— И вам тоже, господин дю Трамбле! — ответил Бассомпьер, по-прежнему верный своей мысли.
Однако после смерти кардинала г-н дю Трамбле сохранил свою должность, а Бассомпьер обрел свободу. Однако теперь он сам не пожелал выйти из тюрьмы.
— Я высшее должностное лицо, — заявил он, — верный слуга короля, а со мной обошлись недостойно! Я не выйду из Бастилии до тех пор, пока король лично не попросит меня об этом. К тому же мне больше не на что жить!
— Полноте! — сказал ему маркиз де Сен-Люк. — Поверьте мне, все равно выходите отсюда, а затем, если уж вам очень захочется, вы вернетесь обратно.
Выйдя на свободу, Бассомпьер немедленно занял свою прежнюю должность командующего швейцарской гвардией. И тогда он опять поставил на должный уровень свой стол, который вскоре снова оказался лучшим при дворе.
Бассомпьер был еще приятен собой и хорошо выглядел, хотя ему уже исполнилось шестьдесят четыре года, и, как и в дни молодости, сыпал остротами. Примерно в это время г-н де Мареско, посланный в Рим, чтобы выхлопотать кардинальскую шапку для г-на де Бове, духовника королевы, провалил возложенное на него поручение и явился ко двору сильно простуженный.
— Это неудивительно, — сказал Бассомпьер, — ведь из Рима он вернулся без шапки.
Поскольку Бассомпьер обладал превосходным здоровьем и часто говорил, что все еще не знает, где у него желудок, ему не приходило в голову беречь себя, и случилось так, что после великолепного ужина в доме у г-на д’Эмери он заболел; тем не менее, после того как он пролежал в постели десять дней, ему стало лучше и он поднялся; однако Ивлен, медик королевы, который приехал лечить его, но имел дела в Париже, поторопил его вернуться в столицу. Прибыв в Провен, Бассомпьер остановился в лучшей гостинице и ночью, во сне, умер без всяких страданий. Тело маршала было перевезено в его дом в Шайо, где его и похоронили.
Тем не менее, если верить г-же де Мотвиль, смерть этого человека, занимавшего столь важное место в начале того столетия, не произвела большого впечатления при дворе; его остроумие и его манеры устарели, а это значит, что, поскольку все другие знатные вельможи уже умерли, этот важный вельможа, все еще остававшийся в живых, мешал молодым дворянам, которым примером для подражания служил тогда герцог Энгиенский и которых называли в то время птиметрами. Впрочем, вот что говорит г-жа де Мотвиль о Бассомпьере.
«Об этом вельможе, которого так любил Генрих IV и которому так покровительствовала Мария Медичи, которым так восхищались и которого так хвалили в его молодости, в наше время никто не горевал. Он еще сохранил остатки своей былой красоты, был учтив, обязателен и щедр; однако молодые люди терпеть его не могли. Они говорили о нем, что он более не в моде, что он чересчур часто рассказывает всякие небылицы, что он всегда говорит о себе самом и своем времени; видела я и немало таких, у которых доставало непорядочности поднимать его на смех за то, что он любил радушно принимать их у себя, даже если ему самому не на что было пообедать. Помимо недостатков, которые они у него находили и к части которых у меня было точно такое же отношение, ему ставили в вину как великое преступление то, что он любил нравиться, любил пышность и, принадлежа ко двору, при котором господствовала учтивость и уважение к дамам, продолжал жить, придерживаясь тех же правил, при дворе, где, напротив, мужчины считают едва ли не за стыд проявлять учтивость по отношению к дамам и где неумеренное честолюбие и скупость являются лучшими добродетелями самых знатных вельмож и самых порядочных людей этого века…
А между тем, — добавляет г-жа де Мотвиль, — старость маршала де Бассомпьера стоила куда больше молодости некоторых самых вежливых людей нынешнего времени».
Примерно в это же самое время скончался принц де Конде; однако о нем нечего сказать, кроме того что он был отцом герцога Энгиенского, которого с этого времени в свой черед стали называть принцем де Конде, или просто господином Принцем.
