За первой ротой следовали два эскадрона кавалеристов, которые были одеты так же, как и пехотинцы, с той, однако, разницей, что их одежда, хотя и имела те же самые цвета, была из более дорогой материи; кроме того, сбрую их лошадей покрывали драгоценные камни. Позади этих двух эскадронов следовали наши академисты,^[27] которые, по словам г-жи де Мотвиль, ехали впереди чужестранцев, чтобы оказать честь им и нанести бесчестие Франции. И действительно, их лошади, убранные лентами и перьями, казались жалкими и бедными рядом с польскими лошадями, покрытыми парчовыми чепраками и усыпанными драгоценными камнями.

Впрочем, королевские кареты производили ничуть не лучшее впечатление рядом с посольскими каретами, все части которых, сделанные у наших из железа, были покрыты цельным серебром.

За этими тремя ротами следовали польские вельможи, облаченные в золотую и серебряную парчу, каждый со своей свитой и прислугой; ткани их одежд были так дороги и так красивы, имели такие яркие и сияющие цвета и по всем этим одеждам, казалось, струился такой дождь алмазов, что придворные дамы признавались, что они никогда не видели ничего более красивого и роскошного. Правда, кое-кто из них сравнивал этот торжественный въезд с первой аудиенцией герцога Бекингема, но со времени той аудиенции прошло двадцать лет, и нынешние щеголи или не присутствовали на ней, или уже не помнили ее.

Подле каждого из этих польских вельмож находился французский вельможа, сопровождавший его, чтобы оказать ему честь. Но куда большее восхищение охватило зрителей, когда, наконец, появились сами чрезвычайные посланники, впереди которых ехал сьер де Берлиз, вводитель послов; по правую руку от него находился епископ Вармийский, облаченный в мантию из переливчатого фиолетового шелка, в шляпе, с которой свисала золотая лента, усыпанная алмазами, а по левую — воевода Познанский, облаченный в платье из золотой парчи, украшенной драгоценными камнями; его кривая турецкая сабля, кинжал и стремена были сплошь усыпаны бирюзой, рубинами и алмазами, а лошадь покрыта золототканым чепраком и подкована четырьмя золотыми подковами, прикрепленными достаточно слабо для того, чтобы они могли отвалиться по пути.

Так они пересекли весь город, в то время как народ толпился на улицах, а знатные особы не отходили от окон; королева и король находились на балконе дворца Пале-Кардиналь, чтобы увидеть, как послы будут проезжать мимо. К сожалению, они не получили этого удовольствия, поскольку наступила ночь, а улицы в те времена никак не освещались; впрочем, разочарование испытали обе стороны, так как если король и королева были раздосадованы тем, что им не удалось увидеть послов с их свитой, то послы были ничуть не меньше раздосадованы тем, что те их не увидели; и потому они выражали сильное неудовольствие по поводу того, что им не дали никаких факелов, чтобы освещать это шествие, и, когда г-н де Лианкур, первый дворянин королевских покоев, пришел приветствовать послов, они попросили разрешения королевы явиться на первую аудиенцию таким же порядком, какого они придерживались при въезде в город; эта милость, само собой разумеется, немедленно была им дарована. Все время, пока послы оставались в Париже, они жили в Ванд омском дворце, стоявшем пустым после ссылки его хозяев.

Венчание состоялось 6 ноября 1645 года; епископ Вармийский отслужил обедню, и граф Опалинский, выступая от имени своего повелителя, сочетался браком с принцессой.

Седьмое и 8 ноября были посвящены театральным представлениям и танцам; в первый из этих дней по распоряжению короля были сыграны две комедии, французская и итальянская; играли их в Пале-Рояле, в том самом зале, который построил кардинал Ришелье, желая нанести Анне Австрийской оскорбление постановкой своей трагедии «Мирам».

Вечером следующего дня там же состоялся бал.

