын, которого звали Латур-Бассомпьер, жил в его доме и по виду был очень породист. На одном поединке, где он выступал секундантом, ему пришлось иметь дело с человеком, который пользовался левой рукой, поскольку за несколько лет до этого у него была искалечена правая рука; видя это, Латур-Бассомпьер пожелал, чтобы его правую руку тоже привязали к телу, хотя ему и говорили, что его противник имел возможность привыкнуть к своему увечью. Так что они дрались левыми руками, и Латур-Бассомпьер ранил своего противника.
Незадолго до того, как Бассомпьер был заключен в Бастилию, он повстречался с г-ном де Ларошфуко, который выкрасил себе бороду и волосы.
— Черт побери, Бассомпьер! — воскликнул Ларошфуко, давно не видевший графа. — Какой же вы потолстевший, пожирневший, поседевший!
— А какой же вы, — отвечал Бассомпьер, — накрашенный, напомаженный, нафуфыренный!
Оказавшись в Бастилии, Бассомпьер дал обет не бриться, пока не выйдет на свободу. Но, встретившись в тюрьме с г-жой де Гравель, он нарушил свой обет, которому в течение целого года оставался верен.
В Бастилии он познакомился с академиком Эспри.
— Вот человек, — сказал он, расставаясь с Эспри, — в самом деле являющийся хозяином владения, имя которого он носит.
Все узники, содержавшиеся вместе с ним в Бастилии, строили радужные расчеты. Один говорил: «Я выйду отсюда тогда-то», другой: «А я тогда-то». Бассомпьер же говорил:
— Ну а я уйду отсюда, когда уйдет господин дю Трамбле.
Господин дю Трамбле был комендантом Бастилии. Он получил эту должность благодаря Ришелье и, следовательно, должен был, скорее всего, лишиться ее, когда кардинал умрет или впадет в немилость. И потому, как только Ришелье тяжело заболел, г-н дю Трамбле навестил Бассомпьера.
— Ну вот, господин граф, — заявил он, — его высокопреосвященство умирает, и я полагаю, что вам недолго здесь оставаться.