XV. 1647–1648
Сводка военных действий. — Мазаньелло в Неаполе. — Притязания герцога де Гиза. — Его безумная страсть к мадемуазель де Понс. — Шелковый чулок. — Лекарство. — Белый попугай. — Ученые собаки. — Успехи герцога в Неаполе. — Его падение. — Спокойствие внутри королевства. — Семейство Мазарини. — Племянницы и племянники кардинала. — Их брачные союзы. — Поль де Гонди. — Его первые шаги. — Его дуэли. — Племянница булавочницы. — Чувства Ришелье к Гонди. — Путешествие Гонди в Италию — Игра в мяч. — Гонди представлен Людовику XIII. — Он становится коадъютором. — Его щедроты. — Бунт по случаю новых налогов. — Новые указы. — Сопротивление нарастает.
Между тем время шло, война за границей продолжалась, а вражда между регентшей и Парламентом становилась все более ожесточенной. Соединенные провинции разорвали союз с Францией, действуя по наущению Испании, которая добилась своей цели, воспользовавшись безумием принца Оранского. Принц де Конде заместил в Испании графа д’Аркура, но, несмотря на присутствие двадцати четырех скрипачей, с которыми он шел на штурм, его войска были отброшены от Лериды; маршал де Гассион был ранен под Лансом и умер от ран; наконец, Неаполь взбунтовался по призыву Мазаньелло, рыбака из Амальфи, который, пробыв двадцать пять лет лаццарони, три дня королем и один день безумцем, был убит теми, кто сопутствовал ему в рыбной ловле, королевской власти и безумии. Тотчас же все мелкие князьки Италии стали домогаться неаполитанской короны, которая упала с головы лаццарони и примерить которую предстояло нашему старому знакомому, герцогу де Гизу, на время потерянному нами из виду, но с позволения читателя появляющемуся опять, чтобы на глазах у нас совершить новые безумства, не менее любопытные, чем те, какие мы уже знаем.
Влюбившись сначала в настоятельницу монастыря в Авне, а затем в ее сестру; женившись сначала в Невере на принцессе Анне, а затем в Брюсселе на графине Буссю и объявив себя рыцарем герцогини де Монбазон, наш бывший архиепископ влюбился в конце концов в мадемуазель де Понс.
Мадемуазель де Понс была очаровательной и остроумной особой, принадлежавшей к свите королевы и обладавшей восхитительной фигурой и необычайно привлекательным лицом, которому можно было поставить в упрек лишь несколько избыточный румянец; но то, что модницам того времени, которым удавалось придавать себе подобную свежесть лица лишь с помощью румян, казалось недостатком, в глазах г-на де Гиза было достоинством. Так что он объяснился ей в любви, и честолюбивая особа, увидев в этом объяснении возможность вступить в брак с последним главным представителем владетельного рода, дала понять принцу, что она ненадолго останется равнодушной к любви, подлинные доказательства которой ей будут даны.
Герцог де Гиз столько раз в жизни давал доказательства своей любви, что любой другой исчерпал бы все их запасы; но воображение принца никогда не запаздывало. Прежде всего он пообещал мадемуазель де Понс жениться на ней.
— Простите, монсеньор, — промолвила она, — но ходит слух, что у вас уже есть две жены, и, признаться, у меня нет никакого желания попасть в сераль.
— Что до этого, — отвечал герцог, — то вы напрасно беспокоитесь; когда вы скажете мне, что любите меня, я немедленно отправлюсь в Рим и получу от его святейшества буллу о признании моих прежних браков недействительными.
— Дайте мне доказательство вашей любви, — повторила мадемуазель де Понс, — и тогда я скажу вам, люблю ли я вас.
Первое доказательство любви, которое принц дал мадемуазель де Понс, заключалось в том, что он похитил шелковый чулок, снятый ею с себя, и стал носить его вместо пера на своей шляпе. Эта новая мода наделала много шума при дворе. Все сбегались к окнам, чтобы поглядеть на г-на де Гиза, когда он проезжал мимо. Но принц нисколько не тревожился из-за этого и на протяжении целой недели продолжал с грустным видом носить это странное украшение на своей шляпе.