«Король, с блистательно проявлявшимся во всех его движениях изяществом, — говорится в одном из сообщений того времени, — взял за руку королеву Польши и по мостику повел ее на театральную сцену, где Его Величество начал танцевать брать, который был исполнен большинством принцев, принцесс, придворных дам и вельмож. Когда брать закончился, король, выказывая все то же изящество, с присущим ему величественным видом проводил молодую королеву к ее креслу и, вернувшись на театральную сцену, сел рядом с герцогом Анжуйским, своим братом, чтобы смотреть, как будут танцевать куранту, начатую герцогом Энгиенским, настолько же приятным в танце, насколько грозным он бывал в сражениях, и продолженную другими вельможами и дамами. Король танцевал там во второй раз и так ловко вел в танце герцога Анжуйского, что все восхищались, видя столько грациозности у этих двух юных принцев».

Королева, кстати, была весьма расположена к принцессе Марии; она обращалась с ней, как с дочерью, назначила ей приданое в семьсот тысяч экю и на протяжении всего свадебного вечера уступала ей первенство.

Это щедрость королевы тем более обращала на себя внимание, что она, так сказать, служила упреком кардиналу Мазарини, из-за скупости которого, как мы уже упоминали, во время ужина, данного в Фонтенбло польским посланникам, не было подано первого блюда, а после ужина им пришлось выходить из пиршественного зала по неосвещенной галерее.

Принцессу Марию сопровождала к ее августейшему супругу маршальша де Гебриан, которой оказали такую честь в воздаяние за смерть ее мужа, погибшего за два года до этого в Ротвайле.

Год закончился введением во Франции нового вида театральных зрелищ. Кардинал Мазарини пригласил весь двор присутствовать вечером 14 декабря в зале Малого Бурбонского дворца. Там актеры, прибывшие из Италии, представили в присутствии короля и королевы мелодраму под названием «Мнимая сумасшедшая», с декорациями, театральными машинами, сменами сцены и чрезвычайно искусными и забавными танцами, что прежде во Франции не было известно. Текст пьесы написал Джулио Строцци; декорации, театральные машины и смены сцен придумал Джакомо Торелли, а танцы поставил Джованни Баттиста Бальби.

То была первая опера, сыгранная во Франции. Кардинал Ришелье одарил нас трагедией и комедией, а кардинал Мазарини — оперой; каждый не изменил при этом своему характеру.

Начало 1646 года ознаменовалось тем, что получило название первой кампании короля. Речь шла о том, чтобы отомстить во Фландрии за несколько неудач в Италии. В Лианкуре был собран совет, на котором герцог Орлеанский, кардинал Мазарини и маршал де Гассион составили план кампании; затем стало известно, что весь двор направится к границе Пикардии: то было средство превратить придворных в солдат.

Людовику XIV не было еще и восьми лет, поэтому королева не хотела терять сына из вида, и его штаб-квартира располагались не далее Амьена. В тот момент, когда армия покинула этот город, чтобы начать осаду Кортрейка, первая кампания юного воина закончилась, и он вернулся в Париж, где ему посчастливилось узнать о взятии Кортрейка и присутствовать в соборе Парижской Богоматери на торжественном молебне, устроенном по этому случаю.

Между тем тогда еще были живы три человека, которые при этом новом дворе и в этой новой эпохе представляли минувшую эпоху и исчезнувший двор. То были герцог де Бельгард, маршал де Бассомпьер и герцог Ангулемский. Первым двум предстояло умереть в этом самом году.

Ракан говорил, что г-ну де Бельгарду приписывали три качества, которых у него на самом деле не было: во-первых, трусость; во-вторых, галантность; в-третьих, щедрость.

Что касается первого обвинения, то ответить на него взял на себя труд герцог Ангулемский, внебрачный сын Карла IX, ибо, описывая в своих «Мемуарах» сражение при Арке, он говорит:

«Среди тех, кто дал более всего доказательств своей доблести, следует назвать г-на де Бельгарда, главного шталмейстера, мужество которого сочеталось с такой скромностью, а дурное расположение духа с такой любезностью речи, что там не было никого, кто в бою выглядел бы более уверенным, а при дворе — более учтивым.